— Это тебе, Ванечка, не грозит, — усмехнулась. — Таким лбом гвозди нужно забивать.
— Это намек, что я тупой, — обиделся.
— Это намек, что ты ещё тупее, — рассмеялась и обрадовала меня дальновидной мыслей, что меня исправит только могила.
О могиле пришлось говорить подробнее. По мнению Александры, я её начал рыть сам себе, когда согласился выполнять работу папарацци. Ну и что, не понимал я, профессии всякие нужны и важны. Кстати, родная, ты не брала, прости, карточки; помнишь, мы их рассматривали и смеялись? Этот вопрос был задан, что называется, без задней, пардон, мысли. И ожидался естественный ответ: нет, милый, на хрена они мне? И что же услышал?
— Да, эти фото и негатив взяла я, — проговорила девушка с невозмутимым видом, будто всего-навсего забрала из-под кактуса чайник. Мой.
Я потерял дар речи. Всегда думал, что так говорят для красивого слова. Ничего подобного, господа. Язык у меня отнялся, точно его секвистировали. Ёхмочки мои, что же это делается, спросил я самого себя. И не получил ответа. Но мудацкое выражение лица моего уморило девушку, она засмеялась, и была тоже искренняя в своих чувствах:
— Ванечка, что с тобой?
— З-з-зачем? — клацал зубами.
— Что?
— З-з-зачем?
— Что?
— Дур-р-ра! — наконец прорвало меня, как коллектор под Тверской. Зачем ты это сделала?! Где фотки?! Немедленно верни. Что это за блядство, понимаешь?!.
На эти нечеловеческие вопли отреагировал лишь собака Ванечка, и то апатично, приподняв башку, мол, хозяин, яйца, что ли, прищемил, так с этим делом поаккуратнее. Александра же любовалась мелькающим за стеклом пейзажем, не обращая внимания на мои нервные переживания. Пришлось перевести дух и продолжить беседу в более сдержанных выражениях.
— Что все это значит, милая моя?
— Я хочу одного, чтобы ты, Лопухин, был жив, здоров и не кашлял.
— Как это? — дернулся я, пробиваемый электрическим разрядом возмущения от макушки до копчика. — Ты могла убедиться, что я могу защитить не только себя, но и других.
— Спасибо, Ванечка, — взяла меня за руку. — Ты — мне, я — тебе. И мы с тобой квиты.
Йехуа, сбежавшего с Гималаев за бутылкой клопиного коньяка, я в конце концов понял, и хорошо понял, а любимую, которую драл во всевозможных кама-сутровых позах, и хорошо драл, не понимал, словно мы воспитывались у разных гувернанток. Впрочем, так оно и было. Но это не повод, чтобы не находить общий язык.
Наконец я сконцентрировал всю свою волю и потребовал объяснений. И они последовали в хронологическом порядке. Меня попросили вспомнить, когда началась кровавая фиеста. Я ответил — на Садовом кольце, под мостом. Нет, Ванечка, куда раньше. Когда? Вспомни, ты передал фотоснимки этому Трахбергу, да?.. Передал, не возражал я, и что из этого?
— Ничего, — передернула плечами, — кроме одного. На этих снимках было запечатлено лицо…
— Яйцо, — находчиво буркнул я. — И больше ничего.
— Ошибаешься, Лопухин. Там, на втором плане… есть оно.
— Ф.И.О? — в сердцах вскричал я, рассмешив и себя, и девушку, и дога, хотя ничего смешного не предвиделось. В ближайшем будущем. — Кто это? На втором, блядь, плане?
— Знала бы, сказала — ответила Александра.
— Тогда откуда… про этот второй план? — нервничал я. — Вот теперь понимаю, почему твой муж объелся… кремлевских таблеток… С тобой, Сашенька, с ума сойти.
— А с тобой, Ёхан Палыч?
— Ближе к телу, моя хорошая, — требовал я. — Кто тебе… про второй план?..
— Савелло, — последовал спокойный ответ.
Я выматерился последними словами, но про себя. Конечно же, Савелло, мастер подковерной игры, больше некому. Вот это сюжет для небольшого романа, который я таки напишу, если вырвусь живым из пут нелепых обстоятельств.
— Ну да-ну да, твой любовничек, — выплюнул желчь ревности. — Хороши, гуси-лебеди.
— Любовнички? — удивленно вскинулась. — Что за вздор, Лопухин? Кто сказал?
— Не скажу.
— Ааа, Степанов, — была добродушна и отмахивала рукой. — Ну это… известный брехун-полоскун. Не говорил, что он начальник финансового управления ФСК, генерал-майор?
— Н-н-нет.
— Значит, чем-то ты его напугал, Ванечка, — усмехнулась. — Что ты такой доверчивый, Лопушкин?
— Я — Лопухин. И тебе об этом говорить, — злился я. — Сама меня держишь за лоха? Пожалуйста, давай свою версию событий?
Просьба висельника была исполнена: итак, когда события стали развиваться с калейдоскопической скоростью, а трупы — появляться, как грибы после дождика, Александра скорее случайно узнала от Степанова, что причина разборок в фото, которые наклепал злосчастный папарацци. Узнать-то узнала, да не успела попросить господина Савелло, чтобы лиськинские боевики прекратили резню. Только после счастливого освобождения нашла друга семьи, отдала ему фотоснимки, негатив и…
— И все прекратилось, — прервал её. — Это я почувствовал. Спасибо вам, мадам. Как замечательно и просто получается, мадам. А кто ответит за Костьку, за Софию?
— Прекрати истерику, — с напряжением проговорила. — Ты хочешь убивать, убивай, но тебя тоже будут убивать, порнограф.
— Это мои проблемы.
— Проблема одна — выжить.
— Зачем?
— Чтобы решать другие проблемы.
— Какие?
Моя беда в том, что я всегда недооцениваю женщину. Она мне кажется примитивной, как газовая плита на кухне. На мой взгляд, главное мужчине уметь приоткрыть винтиль комфортки и поднести горящий фитиль. Надеюсь, понятно, о какой комфортке и каком фитиле речь? И что же? Стервам подавай пламя души. Не отсюда ли проистекают все пакости нашего мироздания, когда надушенная лоханка пытается накрыть собой души прекрасные порывы?
Девочка Александра тоже оказалась не столь простой, как этого хотелось видеть мне. Она хотела получить экзотики, она её получила, а теперь пришло время возвращения в свой круг. Впрочем, пока мы продолжали свой бреющий полет над скоростным шоссе и конечная цель наша была — государственная дача № 2, где нас ждало приятное общество господина Савелло. Поворот событий для многих неожиданен, только не для меня. Коль уж я стал активным участником национальной потешки, то отыграть мне надо до конца. Победного?
А текущая проблема была сложна: найти запускающую дискетку для программы «S». Да, господин Любошиц разрабатывал эту программу, но, не выдержав титанических нагрузок, ушел в ирреальный мир. Психиатрическая медицина делала попытки вырвать зашифрованную информацию из заклинившего сейфа, и пока неудачно.
— Бедняга, — посочувствовал неудачнику. — Такое плести, простите-простите.
— Он этой чертовщиной раньше занимался, — объяснила Александра. Когда был младшим научным сотрудником.
— М.н.с. — страшная сила, — перевел дух. — Они не только страну развалили, но теперь и в потустороннее завернули. Верю: быть концу Света. И зверь 666 пожрет всех нас, ам-ам…
— Прекрати, Лопухин, — поморщилась спутница, — и так тошно, и ты тут еще…
Я прекратил фиглярство и принялся глазеть на сплошную полосу леса. «Домик среди миниатюрного леса. И всего-то событий, что крики далеких павлинов и лай псов совсем уж далеких. Да высоко-высоко лёт гомонящих ворон». Странно устроен человек, он до последнего вздоха верит, что с уходом его мир прекратит существовать. Что там говорить, все мы удивительные болваны. Изо дня в день рвем свои души и тела, чтобы доказывать другим, таким же болванам, свое право на жизнь. И доказываем его, оставляя в душах своих кровавые волдыри. А многие уничтожают свои воздушные нежные субстанции, и ничего — живут без них…
… В солнечных, праздничных лучах… как мираж… белокаменной дом, больше похожий на замок, огороженный чугунной изгородью. Ба! Мечта Ванька Лопухина воплощается в жизнь — ждет его обходительная встреча в барском особнячке, да сладкое чаепитие на эфирной веранде под крики павлинов. Нет, я не грезил: вокруг клумб ходили, пуша цветные хвосты, эти заморские птички. Я хотел выпустить из авто песика, да моя спутница дальновидно попросила этого не делать. Стоимость каждой курочки — сто тысяч долларов. У меня есть такие деньги? У меня нет таких денег, признался я; прости, Ванечка, и захлопнул дверцу машины. Одна маленькая проблема, связанная с защитой родной природы, была решена, нас ждали другие — покрупнее.
С парадного мраморного крыльца навстречу нам сбегал легким шажками герой не моего романа. С подвижным холеным лицом. В халате цвета топленого молока. Улыбался нам, как родным. Был галантен и куртуазен: чмокнул ручку даме, а со мной обменялся рукопожатием, точно с равным. Я же, деревня, ничего лучшего не придумал, как брякнуть:
— А пингвинов нетуть?
— Пингвинов? Ааа, — понял. — Пока нетуть, но скоро будут, Иван Павлович. Специально для вас.
Пингвин тебе в жопу, сказал я. Про себя, разумеется. Потому что хотел дожить до счастливой старости и дать дуба в окружении орущих правнуков. Это к тому, что телохранителей, видимых и невидимых, было куда больше, чем пингвинов на антарктических холодных льдинах. И каждый из них, бойцов, готов был растерзать любого, кто сделал бы намек к членовредительству хозяина.
