…Голубые глаза светились любовью, нежностью, обожанием, возносили на пьедестал. В золотистых искрились веселая мудрость, добродушие, немного насмешливого лукавства и еще какая-то неуловимая и жутко притягательная чертовщинка… «Ты свободен, дурачок, — говорили эти глаза. — Что, страшно?»
Да ни капельки не страшно! Ничего в этом мире не страшно — страшно только совесть потерять…
И тут все сразу встало на места. Таня, ах, какая же ты умница, Таня! «Разве ты клялся мне в вечной любви? Разве я приняла твои клятвы?» — так, кажется, сказала она. А ведь сколько признаний, сколько заверений и клятв было у них с Варей! Есть категорическое «надо», жесткий стержень, скрепляющий зыбкий и неустойчивый мир — обязательства надо выполнять. Отвернувшись от Вари, он предаст полностью вверившегося ему человека, предаст любовь, предаст самого себя и больше не сможет уважать себя. Отказавшись же от Тани… А вот и не отказавшись — разве она не останется с ним надежным, верным, все понимающим другом? Наоборот, если он сейчас бросит Варю и устремится за Таней, он потеряет и ее — вряд ли она примет того, кого не сможет уважать… Все. Решено… Спасибо тебе, Таня, Танечка…
И с этим именем на губах Павел заснул. С ним же и проснулся — у постели стояла она, свежая, веселая, благоухающая вчерашними духами, несказанно прекрасная в своем бежевом «сафари».
— Вставай, Большой Брат, — сказала она, скаля белоснежные зубы. — Завтрак проспишь.
— А ты? — спросил он, протирая глаза.
— А я уже позавтракала. И зашла попрощаться.
— Как попрощаться? — У Павла запершило в горле.
— Лично. Сейчас за мной заедут коллеги отца. Поездим по городу и окрестностям, поужинаем у академика Силуянова — тоска, конечно, я почти никого не знаю, но что поделаешь? Светскими обязанностями пренебрегать нельзя. Вернусь только ночью за вещичками — завтра, рано утром, уезжаю на экскурсию, в Самарканд и Бухару. Надо ведь воспользоваться случаем — когда еще в эти края попаду? А оттуда прямо на самолет и домой.
— А как же я?
— Хватит уже! — резко сказала Таня. — Сам же прекрасно понимаешь, что мне здесь делать нечего ни с какой точки зрения.
— Да, — сказал он. — Извини. Это я просто еще не проснулся.
Таня отошла к окну и закурила.
— Одевайся. Я не смотрю.
Он бодро встал, тут же скривился от боли — неосторожно ступил на больную ногу — и стал, уже осмысленно и осторожно, двигаться к ванной.
— Как Варя? — спросил он, помывшись и застегивая рубашку.
— Наверное, спит еще. Мы до половины пятого проговорили.
— И что?
Она повернулась и внимательно посмотрела на него.
— Помнишь, я говорила тебе, что поделюсь своими наблюдениями только в исключительном случае?
Павел кивнул.
— Так вот, исключительного случая я не усматриваю.
— Понятно. — Павел опустил голову, нагнулся и стал понуро застегивать сандалию на здоровой ноге.
Таня не спускала с него глаз. Он выпрямился, посмотрел на нее и сказал хрипло:
— Дай закурить.
— После завтрака получишь всю пачку» — сказала она и, подойдя к тумбочке, забросила сигареты в ящик. — По-моему, ты хотел сказать что-то другое.
Павел молчал.
— Ладно, кое-что расскажу. Мы были друг с другом откровенны, и я многое поняла. Варя — человек искренний, порывистый, эмоциональный. Она любит тебя без памяти и ждет такой же самозабвенной любви. Ей будет очень трудно с тобой — не из-за тебя, а из-за той жизни, в которую ей придется с тобой погрузиться. Твой город, твоя работа, твоя семья, круг друзей, интересов. Новый, чужой мир, в котором ей совершенно не на кого опереться, кроме тебя. К тому, что ждет ее, она совсем не готова — у нее другой жизненный опыт, хотя и немалый, другое воспитание… Знаешь, если на твоем месте был бы кто-нибудь другой, я сказала бы, что тебе придется как минимум несколько лет жизни посвятить ей одной — и ее детям, конечно — и начисто забыть обо всем остальном. Но я знаю тебя, ты умный и сильный, тебя хватит на все — и на нее, и на детей, и на плодотворную работу. Так что дерзай, Чернов, с Богом. И знай: если что, я рядом, можешь во всем на меня положиться.
— Спасибо, Таня, — серьезно сказал Павел.
— Не за что, Большой Брат… Засим пока, и поспеши, а то останешься голодным.
Таня приблизилась к нему, чмокнула в щеку и устремилась к дверям. В проеме она остановилась, развернулась, расстегнула сумочку, достала из нее что-то и выставила вперед руку.
В ее руке сверкнул голубой алмаз. Одна его грань поймала луч света из окошка, усилила его и бросила на лицо Павла. Он зажмурился.
— Я всегда с тобой, — услышал он шепот Тани и раскрыл глаза. Он был один.
Таня не спеша шла по длинному коридору желтого трехэтажного здания, расположенного на проспекте Ленина, на площади, как звали ее местные, Ослиных ушей, и внимательно смотрела на таблички на внушительного вида дверях. Сюда, в республиканское министерство внутренних дел, она проникла, воспользовавшись одним из удостоверений, которыми некоторое время назад снабдил ее Шеров. Все они имели вид внушительный и официальный, что и неудивительно — почти все ксивочки оформлены на подлинных бланках и снабжены подлинными печатями, а некоторые были настоящими во всех отношениях. Так, за столь впечатлившее Павла весной в театре удостоверение референта областного Управления культуры Таня даже ездила расписываться в какой-то синей ведомости. В принципе, в эти коридоры она могла бы без труда проникнуть тем же манером, что и на совминовскую дачу: еще один звоночек некоему сильно ответственному работнику — и получай аудиенцию хоть у самого министра. Но по трезвому размышлению Таня решила в данном случае связями не пользоваться. Чем меньше народу будет осведомлено о ее визите в МВД, тем лучше. Неровен час, дойдет до Черновых-старших, а через них и до Павла. Не дело. К тому же, очень хотелось в очередной раз попробовать себя в сольной программе…
К несчастью, вывешенные на дверях фамилии высоких милицейских начальников были исключительно таджикские, во всяком случае, азиатские. Ей казалось, что этим мужчинам генетически свойственно восприятие женщины как существа неполноценного и серьезного отношения не заслуживающего. Сегодня такое восприятие, иногда весьма выгодное, было бы не совсем кстати. Ее должны принять всерьез.
Она остановилась было у дубовой двери с надписью «Второе управление. Зам. начальника полковник Новиков И.Х.», но прочла инициалы и призадумалась. Может быть, Иван Харитонович, а может Ильхом Хосроевич. Кто их тут разберет? Зато начальник третьего отдела — Пиндюренко Т. Т. — подобных сомнений не вызывал, и Таня решительно вошла в приемную.
Там было довольно просторно и солидно — хрустальная люстра, черные кожаные диванчики с гнутыми спинками, внушительный стол секретаря — молодого круглолицего таджика с погонами лейтенанта. Быстрым деловитым шагом Таня подошла к самому столу, достала из кармашка сумки удостоверение и сунула его под нос удивленно привставшему молодому человеку.
— Татьяна Захаржевская, «Известия», — четко проговорила она. — Небольшое интервью с товарищем полковником для очерка «Будни милиции».
Лейтенант сглотнул, вернул удостоверение Тане, исчез за дверью. Оттуда донесся хриплый голос:
— Да, что такое?..
Больше всего полковник Пиндюренко походил на прыщ — маленький, тугой, красный и раздражительный. Даже не посмотрев на Таню, он сердито бросил: «Вам что, гражданочка?» — и тут же вновь засунул круглый нос в раскрытую на его столе папку.
Таня села в кресло, не ожидая приглашения, открыла сумку и вынула оттуда японский диктофон (удачно приобретенный час назад в комиссионном отделе торгового центра «Садбарг»).
— Татьяна Захаржевская из «Известий». Товарищ полковник, будьте любезны несколько слов для центральной прессы о героической работе милиции Таджикистана…
Полковник поднял голову, среагировав, скорее всего, на словосочетание «центральная пресса».
— «Известия»? — переспросил он. — А это что будет?
Реакция на ее корочки была здесь, как правило, довольно острой. Народ начинал суетиться, чего-то пугаться. Да тут кого угодно на колени посадишь.
Во шугаются!
— Серия очерков «Будни милиции». Планируется опубликовать серию репортажей из всех пятнадцати республик. В корпункте порекомендовали обратиться к вам…
— А с начальством согласовано?
— С нашим — да. С вашим не успела. Но здесь едва ли возникнут проблемы — материал предполагается бодрый, позитивный, имеющий воспитательное значение.
— Да? — с легким сомнением спросил он. — И что вы хотите?
— Что-нибудь яркое, героическое. Вот недавно у нас прошел материал, как сержант Садыков, рискуя жизнью, вытащил девочку из Гиссарского канала. — Эту историю она вычитала сегодня утром в санатории, листая подшивку «Вечернего Душанбе».
