Она вздрагивала от моих слов, с мукой поглядывала то на окно, то на дверь, но я сел так, чтобы загородить дорогу, а меч обнажил и держал на коленях.
Я ждал, она пару раз взглянула на то, как я сжимаю рукоять. При малейшей попытке подняться с лавки тут же рука моя сделает короткий выпад и нацеленное в нее острие пронзит ее хрупкое тело насквозь.
— Я не знаю, — проговорила она вздрагивающим голосом, — кто вы… и зачем мне все это говорите. Да, я великая грешница.
— Что ты сделала?
— Я торговала своим телом, господин.
Я нетерпеливо отмахнулся.
— Это делают все женщины. Даже брак — это торговля телом, когда женщина за использование своего тела получает защиту и деньги мужа. Все женщины при дворах знатных людей торгуют интимными услугами, получая за это для своих мужей титулы, звания и земли. Это самый прибыльный вид торговли, ибо товар всякий раз остается дома, а процент дохода зашкаливает… Но что-то еще?
Она посмотрела с недоумением.
— Разве этого мало?
— Тогда все женщины пойдут в ад, — сказал я, — а это вряд ли. Когда грех становится всеобщим и обыденным, то приходится объявлять его уже не грехом, а свободой отношений, свободой личности и всяческих прав на самовыражение… Что-то еще? Хотя зайдем с другого конца, как все началось?
Она тяжело вздохнула, быстро взглянула на меня. В глазах заблестели слезы, а еще в них появилось нечто похожее на старое страдание, которое очень долго находилось под множеством замков.
— Господин, просто убейте.
— Нет, — отрезал я. — Мало ли что кто-то хотел бы использовать меня только как гончего и палача! Но я изволю присвоить себе и функции судьи.
Она произнесла безжизненным голосом:
— Я готовилась выйти замуж, но за день до этого меня похитили и зверски изнасиловали. Пятеро. Сильно избили, изнасиловали, а потом выбросили из повозки. Но я все-таки выжила…
— Соболезную, — сказал я с сочувствием.
Она взглянула остро, да пошел ты со своим сочувствием, продолжила тем же мертвым голосом:
— С того дня в моей душе что-то сломалось, там все выгорело, оставив только ненависть и жажду наказать их. Я запомнила только одного из них, потому долго готовилась ему отомстить. Он всегда был окружен семьей и детьми, но однажды, застав одного, подсыпала тайком сонного зелья, отволокла в подвал, а там уже, крепко связав и заткнув ему рот, начала выспрашивать, кто был с ним еще…
— Рассказал? — спросил я.
Она кивнула.
— Его не пришлось даже пытать. Этот трус обмочился и выдал всех. Я не стала его мучить, просто вспорола живот и вытащила кишки наружу, а потом ушла, оставив его умирать медленно, чтобы успел подумать, что за все бывает расплата.
— Понял, — сказал я. — Но я бы за это в ад не отправил. Оштрафовал бы разве что. Дальше?
Она отвела взгляд в сторону.
— Я дождалась, когда вся его семья собралась, а потом там все легли спать. Двери я подперла кольями, а ставни они сами закрыли. И когда подожгла дом, никто не выскочил, я слушала крики и твердила себе, что если он лишил меня семьи и детей, то будет только справедливым, если и я лишу его точно так же всего. Око за око, зуб за зуб, кровь за кровь.
Я пробормотал:
— Ну… это было понятно.
— А дальше, — сказала она уже без моего подталкивания, — так как я теперь знала остальных четверых, я выследила их тоже. Троих я сожгла вместе с их семьями в их же домах, но четвертый, догадавшись, вообще пустился в бега. Дом и его семью я все-таки сожгла, а его отыскала лишь на следующий год в другом городе.
— И как поступила?
— Я тоже подсыпала ему тайком сонного зелья, — ответила она, — потому что он был сильный и свирепый мужчина. А когда он проснулся, мы были уже в лесу, куда я его вывезла ночью. Это был последний, я его истязала четыре дня, сперва отрезав причинное место, затем медленно разбивая камнями пальцы на руках и ногах, а затем суставы… Я даже кожу пробовала сдирать с живого, но получилось неумело, в конце концов я выколола ему глаза, и он через час умер… А я с тех пор, с пустым сердцем и мертвой душой, стала зарабатывать на жизнь, торгуя телом, пока меня не убили в какой-то случайной пьяной драке.
Голос ее звучал безжизненно, а взгляд теперь не отрывался от пола. Я слушал, похолодев всем телом, это не женщина, а настоящее чудовище… хотя, если вспомнить старые времена, когда матери спокойно приносили в жертву своих детей, когда отец имел право убить любого своего сына, так было даже в просвещенном Риме, в той же Библии масса примеров еще большей жестокости… то, гм, надо делать поправку на время и не лезть с современными нормами юриспруденции в те времена.
— Твой поступок, — проговорил я, медленно подбирая слова, — квалифицируется всего лишь как превышение необходимой обороны. Незначительное превышение. За это ограничиваются порицанием, в самом крайнем случае — штрафом. Вирой. Но в ад… гм…
Она вздрогнула, ее глаза трагически расширились.
— Господин…
— Полагаю, — сказал я, злясь на самого себя, что позволил втянуться в это не мое дело, — была допущена судебная ошибка. Однако ад — это не смертный приговор, а содержание в тюрьме самого строгого режима с полным запретом свиданий, передач и получения писем. Заключение даже в таком месте все же дает шанс в случае судебной ошибки пересмотреть дело, что я сейчас и делаю, чтобы восстановить справедливость… Компенсации пока не обещаю, еще не те времена, но все-таки в ад не отправлю. Постарайся жить теперь достойно. Ты насмотрелась, надеюсь, за что туда попадают.
Я убрал меч в ножны, поднялся, величественный и красивый. Она смотрела со страхом и робкой надеждой.
— Господин?
— Ричард, — сказал я с достоинством, — Длинные Руки. Паладин и защитник как бы справедливости. А она есть, есть. Или хотя бы должна быть. Мы творим ее сами.
Я повернулся и двинулся к двери, а она прокричала в спину тонким голоском:
— Господин… Ричард, но чем мне теперь… как дальше?
Я обернулся с порога.
— Ну, как тебе сказать… Попробуй найти какую-то работу, можно же прачкой, посудомойкой, еще кем-то. Попутно можешь подторговывать телом, но не явно, а как все остальные женщины, добиваясь от мужчин, которые правят этим миром, каких-то льгот. Тут такая юридическая тонкость, что хотя это одно и то же, но если не в лоб, а чуть сбоку, то это уже законно, хоть слегка как бы осуждаемо, но встречается обществом с пониманием. И хотя ты тем местом, которым зарабатывала гроши, можешь заработать высшие места в обществе, как вон блудница Феодора, в свое время ставшая императрицей самой великий державы мира, однако за это в ад уже не угодишь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
