А через неделю он тайно отплыл из Глазго в Монреаль на пароходе „Кассандра“: его название стало символом того будущего, что ожидало Роджера. Кейсмент отправился в Америку под чужим именем. Мало того — отринув прежнюю привычку к франтовству, оделся как нельзя более скромно, сбрил бороду и переменил прическу. Впервые за долгое время он мог наслаждаться покоем. И еще — с удивлением отметил, что лихорадка последних месяцев загадочно и благотворно подействовала на его здоровье — артрит почти не мучил его. Боли прекратились, а если и возобновлялись, то были слабее, чем прежде. В поезде из Монреаля в Нью-Йорк он приготовил доклад для Джона Девоя и других лидеров „Клана“ о состоянии дел в Ирландии и о том, что „волонтеры“ остро нуждаются в средствах для покупки оружия, поскольку, судя по развитию событий, взрыва следует ожидать ежеминутно. Помимо того, начавшаяся война открывает для ирландских патриотов исключительные возможности.
Прибыв 18 июля в Нью-Йорк, Роджер остановился в скромном отеле „Бельмонт“, издавна облюбованном ирландцами. И в тот же самый день на раскаленном летней жарой Манхэттене произошла его встреча с норвежцем Эйвиндом Адлером Кристенсеном. Случайная? Тогда он думал, что да. Ему и в голову не приходило, что она могла быть подстроена британской контрразведкой, вот уже несколько месяцев следившей за каждым его шагом. И полагал, что принятых им предосторожностей оказалось достаточно, и ему в самом деле удалось выбраться из Глазго незаметно. Не мог он и предвидеть, как перевернет его жизнь встреча с этим 24-летним человеком, менее всего на свете похожим на того полумертвого от голода бродягу, каким пытался представиться. Он был едва ли не в лохмотьях, но Роджеру показалось, что он никогда в жизни не видел мужчину такой красоты и притягательности. Покуда новый знакомый уплетал предложенные ему сэндвичи, Роджер был сам не свой: сердце у него стучало гулко и сильно, и он ощущал жар в крови, какого давно уже не испытывал. Он, прежде столь чопорно следивший за своими манерами, столь строго соблюдавший правила хорошего тона, в тот день, в тот вечер несколько раз был готов пренебречь приличиями, поддаться побуждению и ласкающе прикоснуться к мускулистым, покрытым золотистой шерстью рукам Эйвинда или обхватить его за тонкую талию.
Когда выяснилось, что молодому человеку негде ночевать, он пригласил его к себе в отель. Снял ему маленький номер на том же этаже. Как ни вымотало его долгое плавание, в ту ночь он не мог сомкнуть глаз. С мучительным наслаждением Роджер воображал сильное ладное тело, скованное сном; разметавшиеся на подушке спутанные белокурые волосы; тонкое лицо, прилегшее щекой к ладони; поблескивающие в приоткрытом рту белые ровные зубы.
Знакомство с Эйвиндом подействовало на него так сильно, что на следующий день, во время первой встречи с Джоном Девоем, где предстояло обсудить много важных вопросов, воспоминания о юноше время от времени уносили его прочь из тесной, жаркой комнатки, где шли переговоры.
Впрочем, немалое впечатление произвела на него и беседа со старым опытным революционером, чья жизнь напоминала авантюрный роман. Семьдесят два прожитых года не убавили энергии, сквозившей в манере говорить, жестикулировать, двигаться, и так легко заражавшей всех, с кем он общался. Мусоля время от времени кончик чернильного карандаша, он делал пометки в блокноте и слушал доклад Роджера не перебивая. Но когда тот умолк, засыпал его уточняющими вопросами. Гостя поразило, какие исчерпывающие сведения имеет Девой обо всем, что происходит в Ирландии, — в том числе и о том, что старались держать в глубочайшей тайне.
Девой, закаленный долгими годами тюрьмы, подполья, борьбы, не производил впечатления человека сердечного. Однако внушал доверие — чувствовалось, что он искренен, честен и неколебимо тверд в своих убеждениях. И в эту встречу, и в последующие — за то время, что Роджер провел в Америке, их было немало — оба убедились, что их взгляды на Ирландию совпадают до миллиметра. Девой тоже считал, что время автономии минуло безвозвратно и теперь единственной целью патриотов должна стать исключительно независимость. И без вооруженных выступлений обойтись не удастся. Британское правительство согласится на переговоры лишь в том случае, если военные действия поставят его в положение столь сложное, что придется признать — предоставление независимости будет наименьшим злом. В неминуемой и близкой войне возникнет жизненная необходимость поддержать Германию: ее политическая и материальная помощь придадут действиям ирландских патриотов должную эффективность. Джон Девой сообщил, что в ирландской диаспоре нет единодушия по этому вопросу. Имелись в США и сторонники Джона Редмонда, хотя руководители „Клана“ разделяли мнения Девоя и Кейсмента.
В последующие дни Девой познакомил Роджера и с ними, и с двумя влиятельными нью-йоркскими адвокатами Джоном Куинном и Уильямом Бёрком Кокреном, которые оказывали помощь ирландцам. Оба юриста были вхожи в высшие эшелоны власти США — в администрацию президента и в конгресс.
Роджер вскоре заметил, что его выступления на митингах и собраниях с призывами собирать средства для Ирландии приносят плоды. Он был уже известен здесь своими кампаниями в защиту конголезцев и туземцев Амазонии, и его убедительные, логически выстроенные речи доходили до любой аудитории. После митингов в Нью-Йорке, Филадельфии и других крупных городах восточного побережья приток пожертвований возрос. Лидеры „Клана“ шутили, что, если и дальше так пойдет, они станут капиталистами.
В Филадельфии он познакомился с Джозефом Макгэррити, одним из виднейших националистов и сподвижником Девоя. Роджер как раз был у него в гостях, когда пришла весть, что удалось тайно выгрузить полторы тысячи винтовок и десять тысяч патронов к ним. Это вызвало взрыв всеобщего восторга и многочисленные тосты. Потом стало известно, что вскоре после выгрузки произошло серьезное столкновение между ирландцами и солдатами королевского шотландского пограничного полка, причем трое было убито и больше сорока ранено. Стало быть, началась война?
Едва ли не во всех поездках по Соединенным Штатам, на митингах и заседаниях Роджер появлялся в сопровождении Эйвинда Адлера Кристенсена, которого рекомендовал как своего помощника и доверенное лицо. Он приодел молодого норвежца, ввел его в курс происходящего в Ирландии, о чем тот прежде не имел никакого понятия. Эйвинд был необразован, но очень смышлен, схватывал все на лету и вел себя тихо и скромно в присутствии Роджера, Джона Девоя и прочих членов организации. А те, если у них и возникали опасения, предпочитали держать их при себе и ни разу не задали Роджеру каких бы то ни было неудобных вопросов относительно его спутника.
Когда же 4 августа Великобритания объявила войну Германии, руководители „Клана“ — Кейсмент, Девой, Джозеф Макгэррити и Джон Китинг, — собравшись в узком кругу, решили, что Роджер должен отправиться к Германию. И как представитель всех сил, борющихся за независимость Ирландии, заключить стратегический союз с правительством кайзера: оно окажет „волонтерам“ политическую и военную помощь, а те развернут кампанию против призыва ирландцев в ряды британской армии, за что так горячо ратовали и ольстерские юнионисты, и сторонники Джона Редмонда. Этот проект обсудили с верхушкой „волонтеров“ — Патриком Пирсом и Оуином Макниллом, — и они приняли его без оговорок. Германское посольство в Вашингтоне принимало участие в выработке этого плана. Военный атташе, капитан Франц фон Папен, дважды приезжал в Нью-Йорк и встречался с Кейсментом. Он был в восторге от наметившегося сближения между „Кланом“, ИРБ и германским правительством. Потом, запросив Берлин, сообщил Роджеру, что в Берлине его примут как дорогого гостя.
Подобно всем остальным, Роджер ждал войны и, едва лишь ее угроза сменилась реальностью, взялся за дело со всей свойственной ему энергией. Его симпатии к рейху укреплялись ненавистью к британцам — столь неистовой, что она удивляла даже его единомышленников из числа руководителей „Клана“ при том, что многие из них тоже ставили на победу немцев. У Роджера вышел яростный спор с Джоном Куинном, который пригласил его провести несколько дней в своем роскошном загородном доме. Роджер утверждал, что война есть результат той злобной зависти, которую испытывает клонящаяся к упадку Великобритания по отношению к Германии, стремительно наращивающей свой экономический и промышленный потенциал. Будущее — за Германией, тогда как Британия — живое воплощение колониальной империи — обречена на поражение.
В августе, сентябре и октябре 1914 года Роджер, как когда-то, как в лучшие времена, работал день и ночь: писал статьи и письма, произносил речи, в которых с маниакальной настойчивостью твердил, что в европейской катастрофе виновата Англия, и призывал ирландцев не слушать сладкогласого, как сирена, Джона Редмонда, который агитировал их идти служить в британскую армию. Правительство либералов добилось, что палата общин проголосовала за предоставление Ирландии автономии, но исполнение закона отложило до окончания войны. Раскол был неминуем. Численность „Ирландских волонтеров“ выросла неимоверно, но подавляющее большинство составляли сторонники Редмонда и Ирландской парламентской партии. Их было уже больше полутораста тысяч, тогда как Оуин Макнилл и Патрик Пирс могли рассчитывать лишь на одиннадцать. Однако это обстоятельство не могло остудить прогерманский пыл Роджера, который на всех митингах, проходивших в США, представлял кайзеровскую Германию жертвой и самой стойкой защитницей западной цивилизации. „Не любовь к Германии говорит вашими устами, но ненависть к Англии“, — сказал ему Джон Куинн.
