заколебалась и потеряла решимость. Много раз ставила она свою крошечную изящную ножку на зыбкую лестницу и тотчас же отдергивала ее назад, и чем дольше она задерживалась, тем сильнее трепетало ее бедное маленькое сердечко. Она обернулась и окинула опечаленным взглядом свою обитую шелком комнатку; она в ней жила, разумеется, подобно птичке, запертой в клетке, но здесь она чувствовала себя в безопасности: кто может предвидеть, какие превратности судьбы ожидают ее, если она выпорхнет на широкий простор белого света? То она вспоминала своего возлюбленного христианского кавалера, и тогда ее маленькая ножка тянулась к лестнице, то вдруг думала об отце и… отступала назад. Но попытка изобразить душевную борьбу столь юной, нежной, любящей и в то же время столь робкой, не знающей жизни девушки – безнадежное дело.
Тщетно ее умоляли сестры, бранилась дуэнья, разражался, стоя под балконом, проклятьями ренегат – маленькая мавританка, одолеваемая сомнениями, не могла набраться решимости, будучи уже на грани побега: ее соблазняла сладость греха, но страшили его опасности.
Между тем с каждым мгновением угроза провала их плана все возрастала. Послышался отдаленный топот идущих людей.
– Это ночной патруль! – вскричал ренегат. – Если мы станем мешкать, мы безвозвратно погибли. Принцесса, спускайтесь немедленно, мы уходим!
Сорааида ужасно заволновалась; затем с решимостью отчаяния, отвязав лестницу, она сбросила ее вниз.
– Решено, – крикнула она, – бежать уже невозможно. Да хранит и благословит вас Аллах, милые сестры!
Старшие принцессы содрогнулись при мысли, что их сестра остается одна; они помедлили бы еще, но патруль приближался, ренегат рвал и метал, и им поневоле пришлось скрыться в подземный ход. Продвигаясь ощупью по жуткому, пробитому в сердце горы лабиринту, они благополучно достигли железной двери, которая вывела их по ту сторону городских стен. Здесь их уже дожидались испанцы, переодетые солдатами той самой стражи, над которою начальствовал ренегат.
Возлюбленный Сорааиды, узнав, что она отказалась покинуть башню, был вне себя от отчаяния, но предаваться жалобам и стенаниям не было времени. Принцессы уселись на крупы коней позади своих милых, благоразумная Калига взгромоздилась позади ренегата, и путники пустились крупною рысью по направлению к перевалу Лопе, который ведет через горы к Кордове.
Вскоре после этого с укреплений Альгамбры донесся грохот барабанов и послышались звуки труб.
– Наш побег обнаружен! – вскричал ренегат.
– У нас быстрые скакуны, ночь темна, никто не нагонит нас, – ответили кавалеры.
Они пришпорили лошадей и понеслись по равнине. Они достигли подножия горы Эльвиры, выходящей выступом на дорогу. Ренегат остановил коня и прислушался.
– Пока, – сказал он, – еще никто не напал на наш след. Мы успеем скрыться в горах.
Но не успел он произнести эти слова, как на сторожевой башне в Альгамбре вспыхнул огонь.
– Беда! – вскричал ренегат. – Этот сигнальный огонь поставит на ноги стражу на перевалах. Вперед! Вперед! Гоните коней как безумные, нельзя терять ни мгновения!
Они помчались как вихрь, и цоканье копыт их коней отдавалось эхом, когда они неслись между скалами по дороге, идущей вокруг скалистой горы Эльвиры. И когда они таким образом мчались, в ответ на тусклый огонь Альгамбры зажглись огоньки во всех направлениях: то тут, то там вспыхивали они на аталаях, то есть сторожевых башнях в горах.
– Вперед! Вперед! – кричал ренегат, сопровождая свои слова бесчисленными проклятьями. – К мосту! К мосту, прежде чем там проведают о тревоге!
Они объехали выступ горной гряды и оказались в виду знаменитого моста Пинос, переброшенного через бурный поток, который нередко окрашивался христианской и мусульманскою кровью. К своему ужасу, они обнаружили, что башня на мосту горит огнями и сверкает доспехами стражи. Ренегат снова остановил коня, приподнялся на стременах и осмотрелся; затем, махнув рукой кавалерам, свернул с дороги, проскакал некоторое расстояние вдоль реки и кинулся в ее воды. Кавалеры велели принцессам держаться покрепче и последовали его примеру. Быстрый поток отнес их несколько в сторону; вокруг с ревом катились волны, но прекрасные принцессы прильнули к своим рыцарям и не издали ни одной жалобы. Кавалеры благополучно достигли противоположного берега, и ренегат, стараясь избегать проезжих дорог, повел их крутыми, почти непроходимыми тропами и глухими оврагами сквозь самое сердце гор. Короче говоря, они достигли старинного города Кордовы, где возвращение кавалеров в родную страну к друзьям было отпраздновано с пышностью и великолепием, ибо они принадлежали к знатнейшим семьям. Прекрасные принцессы были без промедления приняты в лоно католической церкви и, став по свершении надлежащих обрядов подлинными христианками, превратились в счастливых супруг.
Торопясь благополучно завершить переправу принцесс через реку и горы, мы забыли упомянуть о судьбе благоразумной Кадиги. Во время скачки по равнине она вцепилась, как кошка, в Гуссейна-Бабу, взвизгивая при каждом толчке и вызывая по этой причине потоки ругательств волосатого ренегата; когда же он погнал коня в воду, ее ужас стал безграничен.
– Не хватайся так крепко, ты мне мешаешь, – вскричал Гуссейн-Баба, – держись за мой пояс и ничего не бойся.
Она обеими руками ухватилась за кожаный пояс, стягивавший живот дородного ренегата, но когда он наконец вместе с кавалерами остановился на вершине горы, чтобы перевести дух, дуэньи нигде не было видно.
– Где же Кадига? – вскричали встревоженные принцессы.
– То ведомо только Аллаху, – последовал ответ ренегата, – мой пояс расстегнулся посредине реки, и Кадига заодно с ним свалилась в поток. Такова воля Аллаха; горе мне, то был драгоценный, богато расшитый пояс!
Как бы горько принцессы ни печалились по поводу исчезновения своей благоразумной наставницы, для праздных сожалений времени не было. Впрочем, двужильная старуха утонула, да не совсем: рыбак, забросивший в реку свои сети чуть ниже, вытащил ее на берег и был несказанно поражен своим необыкновенным уловом. О том, что сталось с благоразумной Кадигой в дальнейшем, легенда умалчивает; бесспорно лишь то, что свойственное ей благоразумие побудило ее держаться возможно дальше от Мохамеда Левши.
Почти столь же мало известно о поведении прозорливого монарха после того, как он узнал о бегстве дочерей и о шутке, которую сыграла с ним самая верная из его служанок. Это был единственный случай, когда он прибегнул к чужому совету, и в дальнейшем, насколько известно, никогда больше не был повинен в подобной слабости. Впрочем, он принял необходимые меры охраны последней оставшейся дочери, которая не пожелала бежать, хотя, как полагают, порою сожалела об этом. Ее не раз видели на верхней площадке башни, откуда она грустно взирала на горы в том направлении, где расположена Кордова, а иной раз слышали и ее лютню, сопровождавшую грустные песни, в которых она оплакивала, как говорят, потерю сестер и возлюбленного и сетовала на свое одиночество.
