Разумнее держать всё при себе.
Что мне было нужно, так это неопровержимое доказательство статуса злодея Анселя Роллинса. Для меня, шестнадцатилетней, это означало видео. Дважды проверив, что по юрисдикции Вирджинии требуется лишь одностороннее согласие на запись разговоров, я запрятала родительскую видеокамеру под кровать вместе с мини-магнитофоном, который позаимствовала у своей подруги Шерри.
Каждую ночь я допоздна не ложилась спать, растянувшись на подоконнике с открытым настежь окном, и прислушивалась.
Ждала с тошнотворной смесью предвкушения и страха в животе.
Я уронила книгу, которую до этого игнорировала, на подушку и задрала ноги кверху. Ногти на ногах у меня были фиолетовыми, а на обоих мизинцах уже появились сколы. Я покрасила их за день до ареста Люсьена, и с тех пор всё остальное казалось мне таким легкомысленным.
Лето перед выпускным классом должно было пройти совсем не так. Предполагалось, что я с нетерпением буду ждать летней лиги по софтболу, которая начиналась через неделю. На которой я должна была попасть в один из колледжей моей мечты. Предполагалось, что я буду принимать приглашения на Третью Базу и целоваться. Возможно, даже потеряю девственность. Предполагалось, что я буду убеждать Люсьена, что для него безопасно выходить в мир и жить своей жизнью.
Вместо этого я оказалась той, кто разрушил все шансы на это будущее.
Я села и мрачно уставилась в окно. Выражение его лица, когда он увидел, что я стою там, когда его вели к полицейской машине… когда он понял, что я совершила то единственное, чего он заставил меня пообещать не делать…
Я умоляла, чтобы мне разрешили навестить его в окружной тюрьме. Папа дипломатично сказал мне, что это не очень хорошая идея, но по его бегающему взгляду за стёклами очков я поняла, что Люсьен не хочет меня видеть. Потому что, в первую очередь, это моя вина, что он оказался там. Потому что я предала его доверие.
Я услышала шуршание шин, визг тормозов и вскочила на колени. Пикап мистера Роллинса резко остановился на подъездной дорожке. Он припарковался неправильно и споткнулся, когда выходил из-за руля. Он захлопнул дверь, та снова распахнулась, но он не заметил.
Я слезла с подоконника и нырнула за коробкой под кроватью. Я запихнула камеру и диктофон в матерчатую сумку, сунула ноги в кроссовки и вышла в коридор. Затаив дыхание, я на цыпочках прокралась к лестнице, прислушиваясь к любым звукам, доносящимся из комнаты моих родителей в противоположной части дома.
Они будут в бешенстве. Посадят меня под домашний арест до тридцати лет. Но цель оправдывала средства. Если я смогу предъявить полиции неопровержимые доказательства, которые засадят мистера Роллинса за решётку, а Люсьену дадут свободу, то всё стоило того.
Я зашла в кабинет отца и схватила беспроводной телефон с его стола. Я не была уверена, что сигнал дойдёт до соседнего дома, но, по крайней мере, я смогу отбежать и набрать 911, если понадобится. Положив телефон в сумку вместе с остальным снаряжением, я открыла входную дверь и выскользнула в ночь.
В спешке я дважды споткнулась, и чем ближе я подходила, тем громче колотилось моё сердце.
Наверху и внизу горел свет.
— Пожалуйста, будьте внизу, — пробормотала я себе под нос, вздрогнув, когда поняла, что на самом деле надеялась, что на женщину вот-вот нападут. Я почувствовала тошноту, пока пробиралась к окну, пригибаясь.
Это должно сработать. Это должно сработать.
Я услышала голоса, один тихий и умоляющий, другой повышенный. За стеклом промелькнула тень, и я пригнулась к заросшей клумбе. Что-то с шипами впилось мне в предплечье. Каждый хруст ветки, каждый вздох, каждый удар моего сердца звучали так, словно умножались какими-то динамиками.
Внутри послышался глухой стук и сердитое ворчание. Я осторожно полезла в сумку и достала диктофон. Я не знала, достаточно ли он чувствителен, чтобы уловить, что происходит внутри, но попробовать стоило. Я включила запись и поставила камеру на узкий подоконник.
Я вытащила камеру, сняла крышку с объектива и включила её.
Прерывисто дыша, я встала на клумбу и посмотрела в объектив камеры.
Они были на кухне, мистер Роллинс расхаживал взад-вперёд.
— Я же говорил тебе, что жду ужин на столе, когда вернусь домой, — рявкнул он достаточно громко, чтобы я услышала.
— Уже почти полночь, придурок, — пробормотала я себе под нос.
Я заметила миссис Роллинс в ночной рубашке, когда она, ссутулившись, пробежала мимо кухонной двери.
Он схватил её за локоть и с грохотом выбил тарелку у неё из рук.
В соседнем доме залаяла собака, один из сенбернаров миссис и мистера Клемсонов, и напугала меня до чёртиков.
Мистер и миссис Роллинс скрылись из виду, и я воспользовалась случаем, чтобы вытащить радиотелефон. Но гудки не шли. Я была слишком далеко от базы.
Он снова кричал внутри, но я ничего не могла разглядеть. Дерьмо. Мне нужно рассмотреть всё получше. Камера продолжала снимать, а я перекинула сумку через плечо и побежала вокруг дома. В темноте я ударилась бёдром о ржавый гриль. Но эта боль была ничто по сравнению с тем, что причинял сейчас Ансель Роллинс, напомнила я себе.
Я похромала на задний двор к шаткой, прогнившей веранде позади дома и там, через раздвижную стеклянную дверь, увидела их. Он ударил её по лицу тыльной стороной ладони с такой силой, что у меня перехватило дыхание. Его грубая хватка не позволила миссис Роллинс рухнуть на пол.
— Ты вызываешь у меня отвращение, женщина, — сказал он и швырнул её на кухонный стол. — Меня от тебя тошнит, бл*дь.
Этого должно быть достаточно, решила я, сама испытывая тошноту.
Миссис Роллинс сидела на кухонном стуле, съёжившись как скомканный лист бумаги. Тихие рыдания сотрясали её хрупкие плечи. Я ненавидела его. Я ненавидела Анселя Роллинса за то, что он вообще существовал. За то, что он так обращался со своей женой, за то, что заставлял своего сына вставать между ними. Я ненавидела этого человека всеми фибрами души.
— Если ты не прекратишь реветь, я дам тебе повод пореветь, — произнёс он заплетающимся языком.
«Перестаньте плакать, миссис Роллинс. Пожалуйста, перестаньте плакать».
Внезапно женщина подняла голову. Я видела, как шевелятся её губы, но не могла разобрать, что она говорит.
— Что ты сказала? — прорычал он.
— Я сказала, что у меня ничего нет из-за тебя, — сказала она, поднимаясь на дрожащие ноги. Слёзы всё ещё текли по её щекам.
О Боже. Я снова попробовала дозвониться, но гудков по-прежнему не было.
— Единственная причина, по которой у тебя хоть что-то есть — это я, — он появился в поле
