Всю историю Запада можно — это удобно и проще — поместить между двумя вариантами аристократической стерилизации буржуазного восхождения: наиболее переменчивым английским и французским, т. е. более континентальным.
Социальное восхождение всегда тормозится теми усилиями, которые каждая социальная группа в своем восхождении прилагает, дабы возвести барьер между собой и более низкой ступенью, только что ею покинутой. Поскольку все начинается на земле, чтобы туда и возвратиться, симптоматично старание землепашцев выделить себя относительно поденщиков и кусочников. В крайнем случае, будут какое-то время терпеть разорившегося землепашца, но разбогатевшему, владеющему одной упряжкой кусочнику придется долго дожидаться признания за ним желаемого ранга. Это еще более ощутимо на высоком уровне сборщиков тальи. Пьер Губер наблюдал в Бовези в начале XVIII века группу, вставшую на путь превращения в касту. Эндогамия сеньориальных сборщиков, которая усиливается в XVIII веке, дает представление о масштабах помех, которые XVIII век стремится повсеместно противопоставить социальной мобильности.
Буржуа — это прежде всего купец. В среднем городе, наподобие Бове (10–15 тыс. жителей), их бывало 80—100–130 человек. От лавочника до негоцианта, до купца-предпринимателя, до промышленного магната, вплоть до верхушки буржуазии — до каргадоров (cargadores) индийской торговли, до Heeren XVII Ост-Индской компании в Амстердаме, до негоциантов крупной колониальной коммерции из Лондона, Бристоля, Нанта, Бордо, Руана, Гавра, Гамбурга, тем более до купцов-банкиров, сотрапезников великих сеньоров, друзей министров, обласканных знаками внимания короля. Это, к примеру, Самуэль Бернар, в конце Войны за испанское наследство содействовавший спасению Франции, Исаак Фелюссон или Неккер, женевский банкир, приверженец «религии, именующей себя реформированной» и генеральный контролер финансов крупнейшей монархии Старого порядка эпохи упадка.
Писать историю восхождения буржуазии означало бы писать историю коммерции, второго сектора деятельности старинной экономики, следующего непосредственно за агрикультурой и намного опережающего индустрию. Отметим лишь, что социальная мобильность в XVII веке была ниже, чем на заре бурного роста конца XV — начала XVI века.
Сильнее всего замедление было заметно на Пиренейском полуострове, где общество в начале XVI века еще отличается скоростью социального осмоса, в XVII веке застывает в полном отказе от мобильности; крупные сеньоры, идальго, капитулянты-буржуа и удовлетворенные своим старохристианским достоинством крестьяне связывают воедино социальный организм общим аристократическим взглядом.
Во Франции прошло время, когда два поколения Бонов, Брисоне, Вертело, Рюзе прибрали к рукам государство и церковь. Прошло время подвижности английских Фишеров, Лэтимеров, Тиндейлов, Моров, которые с легкостью переходили от галантерейной торговли к управлению королевством или епископату, не порывая с родной средой и делами.
Задержанная в своем восхождении XVII веком с его повышением цен и сопротивлением аристократии, замененной во время Революции и Республики разоренным мелким джентри, крупная английская буржуазия, за некоторым исключением, не оставляет бизнеса. В сущности, английское государство, защищенное островным положением и терзаемое архаизмом парламентского контроля, было не слишком соблазнительным.
На континенте Франция приходит к необходимому, эффективному, но в конечном счете выхолащивающему и опасному решению. Продажность должностей по французской модели с опозданием в пятьдесят лет охватит Испанию и значительную часть континента. Но не коснется Англии. Наибольшего размаха она достигнет во Франции.
Большая часть королевской государственной администрации стала в XVI веке должностями, иначе говоря, по определению Ролана Мунье, «социальными степенями, сопровождающими государственную администрацию». Наиболее значительные из них дают дворянство по должности.
Это, помимо комиссаров с патентом, канцлер, хранитель печати, государственные советники, инспекторы, председатели верховных палат. Советники верховных палат, стоявшие во главе парламента, получали личное дворянство, которое, однако, сохранялось в трех поколениях. Покупаемые весьма дорого должности являлись немаловажной частью растущих расходов государства. Их цена была залогом доходности. Акционеры королевства, должностные лица отдавали росту государства столько же рвения, сколько и преумножению личного достояния: но разве Франция не была их достоянием? Растущая фракция деловой буржуазии, отвращаясь от торговли, станет формироваться в «четвертое сословие», сословие мантии. От покупки до наследования — немалый путь в несколько этапов. С 1522 года король постоянно предоставлял своим чиновникам за деньги права преемственности, т. е. возможность, продолжая во всей полноте исполнять должностные обязанности, назначать себе преемника: сына, зятя, племянника или покупателя. Лига делала попытку сломать этот порядок. Враждебность чиновников спасла монархию, а стало быть, и Францию. Король был обязан воздать им сторицей. Воздаяние приходится на начало спада конъюнктуры, когда торговля становится менее привлекательной, а государство имеет тем более крупные потребности. Шарль Поле, гениальный службист, предложит решение, которое позволит примирить чаяния чиновников и права короля. Полетта была страховым взносом, дающим гарантию права передачи должности. Успех был громадным, сопротивление дворянства — бесполезным. Несмотря на злобу некоего Шарля Сореля и некоего Бальзака, несмотря на контрнаступление регентства Марии Медичи и волнение Генеральных штатов 1614–1615 годов, продажа и наследование должностей были признаны во Франции в начале XVII века. Отсюда они пустились покорять часть континентальной Европы.
В XVI веке продажа стала условием социальной мобильности, а как же наследование, гарантированное полеттой? Второе сословие напрасно метало гром и молнии. Буржуазия покупала фьефы и должности. Она превращалась в дворянство мантии. Удовлетворенная своим возвышением, она крепко заперла дверь, сквозь которую прошла. Аристократическая реакция в государстве, сеньориальная реакция в деревне будут в XVIII веке направляться чиновным крылом дворянства. Эта буржуазия, с XVI века сделавшаяся аристократией в государстве и в деревне, придает XVII и XVIII векам кристаллическую твердость аристократических структур. Прежнее дворянство допустило вторжение в свои ряды, новое же, с его врожденным вкусом к крючкотворству, приумножило барьеры и фильтры на пути новых выдвижений. Разумеется, ему не удалось удержать восходящую буржуазию за конторкой и при товаре, однако оно сумело перекрыть клапаны настолько, что довело машину до взрыва. В конце XVIII века это станет на континенте санкцией за чрезмерное торможение социальной мобильности.
В этом смысле лучшее доказательство — парижский парламент XVIII века. Первая из суверенных палат полностью перестала играть свою роль отмывания от неблагородного происхождения. Туда стали приходить молодыми, это знак привилегии от рождения. С 1659 по 1703 год средний возраст младших советников в момент вступления в должность составлял 25 лет и 8 месяцев, советников-секретарей — 32 года и 3 месяца, общий средний возраст — 26 лет и 3 месяца. С 1704 по 1715 год произошло дальнейшее снижение возраста соответственно до 22 лет и 8 месяцев, 30 лет и 8 месяцев, 22 лет и 11 месяцев. В 1709 году из 209 действительных советников (по Ф. Блюшу) только 10 были простолюдинами (4,8 %);в 1771-м на 155 советников приходится 15 простолюдинов (9,6 %). Представители старинного дворянства были еще достаточно редки; тем не менее примерно каждый второй советник, вступивший в парламент с 1716 по 1760 год, представлял по меньшей мере четвертое дворянское поколение. И это благодаря не королю, а сословию. Тридцать три семейства (5,65 %) возводили свое дворянское достоинство самое меньшее к 1500 году. Старинное дворянство, во всяком случае, уже давно было отмечено аноблированием. Например, семейство Гранж-Трианон, давшее купеческого старшину в 1464 году, до конца XVI века не имело доступа во второе сословие. Более столетия оно оставалось высшей парижской буржуазией, равно как и семейство Топинар де Тильер до перехода во второе сословие в 1720 году. Возьмем семейство Терре (один из триумвиров 1771 года, один из наиболее крупных контролеров финансов Старой Франции, советник-секретарь парламента с 1736 года). Первый известный предок (ум. около 1552 года) из Боен-сюр-Линьон был «деревенским петухом». Сын его Антуан, «трактирщик и мясник», вышел в мелкие буржуа и удачно женился. Антуан-второй был купцом и приобрел землю. Его сын Пьер, и это случилось в середине XVII века, посредством женитьбы перебрался в разряд крупной буржуазии. Жан Терре, сын Пьера, первый чиновник с должностью, разумеется по финансовой части. «От брака Жана Терре с дочерью контролера доменов графа де Форе родились Франсуа, первый врач короля (ум. в 1753 году), и Антуан-третий, финансист, генеральный директор по налогам на соль, аноблированный в 1720 году по канцлерской должности, отец 10 детей, в том числе Жозефа, аббата Терре, секретаря советника парламента и генерального контролера финансов» (Ф. Блюш). За семь поколений совершается переход от крестьянства до буржуазии (одно столетие) и от буржуазии до второго сословия и славы (еще одно столетие).
