Сегодня, однако, старуха стала выглядеть гораздо свежее.
Несмотря на то, что произошло, дисциплина в отряде становилась все хуже и хуже. Зу‑Самави то и дело забывал назначать часовых, солдаты ехали нестройной гурьбой, обсуждая события последних дней, а товарищи Каэ возились со старухой. Особенно усердствовали Ло‑валонга и Бордонкай, но и остальные не уступали им в заботливости и нежности по отношению к бабушке.
На одном из привалов Гильтина вдруг подошла к Молчавшей до сих пор Каэ и обратилась к ней намеренно, как показалось той, громким визгливым голосом:
— Вижу, госпожа, не нравится тебе бабушка Гильтина. Вижу, в тягость тебе бабушка. А это плохо, милая. Придет время, и ты бабушкой станешь, тоже кому‑то в тягость будешь. Вспомнишь тогда старушку да пожалеешь, но поздно будет…
Каэтана, стиснув зубы, ждала, чем все это разрешится. Амулет жег ей кожу и выпрыгивал из‑под воротника. Мечи Гоффаннона, чьи лезвия она только что заботливо полировала и чистила, запульсировали у нее в руках, как живые тела. В висках стучала кровь, и в глазах темнело.
«Я схожу с ума от неприязни и ненависти», — равнодушно отметила Каэ. Черный ком пустоты внутри нее разрастался и занимал все больше места.
— Глаз не подымешь на бабушку, — не унималась Гильтина, — пренебрежение выказываешь. Бог тебе судья, а бабушка добрая, она все простит.
Каэ подняла голову и уставилась на старуху снизу вверх. Да так и осталась сидеть, потрясенная, — она увидела, что во рту старухи мелькнули клыки.
«Нет, я точно схожу с ума», — подумала Каэ.
Ночью она не могла заснуть, изнывая от желания встать, тихо собраться и уйти, чтобы никто этого не заметил. Если получится, добраться самой до Сонандана не выйдет — погибнуть где‑нибудь, лишь бы не выносить больше косых осуждающих взглядов, отчужденности и отстраненности друзей. Каэтане не хотелось жить…
Когда короткий крик разорвал ночную тишину, она не успела даже удивиться. Просто безразлично отметила, что еще один человек умер, — это она знала точно. Самым страшным было то, что Каэ подозревала причину гибели солдат, но не могла произнести об этом вслух ни слова…
Оказалось, что на этот раз погибли сразу двое воинов. От их тел практически ничего не осталось, кроме скелетов и выпотрошенных внутренностей. Увидев это, Каэ опустилась на колени и долгое время глубоко дышала, стараясь прийти в себя. Темнота в глазах постепенно превратилась в пульсирующие разноцветные пятна. В стороне тошнило альва. Но он и Каэ были единственными, кого так сильно потрясла гибель тхаухудов. Товарищи с отрешенными лицами вырыли неглубокую яму, сбросили туда останки и торопливо завалили ее землей и ветками.
Каэтана с тревогой наблюдала за происходящим.
— Исподлобья глядишь, — заговорила невесть откуда взявшаяся Гильтина. — Гляди, гляди!.. Что же от тебя людям ни счастья, ни покоя? Там, где ты, — война, смерть, тела кровавые. Не любишь бабушку, вижу, что не любишь. Да только я тебя не боюсь — постоят за меня деточки
Каэтана отвернулась и медленно побрела в лес. Обстановка в отряде становилась все более напряженной. С каждым днем они проходили все более короткие расстояния, и Джералан постепенно стал казаться недостижимой страной.
В течение трех последующих ночей еще два тхаухуда приняли страшную смерть от клыков ночного хищника.
Несколько раз Каэтана пыталась дежурить, чтобы уловить момент, когда воины уходят в лес, но не будешь же бегать с мечом наготове за всеми, кто отлучается в кусты. Тем более что солдаты все неприязненнее косились на нее. А однажды до ее ушей долетел обрывок разговора. Два воина медленно ехали верхом, отстав от остальных, и увлеченно обсуждали вопрос, приворожила ли она императора; а если да, то вернется ли, чтобы царствовать вместе с ним. «Похоже, историю влюбленности аиты скоро будет знать весь Вард», — подумала Каэ. Ее мало беспокоили сплетни. Точнее, они ее мало бы беспокоили, если бы, кроме сплетен, солдаты занимались хоть каким‑то делом. Однако именно этого и не происходило. Днем они неторопливо ехали по лесной дороге, которой, казалось, конца не будет, а вечерами собирались у костра, чтобы послушать рассказы, которыми постоянно радовала их старая Гильтина. Под монотонный старушечий голос они и засыпали, часто забывая поставить охрану. Однажды, взбешенная до предела, Каэ попыталась навести порядок, но воины отмахнулись от нее как от назойливой мухи и опять вернулись к безделью. Ночью кто‑нибудь уходил в лес, а утром в отряде недосчитывались еще одного воина. Порозовевшая и располневшая Гильтина оплакивала несчастные останки, которых было, кстати, не слишком много, и тело предавали земле без особого почета.
Каэтана чувствовала себя человеком, который попал в заколдованный лес и не может разбудить своих спящих спутников. Она бы давно их покинула, но внутренний голос упрямо твердил, что это будет преступлением.
— Странный у нас распорядок дня, ты не находишь? — обратилась она как‑то, к Воршуду.
Тот вздрогнул. В последнее время Каэ так редко: раскрывала рот, что сам звук ее голоса его напугал. Воршуд выглядел осунувшимся, несчастным и хмурым.
— Что вы имеете в виду? — спросил он как‑то неприязненно.
— Ничего, — устало ответила Каэ.
Неприветливые, хмурые лица друзей стали кошмаром ее снов, и единственное, чем она могла им помочь, — это не сорваться и не начать махать мечами.
В ту ночь они наконец выбрались из беспросветного леса и теперь двигались по самой его опушке. Слева простиралась бескрайняя степь.
— Бабушка Гильтина! — Каэ пришпорила Ворона, который не желал ее слушаться, и подъехала к верблюду, на котором между двух горбов болталась старуха. — А где же та деревенька, которую вы обещали в трех днях пути?
Все воины обернулись на звук ее голоса, прожигая Каэтану злыми взглядами, будто она задала кощунственный вопрос.
— Так ведь скоро и будет, — неожиданно растерянно сказала старуха, — очень скоро. Или к вечеру, я думаю, или завтра утром. Долго мы что‑то едем, деточки.
— Так ведь торопиться‑то некуда, — безразличным тоном ответил не кто иной, как Эйя, и Каэтана прикрыла глаза, — это был конец всему.
Кто виноват в происходящем, она не знала, — слишком уж хлипкими и ненадежными были доказательства. Появилась Гильтина, и люди стали меняться. Но не воевать же ей со старухой. Кроме того, хороша она будет, если бабка действительно ни при чем — просто обыкновенная ворчливая старая карга, каких сотни.
До самого вечера Каэ ни с кем не заговаривала, всячески пытаясь разобраться в происходящем. Она то верила себе, то сомневалась — слишком страшной получалась картина.
Когда вечером встали лагерем, Каэтана отвела Ворона немного в сторону от остальных лошадей, решив нынче же ночью покинуть своих спутников. Она хотела понаблюдать за отрядом со стороны, рассудив, что это не составит особого труда, если учесть безразличие и небрежность солдат ко всему.
Она привела в порядок мечи, разожгла собственный костер и устроилась около него, чтобы согреться и отдохнуть, пока все в лагере не успокоятся и ей не удастся уйти незамеченной. Мимо нее несколько раз прошел Ловалонга. Потом, переговариваясь, остановились невдалеке Джангарай и Бордонкай. Но они ее будто не замечали — Каэтану это уже не удивляло. Она впитывала запоминала происходящее. Больше всего ее, по правде говоря, волновал Воршуд. Он выглядел ужасно истощенным и усталым. Кроме того, альв постоянно боязливо оглядывался и всячески избегал разговоров с друзьями особенно с ней. Он, сам того не замечая, сделался в отряде изгоем вроде нее.
За этими грустными мыслями Каэ не заметила, как угрелась и задремала. Разбудило ее осторожное и мягкое прикосновение. Она подняла голову и увидела стоящего перед ней альва. Как он был не похож на исполненного достоинства Воршуда, который всего несколько недель тому покинул ал‑Ахкаф, отказавшись принять поистине царский дар Зу‑Л‑Карнайна! Всего несколько недель…
— Как вы себя чувствуете? — тревожно спросил он.
— Разбитой и одинокой, — честно призналась она.
— Почему? — задал Воршуд несколько необычный для их теперешних отношений вопрос.
— Мне кажется, что я вижу то, чего не видит никто, и удивляюсь тому, чему. никто больше не удивляется. Либо я нахожусь среди умалишенных, либо меня саму боги в наказание лишили разума. Мне тошно, альв, и я хочу уйти.
— Вам больно? — с какой‑то странной радостью Воршуд нагнулся к ней.
— Очень. Я чувствую себя обреченной на немоту.
— Это прекрасно!
— Не понимаю…
— Дорогая госпожа, — сказал альв, — мне бы очень хотелось поговорить с вами с глазу на глаз.
— Я тебя слушаю, Воршуд. Говори.
— Боюсь, госпожа, что мы с вами единственные, кто может что‑либо сделать. Если же и вы мне не поверите…
— Воршуд, не тяни дракона за хвост…
