Урлайт. Есть мнение, что ты дерешь с Башлачева.
Наумов. Ну, во-первых, мы начали почти одновременно: я — в восемьдесят втором в Новосибирске, он — в Череповце. Во-вторых, есть только один художник, влияние которого на себя целиком и полностью подтверждаю, — это Майк.
Урлайт. Ты более богемен, он более фольклорен, но…
Наумов. …рок вообще очень честное искусство — вспомним Макара, ему какое-то время верила вся страна. Тот же Цой — он что, неискренен, что ли? Вопрос так стоять просто не может. А богемность…
Урлайт. Уточним: искренность бывает разная — более наивная, более трезвая.
Наумов. Ах вот оно что! Так вот, богемность… Есть люди, считающие, что, если бы Башлачев еще лет шесть — восемь порубился, он был бы популярен, как Высоцкий. Наверное, не надо говорить, что это бред сивой кобылы?
Урлайт. Не надо.
Наумов. Почему?
Урлайт. Высоцкий лучше уловил время?
Наумов. Башлачев уловил его лучше всех нас. И между прочим, был изощренный художник. И язык его понимала, дай бог, одна четвертая часть. Остальные сработали по извечной российской инерции: раз все заговорили, так. может, мы, дураки, чего-то недопоняли? Это просто плебейская наша черта — невозможность адекватно воспринять художника, и жаловаться в нашей стране на это — все равно что ругать плохую погоду.
Когда я услышал его впервые, было ясно, что художник гигантский, но это было уже в ту пору, когда изменить, повлиять на меня уже было нельзя. Уже готовились миниатюры «Рожден, Чтобы Играть», «Карл», я выходил на свою эстетику, на аллитерационные ходы.
Урлайт. Не очень вежливый вопрос: есть люди, которые обламываются оттого, что у тебя в песнях часто встречается слово «мама».
Наумов. Они уже перестали обламываться от гребенщиковской «воды»?
Урлайт. Про него никто уже и не говорит.
Наумов. Ха, настанут времена — и про меня никто не будет говорить. Мой мир на этом зиждется, это моя точка отсчета. Человеку, не пришедшему к своему Богу, приходится опираться на начало пути. Мои отношения с миром во многом сводятся к моей неподготовленности, к эффекту тепличного ребенка. Я не перестаю офигевать от всего, что со мной творится. А если люди обламываются — значит, не хотят напрячь мозги.
Урлайт. Несколько удивляет, что ты среди. влияний в первую очередь указал на Майка. Хотя бы потому, что у Майка нет слова «мама» и вообще он довольно ироничен и чужд сентиментальности, разве что в самых небольших дозах — «Да Святится Имя Твое».
Наумов. Это немного плебейский подход: на самом деле влияние вовсе не предполагает внешнего сходства.
Урлайт. Но Майк на все смотрел с прищуром, и вообще концепции рокеров семидесятых и восьмидесятых разные, и ты, по-моему, ближе к первым (отсюда и «пост-хиппизм»).
Наумов. Макарович первым у нас заявил рок-героя. Кто этот герой? Кайфовый парень с сильным дидактическим потенциалом. А все остальные должны отчитываться перед ним, почему они такие плохие. И поколению конца семидесятых было очень приятно отождествлять себя с таким героем. А когда Макарович в Москонцерт ушел, какой шорох поднялся?! «А, проститутка, предал!» А почему? Да потому, что люди сжились с приятным чувством, что они — как тот герой, и когда изобретатель героя уходит в Москонцерт, то сразу хочется погромче заявить, что мы-то хорошие, мы-то чистенькие, а он — плохой, и мы его не любим.
Майк прошиб меня, потому что хоть в нем и не было того, что называется «высоким искусством», но такого колоссального сдирания кожи я не помню ни у кого. Однако его взлет оказался недолгим, потому что он нестабильный художник, а вокруг него быстро закрутились какие-то не те люди, «приносящие портвейн».
Урлайт. Кстати, каково твое мнение о московском роке?
Наумов. Московская публика достойна большего.
Урлайт. А ОТКАЗ, НЮАНС, ЗВУКИ, КРЕМ?
Наумов. Нет, не то… Я думаю, Москва подарит много крутых имен где-то в начале — середине девяностых годов. Лучшие времена Питера прошли, к концу десятилетия клуб полностью дискредитирует себя, произойдет тотальная коммерциализация всех более или менее заметных художников.
Урлайт. А провинциальная волна — Свердловск, Архангельск, вся Сибирь?
Наумов. Я думаю, колоссальное слово останется все-таки за Москвой. Надавив своих (купив Макаревича, посадив Романова и т. д.), она в течение многих лет училась у пришельцев. Пока она гонит коммерцию, но есть талантливые волчата, сидящие по квартирам, которые весь этот громадный опыт сейчас переваривают. Пройдет три — пять лет — и они о себе заявят. Я знаю человек четырех, в которых скрывается потенциал крупных художников. Я не могу сказать, что это рок в чистом виде, это какие-то пограничные области, но это не скоморошество, эти люди будут экспериментировать с электричеством. Вот, например, парень, который у меня играл в третьем альбоме, — Игорь Чумычкин. Информационная плотность сегодня уже настолько велика, что нынешние художники раскачиваются до более-менее заметных высот не за два-три года, как мы, и не за пять, как БГ и Макар, а за год-полтора. Пусть я сейчас буду голословен, но я уверен, что Москва раскрутится очень круто.
Урлайт. У тебя хорошая техника. Ты где-нибудь учился?
Наумов. Дома, больше нигде. Разве не видно, что моя техника — доморощенная? А потом, ближе к пятнадцати, по мне шарахнуло ЛЕД ЗЕППЕЛИН. Ну, и к двадцати — Майк. До этого я пытался шебуршиться к поэтам, которые что-то делают (не к книжным, а из «андерграунда», из ровесников), но ничего меня не устраивало. Неплохие стихи, но внутреннего резонанса во мне не вызвали. А так как я был тепличным ребенком, с сильными параноидальными наклонностями, то мне нашлось, что сказать. Все мое искусство сильно замешано на психопатологии, и избавиться от этого я не смогу, наверное, никогда. В принципе рокером я стал уже после того, как поступил в мединститут.
Урлайт. А что ты сам можешь выделить из своих вещей?
Наумов. Конечно, «Азиатская Месса», «Печальные Сказки», «Космос», «Частушки», «Дорога Назад». Для меня все большее значение приобретают блюзы. Чувствую, что скоро стану исключительно блюзовым музыкантом. Может быть, все, что я пока сделал, лишь прелюдия к этому. И еще мне кажется, сейчас я из эстетики рока куда-то уже выхожу.
Урлайт. Как ты смотришь на будущее рока? Уже разрешают концерты, рок перестал быть запретным плодом…
Наумов. Я думаю, что еще лет десять рок будут прижимать, по крайней мере до тех пор, пока у власти не появятся ровесники хотя бы Леннона.
МИХАИЛ БОРЗЫКИН
![]()
Михаил Борзыкин (р. 1962 г.) — лидер, вокалист, автор текстов группы ТЕЛЕВИЗОР из Ленинграда.
Группа ТЕЛЕВИЗОР сформировалась в феврале 1984 г. из участников групп ИКАР и ОЗЕРО. Кроме М. Борзыкина, выступавшего в ОЗЕРЕ в качестве клавишника, в первый состав ТВ вошли А. Беляев (гитара), И. Копылов (бас), И. Петров (гитара), В.Архипов (барабаны). Группа обратила на себя внимание после первого же вы ступления на фестивале 1984 г., став лауреатом этого фестиваля. В следующем году этот успех был повторен, а в 1986 г. ТВ, хотя и не стал лауреатом, произвел подлинную сенсацию, исполнив несколько остропублицистических песен памфлетов («Мы Идем», «Выйти»), во многом предвосхитивших последовавшие вскоре лозунги перестройки. К этому времени состав ТВ обновился: на смену Копылову, Петрову и Архипову пришли барабанщик А. Рацен и клавишник И. Бабанов.
В следующей программе (1987) ТВ продвинулся еще дальше в исследовании социальных корней тоталитаризма («Отечество Иллюзий», «Рыба», «3–4 Гада», «Твой Папа — Фашист») и связанных с ним общественных явлений. Музыкальный язык, сценический облик и идейная направленность группы образовали нерасторжимое целое, что позволило ТВ встать в первый ряд отечественных рок-групп и обрести широкую популярность. ТВ совершил ряд зарубежных поездок (Польша, Голландия, Италия). Группой выпущено два магнитоальбома: «Шествие Рыб» (АНТРОП, 1985), «Отечество Иллюзий» (ЛДМ, 1987). В 1988 г. альбом «Шествие Рыб» продублирован фирмой «Мелодия». Альбом «Отечество Иллюзий» награжден дипломом I степени на смотре-конкурсе журнала «Аврора».
