Самым скорбным и потрясающим был артистически проработанный финал. Абрамыч доставал из глубин пиджака белизны небесной огромный носовой платок, ронял на него горькую слезу из левого глаза и с тихим всхлипом "Прощай, дорогой друг и товарищ!" отворачивался в судорожных рыданиях. Но уже через минуту его сухой командирский тенор звучал в разных концах погребального зала.
Надо упомянуть ещё одну его отличительную и действительно удивительную черту – он не болел. То есть в прямом, сермяжном смысле этот крестьянский сын не знал даже, что такое насморк или головная боль. Умер наш дорогой дедушка Алёша тоже в лучших традициях, видно, как хотел и у Бога вымаливал. Вернулся после сытного обеда, а поесть он, сердешный, ох, как любил, устроился в любимом кресле перед любимым своим канцелярским столом, потянулся со смаком… и отдал
Богу душу.
Потом уже в почти пустом ящике его стола нашли тоненькую школьную тетрадочку. То ли это была его рабочая шпаргалка, то ли приготовил для преемника по похоронным делам и в первую голову как программу прощания с ним самим, кто знает. Расписано там было всё: кому сколько заплатить, кого "подмазать" для облегчения дела, где, что и как достать и разные прочие секреты ремесла. Не забыт был и чисто выстиранный белый платок, и ещё одна маленькая деталька, о которой никто в жизни бы не догадался. Маленький комочек губки, смоченный в воде и скрытый между пальцами, и давал ту знаменитую слезу в конце надгробной речи.
Хоронили Абрамыча воистину всем миром, фокус с губочкой не понадобился, все и так плакали навзрыд. Оказалось, любили этого попрыгунчика все и всерьёз. Староверы
Рассказал эту историю мой старый друг, проработавший в своё время несколько лет в Канаде по линии Минвнешторга. По роду деятельности ему приходилось много разъезжать по стране, и вот как-то попал он в очень отдалённом от центра районе в село, как бы сказали у нас, городского типа и населённое преимущественно русскими по происхождению староверами. Переселились их предки сюда ещё в царское время, в пору гонений в России на старообрядцев. Однако, по словам сопровождавших друга канадских коллег, и по сию пору и веру свою блюдут, и русский быт и язык свято сохраняют.
Из любопытства друг не выдержал, напросился в гости в одну из таких семей. И был просто поражён тамошним домостроем. Встретили его с восторгом, как любимого соотечественника, по случаю такого события переоделись в праздничную одежду. А наряды точь в точь как в старинной опере из крестьянской жизни, косоворотки, сарафаны и всё такое. В горнице красный угол с иконой в обрамлении рушника, стол ломится от родной закуски: и селёдочка, и капустка кислая, огурчики солёные, грибочки. Даже водочка со слезой, но это только для гостей в виде исключения, сами живут по старой вере, ни вина, ни табака ни-ни.
Все, конечно, говорят на английском как на родном, но дома предпочитают общаться по-русски. И какой русский звучит, прямо музыка для современного русича. Видно, что хранили его трепетно чуть не с Пушкинской поры. Звучный, сочный, ярко образный. Но время всё же вносит свои коррективы, нет-нет да проскальзывают, если можно так сказать, англицизмы, и на ухо воспринимаются весьма уморительно. Вот образчик такого сочетания, приведённый в рассказе друга.
Голубоглазый хозяин с чисто русской окладистой бородой кричит отошедшей на кухню за горячим жене: "Машка! Прикрой фортку, а то чилдренята засикают". В переводе это русоподобная тарабарщина означает, что детки от сквозняка могут простудиться.
Хоть эти староверы и осовременились, но крестятся по-прежнему в два перста, бьют поклоны земные, церковь и священников не признают, считая их ненужным посредническим звеном между Богом и человеком, любят хоровое пение да как же ладно распевают псалмы, а хлеб едят только собственной выпечки. Телевизор для них – грех, предпочитают библейские имена, хоть и смешно звучащие в английской транскрипции, блюдут свою заповедь "Бегите и таитеся!", а потому, хоть и знают, что где-то на горном Алтае живут их единоверцы, но в Россию ни ногой.
И много чего ещё рассказал о канадских русских мой друг, а мы, затаив дыхание, слушали в умилении и с гордостью, что есть ещё где-то на краю света островки заповедного русского быта.
Огрех
Был я как-то очередной раз на праздничном застолье у своего старинного друга. Друг был из тех, кого сейчас называют лицом кавказской национальности. Хотя и родился, и всю жизнь прожил в
Москве, восточное гостеприимство и умение вести застолье к вящему удовольствию своих друзей он не утратил. Как только гости расселись за столом, накрытым с кавказским изобилием, хозяин объявил открытыми выборы тамады, подчеркнув всю важность сего акта, ибо от этой особы зависит не только праздничное настроение присутствующих. Главная задача тамады, как было подчёркнуто, это исключить саму возможность возникновения паузы в застольном общении, ибо в этот именно момент, по поверью, рождается милиционер.
Шутка была, надо сказать, с бородой, но всегда вызывала неизменное оживление в зале, предвещая обильное возлияние и заранее вооружая мужскую часть компании против возможных женских нареканий на частоту тостов дежурной отговоркой. Компания была давно сложившаяся, знали друг друга не первый год, правда, за единственным исключением. Лучшая подруга хозяйки, весёлая и взбалмошная блондинка в постоянном и затянувшемся поиске достойной её партии пришла с новой пассией, весьма интеллигентным на вид застенчивым скромнягой.
Выборы были чистой формальностью и частью известной всем игры.
Тамадой стал тот, кто уже не раз завоёвывал это право своим профессионализмом, наработанным в основном за тем же нашим столом.
Начал он, развивая глубокую мысль хозяина, с необходимости соблюдения жёсткой дисциплины застолья, дабы не дай бог не допустить ни малейшей паузы в силу уже указанных катастрофических последствий.
Каждый тостующий, неумолимо призываемый к священнодейству тамадой, который как всегда умело плёл паутину тематики заведённого застолья, считал своим долгом помянуть задачу противодействия размножению милицейского сословия.
Дошла очередь и до нового члена нашего сплочённого коллектива. В силу проявленного оным молчаливого характера никто особо не ожидал от него искромётной фантазии в произнесении тоста. Начал он в полном соответствии с канонами тостующего, поблагодарив хозяйку за великолепный стол, а хозяина – за радушие и гостеприимство. А затем, с малой паузой, сказал следующее: "Разрешите и от всего сердца поблагодарить тамаду, великолепно выполняющего свои обязанности. Но один огрех в его работе всё же хотел бы отметить к превеликому удовольствию для себя. Не заметил, в какой момент, но пауза всё же имела место быть. Разрешите представиться, майор следственного отдела, а попросту мент Константин".
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
