Сам городок Саарбрюккен, несмотря на наличие в нём университета, насчитывал от силы пять тысяч жителей. «Угольная лихорадка» ещё только начиналась. Не за горами было время, когда Франция с Германией в очередной раз передерутся и западная соседка оттяпает землю Саар себе чуть не на сто лет. Так что французов в городке наблюдалось хоть и меньше, чем немцев, но тоже изрядное количество. Правда, они кисли тут от скуки: нравы в обществе царили самые бюргерские.
С одним из французов – двадцатилетним оболтусом Марселем Анжели, бывшим студентом Сорбонны – Эл свёл особо тесную дружбу, хоть и понимал, что это знакомство выставляет его в невыгодном свете в глазах местных обывателей. Но он учитывал, что отец Марселя служил в русской армии в чине полковника, и сам Марсель был выслан в этот медвежий угол из Парижа за дуэль, а ведь Эл, согласно своей легенде, родину покинул из-за того же самого! Общались они по-немецки, иногда обогащая лексикон друг друга французскими и английскими выражениями, причём Эл по неопытности позволил открыться маленькой филологической щёлочке, через которую кое-какие термины, нехарактерные для восемнадцатого века, просочились из двадцать первого. Впрочем, кто про это знал!
Эл не скрывал от своего приятеля желания поступить на службу к русской императрице. В самом деле – что делать умному и предприимчивому молодому человеку в этом бюргерском, насквозь благопристойном курятнике, когда мир такой большой? Новый друг туманно намекнул, что сможет, пожалуй, когда-нибудь помочь Элу…
Денежки полковника Хакета, которыми были оплачены их кутежи (mon papa est un colonel aussi, mon ami, mais britannique[88]), были потрачены не зря. Под конец 1771 года Марсель предложил Элу принять участие в одном секретном предприятии. Деньги это дельце обещало принести неслыханные, а главное – направление вектора вполне соответствовало устремлениям Эла, потому что остриём своим вектор был направлен на Россию. Эл без колебаний согласился.
Борок – Молога, 10–17 сентября 1934 года
Стас приехал в Борок в среду утром. Как ни старался он сдерживать рёв своего шумливого «зверя», ещё при въезде в имение наперерез ему выскочила деревенская баба, остановила и зашептала:
– Что ж ты шумишь-то, идол, барин гуляют!
– Так ведь гуляют, не работают! – удивился Стас.
– Барин – гуляют, – раздельно повторила она ему словно недоумку. – Они по утрам обдумывают свои работы, всякий человек мешает. А вам разве назначено?
Стас признался, что ему «назначено», поинтересовался, где барский дом, и покатил мотоцикл вручную туда, куда указали. Доехав, просил доложить, и к нему вышла жена Николая Александровича, Ксения Алексеевна.
– Это не ваша была фотография в газете? – спросила она. Получив утвердительный ответ, выспросила, зачем он, собственно, приехал, и пояснила: – Николай Александрович очень занят и, скажем, не очень молод. Ему время ох как дорого! Раз уж он согласился вас принять… Но не будьте навязчивым.
– А когда я его увижу?
– Он уже прошёл в свой кабинет…
Тот, к кому Стас приехал, был человеком загадочным. И хотя самому Стасу было, по внутреннему счёту, под сто лет при сохранении молодости и живости мышления, он перед восьмидесятилетним Морозовым робел.
Если Стас был в основном наблюдателем, то Морозов – делателем истории. В 1870-х годах примкнул к «Большому обществу пропаганды» и совершил три хождения в народ, ухитрившись ни разу не попасться в руки полиции; это был рекорд. Жил и работал в деревнях Московской, Ярославской, Костромской, Курской и Воронежской губерний; был кузнецом, пильщиком леса, фабричным рабочим, конторщиком. Поняв, что, чем агитировать народ за лучшую жизнь, ему надо бы дать обычное образование, читал лекции по основам различных наук; за эту «пропаганду» среди народа его объявили опасным преступником и разыскивали по всей стране!
Отсидев в тюрьме, Морозов с друзьями создал партию «Народная воля», но довольно быстро опять был схвачен и исчез почти на три десятилетия в каземате Шлиссельбургской крепости. Из заключения вынес целый сундук научных работ; по всей стране выступал с лекциями; доказывал Менделееву, что тот не прав, считая атом неделимым, – и Менделеев выдвинул его на степень доктора наук. Ездил на фронты Первой мировой войны; в шестьдесят лет возглавил Общество воздухоплавателей России…
Он прославился работами в области химии и астрономии, физики и математики, метеорологии, биологии, истории и филологии, геофизики – но официально так и не был признан научным сообществом… При нынешнем развале науки, когда учёные вынуждены подрабатывать сторожами в лавках, принимая плату продуктами, он, удержав за собою отцовское имение, жил неплохо, но работал «в стол»: никому не было дела до его открытий… Это про него отец Стаса, князь Фёдор, незадолго до своей гибели говорил жене: отгадчик тайн, поэт и звездочёт.
Как сообщила Стасу Ксения Алексеевна, после утренней прогулки Морозов неизменно шёл наверх, в свой рабочий кабинет, и там трудился с 12 до 17 часов, то есть до обеда, как он говорил, «в одиночном заключении». Затворившись со всех сторон, пользуясь абсолютным покоем и тишиной – чтоб было так, как он привык за почти тридцать лет в Шлиссельбурге, – он творил, превращая в строчки свои идеи, думы, мысли, одновременно производя сложные математические вычисления и доказательства.
Ксения Алексеевна осторожно провела молодого человека наверх и через полуоткрытую дверь кабинета показала работающего Николая Александровича. Дощатые стены, полки с книгами, повсюду книги, книги и книги. И среди них за столом в простой рабочей курточке увлечённо работал Морозов. Что-то считал, затем полученный результат записывал на другой листок, опять возвращался к старому… Так же тихо они спустились вниз.
Чем-то Стас понравился Ксении Алексеевне, а это было непросто: она, как он выяснил до поездки, была королевских кровей – её предки правили в Испании; окончила Институт благородных девиц; была фрейлиной императрицы. А теперь привела его в поле, показать хозяйство!
Был разгар сенокоса, и из соседних деревень пригласили косцов. Мужики косили, бабы сгребали скошенное сено и укладывали его в кучи. Сена было много.
– Рабочих рук не хватает, – пожаловалась Ксения Алексеевна. – Я нанимаю их исполу, за половину урожая. Но Николай Александрович платит за них налоги! Слава Богу, берут натурой, а то бы не расплатились – денег нет.
Бабы работали дружно, хорошо и аккуратно. Деловым шагом, с тросточкой в руке Ксения Алексеевна обходила сенокосы.
– Везде хозяйский глаз нужен, – пояснила она.
Всех она знала; с косцами здоровалась за руку.
– Вот поле ржи, а там пшеница. Вот овёс, а дальше лён, – поясняла Стасу. – С лугов собираем сено на прокорм скота. У нас пять коров, три лошади, телята, птица. Рожь сеем для питания обслуживающего персонала, овёс для прокормления лошадей, гречиху для кухни. Кое-что из продуктов продаём, кое-что покупаем.
Перед домом разместились огород и фруктовый сад: яблони, сливы, коринка, смородина, малина, крыжовник. Несколько сортов деревьев прислал в подарок лично Мичурин, но эти сорта плодов ещё не давали.
Тут же рядом служебные помещения: хлев, конюшня, скотный двор, сарай для молотьбы. Здесь же прекрасный колодец – глубиной одиннадцать метров, с очень хорошей водой для питья. Есть сельхозмашины: борона, косилка, молотилка, грабли и прочее; несколько ульев пчел…
К пяти часам Морозов явился на глаза народу. Был он оживлён и весел – хорошо поработал. Тут Ксения Алексеевна и подвела к нему Стаса. Тот представился студентом архитектурно-реставрационного училища, вольнослушателем исторического факультета МГУ. Говорить о том, что его волновало на самом деле – о своих перемещениях в прошлое, – при людях ему не хотелось. Да и вообще не хотелось; лучше было бы послушать учёного.
– Меня поражает и возмущает положение в современном образовании, – сказал ему Морозов. – Важнейшая отрасль человеческой деятельности отдана в руки шарлатанов, у которых всей-то цели, что получить в свои жадные ручки побольше денег. До истинного образования и до науки им дела нет! Любой преподаватель реального училища смеет называть себя профессором! Любое собрание таких, с позволения сказать, «профессоров» немедленно объявляет себя академией! Да ведь это деградация.
Стас припомнил профессора Жилинского и со смехом согласился.
– Всё верно, – сказал он, – но всё же надо различать науку и научных работников. Как ни старайся халтурщики, всей науки они не перепортят.
– Очень легко перепортят, – возразил Морозов. – Кто готовит научных работников? Шарлатаны и халтурщики. Ну и кого они, по-вашему, воспитают? Таких же халтурщиков. А подростков если чему и надо учить в первую голову, так это умению мыслить самостоятельно. Можно ли этому научить? А? Как вы думаете?
