— Ага, хорошо. Но эти…
— Они — военнопленные. Такие вот дела.
— Понимаю… Да, конечно.
— Кстати… — Бутчер понизил голос. — Невольно думаю, что, помедли я чуток с побегом, оказался бы среди них. Или на кладбище. Партия мне, конечно, ненавистна, но, думаю, сдаться в плен я бы не захотел.
Мальчуган все еще пристально смотрел на Джулию, и тут сознание ей изменило. Она перенеслась во дворец; через многолюдные комнаты интуитивно проникла дальше, в тихий зал под высокими сводами, куда музыка наподобие джаза доносилась издалека, приглушенно. Перед нею среди знакомой по ее старым фантазиям мебели сидел Старший Брат. Сидел он, как прежде, за массивным письменным столом — широкоплечий, мудрый, сурово-красивый. Под ногами у него был ковер — тот самый, из ее фантазий, только шелковая пряжа теперь хранила грязные следы солдатских сапог. За стеклянными стенами раскачивались на ветру деревья и простирались поля. Она хотела спросить: за что эти мальчики должны страдать, если у них никогда не было выбора? Почему из всех людей именно их необходимо отправить в лагерь? Почему даже сейчас детей нужно карать за то, чего им не дано изменить?
Впрочем, Джулия знала, что все эти рассуждения бессмысленны. Старший Брат, скорее всего, сам в камере. Не он решал судьбы этих детей, не ему и отменять решение. У Старшего Брата теперь не было никаких возможностей, даже тех, что остались у этих бедных мальчишек, — например, надеяться на лучшие времена.
Рядом с ней, засунув руки в карманы, стоял Бутчер и хмуро смотрел в землю. А потом тихо сказал:
— Если вас что-то тревожит, спрашивайте. Возможно, я смогу хоть что-нибудь прояснить. «Свободные англичане» — такие, как Рейнольдс… они очень хорошие парни, но не всегда и не все понимают.
— Что ж… — осторожно начала Джулия. — Я тут размышляла насчет… ну, Хамфри Пиза.
— Смешно, правда? — улыбнулся Бутчер. — При звуке этого имени я всякий раз ощетиниваюсь, хотя уверен, что ненавижу его сильнее, чем они все, вместе взятые.
— Представьте, у меня была такая же уверенность. Но он и вправду существует? То есть это реальная личность? Живой человек?
— Реальней некуда. Я и сам поначалу никак не мог поверить.
— Вот-вот, — подтвердила Джулия, благодарная за понимание. — Мне казалось, его попросту не может быть. По крайней мере, в человеческом обличье.
— Он человек. Хотите его увидеть?
— Увидеть его?
— Если не прекращен доступ, это вполне возможно. Мы все сходили.
— Разве его… ну, не допрашивают?
На лице Бутчера промелькнуло некое смутное беспокойство.
— Его — нет. И боюсь, я не смогу вам поведать ничего в дополнение к сказанному. Входящие туда обязаны дать подписку о неразглашении. Начальство очень хочет пресечь слухи. Для большинства было бы предпочтительно, если бы никто не знал, что он здесь. Но генерал Дормер, который тут за главного, полагает, что все пострадавшие от рук Старшего Брата имеют право посмотреть ему в глаза. Даже меня пустили, хотя уж я-то здесь в немилости.
— Вы? Но почему? Вы служили в министерстве? — с надеждой спросила Джулия.
— Отнюдь. Я был летчиком.
Джулия на секунду утратила дар речи. Она отвернулась от Бутчера, опасаясь, что тот прочтет ее чувства. Она была на грани слез, в одном шаге от того, чтобы рассказать о ПАЗ и о том, как вешали летчиков. Но что можно было рассказать? И какой смысл говорить о том, что Бутчеру и без того хорошо известно? Возможно, он сам из ПАЗ. Наверняка ему случалось терять товарищей. А заговорить, заплакать — это все равно что потребовать рассказов от него. Ее глаза нашли в загородке того маленького солдата. Он уже не смотрел в ее сторону и теперь ощупывал кончиками пальцев свой сломанный нос. Джулия на долю секунды представила, как Старший Брат стоит со сломанным носом и как в него врезается ее кулак. И поделом ему…
— По-моему, вам надо на него посмотреть, — тихо заметил Бутчер. — Вдруг пригодится. Это всем не вредно, я считаю.
— Да, — ответила она. — Да, непременно.
Тут как раз вернулся Рейнольдс, жизнерадостнее обычного; он размахивал бумажкой с бледным шрифтом, куда черными чернилами было вписано «Джулия Уортинг», а внизу стояли две подписи. Он сунул бланк Джулии:
— Не возникло никаких проблем. Я так и думал.
— Послушай… — обратился к нему Бутчер. — Мы тут перекинулись парой слов: она хочет увидеть старика Пиза. Думаю, лучше мне самому ее сопроводить. А пока нас не будет, запусти-ка ты ее документы на проверку.
В первый момент могло показаться, что Рейнольдс может и возразить. Но он только нахмурился и сказал:
— Ясно. Нам, «Свободным англичанам», до конца по-настоящему не понять, честно говоря… но мне, значит, сейчас приступать к оформлению?
— Да-да. У тебя это гораздо лучше получается.
— Точно, — подтвердил Рейнольдс Джулии. — Бутчер тверд как скала, но у него нет навыка работы с документами. Нужно все сделать правильно с первого раза, а то потом неприятностей не оберешься. Там такие въедливые черти сидят: вцепятся в человека — и уже не отвяжутся.
— Это точно, — согласилась Джулия. — Плюсхор.
— Вот, оно самое! — отметил Рейнольдс. — Вас ведь никто больше не заставляет говорить «плюсхор». Это новояз. Но вы быстро переучитесь.
— Ну да, — терпеливо подтвердил Бутчер. — Короче, приступай к оформлению, а мы вернемся и сами тебя найдем. Мы недолго.
— Заметано. — Повернувшись к выходу, Рейнольдс бросил Джулии через плечо: — Но помните: «А юностью как были мы сильны! Блажен, кто жил в подобный миг рассвета!»
Он отворил дверь, и наружу вырвался поток громкого, безумно сложного звука, который утих, когда дверь закрылась. Бутчер бросил на Джулию иронически-предостерегающий взгляд, а затем распахнул дверь — снова взрыв того же звука — и жестом пропустил Джулию вперед. Она робко двинулась на шум, будто отважилась войти в бурное море, и оказалась в темном вестибюле, лишь тускло освещенном и на удивление холодном. Но в конце был открытый дверной проем, светившийся ослепительно-ярко.
Здесь находился главный зал под тремя куполами — но совсем не такой безмолвный и величественный, как ей всегда представлялось. Из установленных повсюду динамиков неслась музыка, полная невероятного и какого-то потустороннего очарования, вырастающая из чувственного стона духовых и хрипловатого, страстного вокала. Во всех направлениях сновали, ловко маневрируя, сотни людей, которые, как могло показаться, говорили все разом. Их одежда озадачивала и удивляла. На взгляд Джулии, уместной смотрелась здесь только военная форма, такая же, как у Бутчера и Рейнольдса. Однако мужчины большей частью щеголяли в нарядах, какие у пролов приберегались для походов в танцзалы: необычные «костюмные» пиджаки и брюки на ремне — но скроенные по-иному, причудливые и не поношенные, в отличие от проловских, а свежие, с иголочки, почти сверхъестественной новизны. Немногие присутствующие женщины поражали броской роскошью. Все в ослепительно-ярких платьях, наподобие тех, какие встречались в гардеробе Гарриет Мелтон, но могли носиться разве что дома. Одну юбку украшал цветочный узор, и Джулия даже засмотрелась. У всех были роскошные волосы: очень длинные, они струились блестящими локонами и у некоторых ниспадали по всей спине. У многих девушек за ушком красовалась роза — красная, желтая или белая, но обязательно не полностью распустившаяся и удивительного размера. Розы иногда откреплялись и торчали под диковинными углами, тем не менее живые цветы придавали всем праздничный вид.
Джулия заключила, что это все, наверно, евразийцы, когда мимо прошла девушка в огненно-красном атласном платье, с такого же цвета губной помадой и в изящных красных туфельках. Она махнула какому-то мужчине и раздраженно сказала с безошибочно узнаваемыми партийными интонациями:
— Что вы себе думаете, мистер Фаулер?! Полковник, знаете ли, ждет уже полчаса!
Джулия старалась не отставать от Бутчера, который прокладывал путь сквозь толпу, но сейчас подняла на него вопросительный взгляд.
