Князь вскочил, протягивая руки к Христу, вокруг головы которого ему виделся какой-то кровавый свет: "Боже, Ты знаешь, что я в состоянии выполнить это: только вели!.."
Но Христос молчит, опустив голову на грудь. Он грустен, как будто Его только что распяли.
— Я все сделаю во славу Твою и всего христианского мира! — воскликнул князь. И новый образ мелькнул перед глазами героя. Что. если этот шаг не кончится победой над одним только Хмельницким? Подавив бунт, князь станет еще могущественнее и, присоединив к своим войскам еще сотни тысяч казаков, он ударит на Крым; раздавит врага в его же яме и водрузит крест там. где никогда еще колокола не призывали христиан на молитву… он пойдет в ту землю, которую уже не раз топтали копыта лошадей князей Вишневецких, и расширит границы Польши до самых отдаленных пределов земли… Но где же конец этому стремлению? Где предел славе, силе и власти? Нет его…
В комнату проникает белый свет пуны, часы бьют уже поздний час; поют петухи Скоро начнется день, но вместе с солнцем на небе взойдет ли и на земле новый свет…
Да! Нужно быть ребенком, чтобы по какому бы то ни было поводу отказаться от своего предназначения. Он чувствовал некоторое успокоение; видно, Бог помиловал его, мысли его стали трезвее и яснее, и он ясно видел положение отчизны. Политика канцлера и воеводы брацлавского была гибельна для родины.
Покорить Запорожье, вылить из него море крови, сломить, уничтожить и победить все, а потом прекратить злоупотребления и притеснения, ввести порядок и мир, поразить насмерть, а потом вернуть жизнь — вот путь, достойный великой Польши. Может быть, прежде возможно было бы выбрать другой путь, теперь — нет. К чему вести переговоры, когда друг против друга стоят сотни тысяч вооруженных людей? Если б даже и удалось прийти к соглашению, какая же может быть в нем польза? Нет, это только мечта, это оттягивание войны, это море слез и крови в будущем! Пусть все вступят на великий и достойный путь, а он, князь, ничего больше не пожелает и не потребует, вернется в свои Лубны и будет спокойно ждать, пока его не призовут к делу… Пусть действуют! Но кто? Сенат? сеймы? канцлер? примас или военачальники? Кто, кроме него, понимает положение дел и способен выполнить эту задачу. Он один, никто больше: к нему идет шляхта, войска; в его руках меч Польши, которой, как республикой, управляет народ но не на одной только бумаге и в манифестах, а сильнее и яснее — на деле. Все ему вверяют власть, почему же ему не принять ее? От кого ждать назначения? От тех, которые стараются погубить отчизну, а его унизить?
И за что же? За то, что когда всех охватила паника, гетманы были взяты в плен, войска погибли, магнаты скрылись в замках, а казак угнетал Польшу, он один только посвятил ей все: и жизнь, и состояние, лишь бы спасти ее от позора, от смерти, — и он победили.
Кто имеет больше заслуг, пусть берет власть! Он охотно откажется от этого бремени, так как чувствует себя бессильным. Но если никого нет, то он был бы ребенком, а не мужем, если бы отказался взять в свои руки власть, отказался бы от этого лучезарного пути, от этого великого блестящего будущего, которое и есть спасение Польши, ее слава, могущество, счастье.
Почему?
И князь снова гордо поднял голову; горящий взор его упал на лик Спасителя, голова которого по-прежнему была свешена на грудь с таким скорбным видом, как будто Его только что распяли…
Почему? Князь сжал руками горящую голову…
Может быть, и найдется ответ. Что означают голоса, которые, несмотря на славу побед на предчувствия величия и могущества, неумолимо повторяют ему: "Стой, несчастный!" Что значит это беспокойство, которое тревожит его душу? Что значат эти голоса, которые шепчут ему, когда он убеждает себя и ясно доказывает, что он должен принять эту власть: "Ты обманываешь сам себя, гордость увлекает тебя".
И опять страшная борьба закипела в душе князя; тревоги, сомнения и неуверенность опять овладели им. Что делает шляхта, идя к нему, а не к назначенным правительством военачальникам? Нарушает законы! Что делает войско? Не соблюдает дисциплины! И он, гражданин и воин, станет во главе нарушителей закона и подаст пример неповиновения и своеволия для того только, чтобы двумя месяцами раньше захватить власть, которая и так не минует его, если королевич Карл получит корону. Что же будет? Сегодня так поступит Вишневецкий, завтра Конецпольский, Потоцкий, Фурлей, Замойский или Любомирский. А если каждый, несмотря на закон и строгость, ради собственного честолюбия начнет так действовать, а дети последуют примеру родителей и дедов, что же ждет эту несчастную страну? Беспорядки подрывают ее фундамент, а те, которые должны ее сохранять и беречь как зеницу ока, сами будут разжигать огонь. Что же будет тогда? Боже! Боже! Хмельницкий тоже говорит, что он восстал не против закона и власти, а против насилия. Дрожь пробежала по всему телу князя, и он воскликнул, ломая руки: "Боже, Боже, неужели мне суждено быть вторым Хмельницким!"
А что если он примет власть, а канцлер и сенат объявят его изменником и бунтовщиком? Что тогда? Вторая междоусобная война? Разве Хмельницкий самый могущественный и грозный враг Польши? Не раз нападал на нее более сильный враг, как, например, двести тысяч немцев под Грюнвальдом, которые шли против войска Ягеллы, и когда под Хоцимом вышло на бой пол-Азии и погибель казалась уже совсем близкой, что же сделалось с врагами? Нет! Польша не боится войн, и не они губят ее! Но почему же после таких побед, такой силы и славы, Польша, которая победила крестоносцев и турок, так слаба и немощна, что преклонила колени перед одним казаком, что соседи рвут ее границы, издеваются над нею, никто не слушает ее голоса, не боится ее гнева, и все предвидят ее гибель?
Причина этого — гордость, честолюбие и своеволие магнатов. Злейшим врагом был не Хмельницкий, а внутренний разлад, отсутствие дисциплины в войске, буйство на сеймах, ссоры, зависть и ослушание, а главное — безнаказанность. Дерево портится и гниет с середины — первая же буря свалит его; но проклят тот, кто первый приложит руку к этому делу! Проклят он и дети его до десятого колена
Иди же теперь, победитель Немирова, Погребищ, Махновки, Константинова, отнимать власть у региментариев, топтать закон и правительство и подавать пример потомкам, как раздирать утробу матери-отчизны!
Страх отчаяние и безумие отразились на лице Князя. Он страшно вскрикнул и, схватившись за голову, снова упал перед Распятием
И князь каялся и бился головой о каменный пол, из груди его вырвался глухой крик.
— Боже! Будь милостив ко мне, грешному!
Заря уже взошла, взошло и золотое солнце и осветило залу. Раздалось чириканье воробьев и ласточек. Князь встал и разбудил Желенского, который спал за дверьми
— Беги к ординарцам и вели созвать ко мне полковников всех войск.
Спустя два часа квартира князя наполнилась усатыми и бородатыми воинами… Из княжеских офицеров пришли Зацвилиховский, Поляновский, Скшетуский с Заглобой, Вурцель, оберштер Махницкий, Володыевский, Вершул и Понятовский — почти все, не исключая и хорунжих, кроме Кушеля, посланного в Подолию. Из других войск присутствовали Осинский, Корицкиии другие. Многих из шляхтичей ополчения нельзя было стащить с постели, но и тех собралось немало, начиная с каштелянов до подкомориев. В зале стоял гул. как в улье, взоры всех были устремлены на дверь, через которую должен был войти князь. Наконец появился и князь. Всё умолкли. Лицо его было спокойно и ясно, и только покрасневшие глаза свидетельствовали о вынесенной им борьбе. Но даже сквозь это спокойствие виднелись непреклонная воля и величие.
— Господа! — сказал он. — Сегодня ночью я спрашивал Бога и свою совесть, что мне делать, и объявляю вам, а через вас и всему рыцарству, что ради блага родины и согласия, которое так необходимо во время бедствий, я решил подчиниться правительственным военачальникам.
Глубокое молчание воцарилось между присутствующими.
В тот же день около полудня во дворе замка стояло триста татар Верщула, готовых в дорогу с Скшетуским, а в замке князь давал обед войсковым старшинам, который вместе с тем служил и прощальным обедом в честь нашего рыцаря. Его посадили около князя, как жениха, а рядом с ним Заглобу. как спасителя невесты. Князь был весел, сбросив с сердца бремя, и провозглашал тосты за здоровье будущей четы. Стены и окна дрожали от криков рыцарей. В передней шумела челядь, среди которой, разумеется, первую роль играл Жендян.
— Господа, — сказал князь, пусть этот третий бокал будет за будущее потомство Скшетуского. Пусть от этого сокола народится побольше соколят.
— За его здоровье, виват!
— Вы обязаны иметь их по крайней мере полэскадрона, — сказал смеясь Зацвилиховский.
— Он наводнит все войско Скшетускими! Я знаю его! — кричал Заглоба
