Когда мы подъехали к подножью горы, то оказались на заставленной автомобилями эспланаде.
— Придется здесь оставить машины и идти дальше пешком, — сказал Алье.
Сумерки уже переходили в ночь. Подъем был освещен множеством факелов, закрепленных по обочинам тропы.
Странно, но о том, что происходило с этого момента и до самой глубокой ночи, у меня остались отчетливые и одновременно весьма хаотичные воспоминания. Позже, укрывшись в перископе, я воскресил в памяти этот вечер и заметил какое-то родственное сходство между этими двумя событиями. «Вот ты здесь, — говорил я себе, — в неестественной ситуации, одурманенный едва уловимым затхлым запахом старого дерева, и думаешь, что находишься в могиле или в сосуде, в котором происходит превращение. Достаточно высунуть голову из кабины, и в полумраке ты увидишь, что предметы, которые сегодня днем были неподвижными, теперь шевелятся, словно элевзинские тени среди колдовских испарений. И такой же вечер был в замке: свет, неожиданности, подстерегавшие на пути, доносившиеся до меня слова и немного погодя запах, который, безусловно, был запахом ладана, — все сговорилось для того, чтобы убедить меня, будто я вижу сон, но не совсем нормальный, как бывает тогда, когда знаешь, что вот-вот проснешься».
Я не должен ничего помнить. Однако я помню все, только так, словно это было не со мной, а рассказано мне кем-то другим.
Не знаю, все ли то, что я припоминаю с такой хаотичной точностью, произошло на самом деле или же мне только хотелось, чтобы так случилось, но уверен, что именно в этот вечер в наших мыслях обрел ясные очертания План — так, как бывает, когда хочешь придать какую-то форму бесформенному переживанию, превращая в фантастическую реальность ту фантазию, которую кто-то вообразил реальностью.
— Наш маршрут носит ритуальный характер, — пояснял Алье во время подъема. — Это висячие сады, такие же, или почти такие же, как построил Соломон де Каус для Гейдельберга, точнее для Палатинатского курфюрста Фридриха V, в великом веке торжества розенкрейцеров. Света здесь немного, но так и должно быть: нужно чувствовать, а не видеть; наш радушный хозяин не передал в точности замысел Соломона де Кауса — сконцентрировал его на более тесном пространстве. Сады Гейдельберга воплощали собой макрокосмос, а тот, кто создал их здесь, является последователем микрокосмоса. Посмотрите на этот грот, украшенный раковинами и камнями… Несомненно, он очень вычурный. А де Каус имел в виду эмблему «Аталанты Бегущей» Михаэля Майера, где коралл — философский камень. Де Каусу было известно, что форма садов может влиять на небесные тела, потому что в них существуют знаки, которые своей конфигурацией повторяют гармонию Вселенной…
— Невероятно! — изумился Гарамон. — Но каким образом сад влияет на небесные тела?
— Есть такие знаки, которые склоняются друг к другу, смотрят друг на друга, обнимаются и принуждают к любви. У них нет и не может быть четкой и определенной формы. Каждый из них, в зависимости от того, что он диктует — страсть или порыв духа, — воздействует на определенные силы, как это происходит с египетскими иероглифами. Контакты между нами и божественными существами могут осуществляться только посредством печатей, символов, букв и обрядов. Исходя из тех же соображений божества обращаются к нам исключительно через сны и энигмы. Так и в случае с садами. Каждая часть этой террасы воспроизводит одно из таинств искусства алхимии, но, к сожалению, нам, как и нашему хозяину, не дано его постичь. У этого человека, который тратит все собранные на протяжении многих лет средства на построение идеограмм, не понимая их смысла, небывалая приверженность тайне, согласитесь со мной, господа.
По мере того как мы поднимались от террасы к террасе, сады меняли свой облик. Некоторые из них были похожи на лабиринт, другие имели форму эмблемы, но при этом общий рисунок нижних террас можно было увидеть, только поднявшись на верхние, так что я узрел внизу контуры короны и еще много других симметрий, которые не мог заметить ранее и которые все равно не смог бы расшифровать. Если идти между живыми изгородями, каждая терраса, вследствие действия закона перспективы, открывает определенный образ, а если смотреть с верхней террасы, то можно сделать новые открытия, которые иногда имеют совершенно противоположный смысл, чем увиденное ранее; таким образом, каждый уровень этого каскада говорил одновременно на двух различных языках.
Мы поднимались все выше и теперь увидели небольшие строения. Вот фонтан фаллической формы, который виднелся то ли из-под арки, то ли из-под портика, с Нептуном, стоящим верхом на дельфине, ворота с колоннами, напоминавшими ассирийские, и опять арка неопределенной формы, что-то вроде нагромождения треугольников и многоугольников, причем верхушку каждого из них венчала фигурка животного — лося, обезьяны, льва…
— И все это имеет какое-то значение? — спросил Гарамон.
— Несомненно! Достаточно лишь прочесть «Mundus Symbolicus» Пицинелли, содержание которого было предварено еще великими предсказаниями Альциата. Весь сад можно прочесть как книгу или колдовское заклинание, что, впрочем, одно и то же. Если бы, господа, вы могли шепотом произносить слова, которые произносит сад, то управляли бы одной из тех неисчислимых сил, что имеют влияние и оказывают воздействие в подлунном мире. Сад — это устройство для обладания Вселенной.
Он показал нам один из гротов. Болезненное сплетение водорослей и скелетов морских животных, неизвестно — настоящих ли, из гипса ли или из камня… В глубине его виднелись туманные очертания наяды с чешуйчатым хвостом большой библейской рыбы, отдыхающей в объятиях быка в потоке воды, что текла из раковины, которую держал в лапах тритон так, как держат амфоры.
— Я хотел бы, чтобы вы уловили глубокий смысл того, что при других обстоятельствах было бы банальной водяной игрушкой. Де Каусу было хорошо известно, что если взять сосуд, наполнить его водой, закрыть отверстие и просверлить другое, даже в днище, вода не вытечет. Но если проделать отверстие еще и вверху, то вода начнет вытекать или струиться вниз.
— По-моему, это очевидно — сказал я. — Во втором случае воздух, проникая через верх, выталкивает воду вниз.
— Типичное научное объяснение, в котором причину подменяют следствием или же наоборот. Не следует задаваться вопросом — почему вода вытекает во втором случае. Вы должны подумать, почему она не вытекает в первом.
— А почему она не вытекает? — с беспокойством спросил Гарамон.
— Потому что, если бы она вытекала, в сосуде образовалась бы пустота, а природа не терпит пустоты. Nequaquam vacui, это был один из принципов розенкрейцеров, позабытый современной наукой.
— Впечатляюще, — оценил Гарамон. — В нашу прекрасную историю металлов эти вещи обязательно должны быть включены, Казобон! И не говорите, что вода — это не металл. Больше воображения, черт возьми!
— Простите, — обратился Бельбо к Алье, — но вы представили аргумент post hoc ergo ante hoc. To что следует за причиной, уже предшествовало ей.
— Не стоит рассуждать линейными категориями. Вода в этих фонтанах ведет себя иначе. Не поступает так и природа, поскольку она не обращает внимание на время. Время — это изобретение Запада.
По дороге мы встречали других гостей. При виде некоторых из них Бельбо подталкивал локтем Диоталлеви, а тот шепотом комментировал: «Да, похожи на герметистов».
Именно среди паломников, похожих на герметистов, я повстречал господина Салона с улыбкой суровой снисходительности на лице. Держался он несколько обособленно. Я улыбнулся ему, и он ответил мне тем же.
— Вы знаете Салона? — спросил Алье.
— А вы? — ответил я вопросом на вопрос. — Что касается меня, то это совершенно естественно — я живу возле его мастерской. Что вы о нем думаете?
— Я мало его знаю. Некоторые из друзей, которым можно полностью доверять, говорят, что он — осведомитель полиции.
Вот почему Салону было известно о Гарамоне и Арденти. Какая же связь могла существовать между Салоном и Де Анжелисом? Однако я ограничился вопросом:
— А что может делать осведомитель полиции на таком приеме?
— Осведомители полиции ходят повсюду — ответил Алье. — Любое событие, о котором можно затем сочинить информацию, может стать для них полезным. Чем больше знает полиция — или же делает вид, что знает, — тем она сильнее. Неважно, насколько эти сведения правдоподобны. Самое главное, обратите внимание, — обладать тайной.
— Но зачем сюда пригласили Салона? — поинтересовался я.
— Друг мой, — промолвил Алье, — возможно, потому, что наш гость следует золотому правилу разумного рассуждения, которое гласит, что каждая ошибка может оказаться мимовольной носительницей истины. Настоящему эзотеризму не страшны противоречия.
