В 1864 году Леонид Николаевич перешел на службу в Ярославскую губернскую строительную и дорожную комиссию правителем ее канцелярии и секретарем общего ее присутствия. Там, среди инженеров и техников, было тогда несколько образованных лиц польского происхождения, – это случайное обстоятельство, в связи с давнишним стремлением Леонида Николаевича изучить родственные славянские литературы (польскую и сербскую), значительно способствовало ему при переводах польских поэтов, особенно Владислава Сырокомли (Людовика Кондратовича). Затем Трефолев после преобразования означенной комиссии снова перешел на службу в губернское правление – был редактором неофициальной части «Ярославских губернских ведомостей». Под его редакцией, по отзывам некоторых компетентных изданий (например, «Известий императорского русского географического общества»), эта газета была одним из самых лучших однородных с нею по программе органов провинциальной печати; здесь Леонид Николаевич помещал свои статьи, преимущественно по предметам этнографии и истории, пользуясь местными архивами. Принимал он также очень деятельное участие в редактировании «Трудов ярославского статистического комитета», в которых, между прочим, напечатал обширную монографию: «Странники. Эпизод из истории раскола». Статья эта, и до сих пор не утратившая своей важности, обратила на себя внимание такого глубокого знатока раскола, каким был И. С. Аксаков. Знаменитый писатель-славянофил впоследствии вел с Леонидом Николаевичем переписку, очень любопытную. Из других крупных деятелей печати, находившихся в переписке с Леонидом Николаевичем, упомянем здесь, кстати, о Некрасове, Плещееве, Чехове и др.
В начале 60-х годов Трефолев стал помещать свои стихотворения в «Иллюстрированной газете» (выходившей под редакцией В. Р. Зотова), «Воскресном досуге», «Дне» (Аксакова), «Грамоте» (Алябьина), «Искре» (Курочкина), «Развлечении» (Миллера) и пр. Его «Песня о камаринском мужике», напечатанная в последнем журнале, и «Дубинушка» сделались народными. Затем последовал тот «переход» в большие журналы, о котором пророчествовала Леониду Николаевичу поэтесса Жадовская. Стихотворения его печатали: «Отечественные записки» (под редакцией Некрасова, а потом Салтыкова), «Женский вестник», «Семья и школа», «Литературная библиотека», «Дело», «Русское богатство» (первой редакции), «Вестник Европы», «Наблюдатель», «Русская мысль» и др. Из еженедельных иллюстрированных и сатирических изданий, в которых Леонид Николаевич принимал особенно деятельное участие, упомянем о «Сиянии», «Живописном обозрении» и т. д. Не раскрывая многих псевдонимов Леонида Николаевича, назовем только один, довольно известный: «Уединенный пошехонец». Псевдоним этот взят в память первого провинциального издания, выходившего под тем же названием в Ярославле (в 1786 г.).
Здесь уместно заметить, что в 1871 году, принужденный оставить государственную службу, Леонид Николаевич Трефолев обратился к земской деятельности. С 1872 года, более четверти столетия, он редактировал «Вестник ярославского земства».
Собрание стихотворений Леонида Николаевича издано в Москве в 1894 году.
Прозой Леонид Николаевич писал тоже довольно много, но большей частью под псевдонимами. Некоторые из статей его исторического содержания, например «Ярославские училища в XVIII столетии» и «Ярославль при императрице Елизавете Петровне» («Древняя и новая Россия» 1877 г.), были прочитаны автором на публичных лекциях, организованных некоторыми из профессоров Демидовского юридического лицея в пользу студентов и других учащихся недостаточного состояния. Как референт Леонид Николаевич принимал также участие в VII Археологическом съезде в Ярославле в 1887 году. (Его реферат «Об угличском дворце царевича Дмитрия» не прошел бесследно для русской археологии: руины древнего дворца были поддержаны и реставрированы.) Известный ученый, профессор Казанского университета Корсаков, очень лестно отозвался об исследованиях Леонида Николаевича Трефолева по предмету местной истории. Ее да еще поэзию страстно любил поэт. Большой домосед, он редко покидал свой родной город, «изменял» ему только ради «дружеской» Москвы. За границей (в Германии и Франции) Леонид Николаевич был только один раз (в 1876 г.), а в 1884 году совершил путешествие по Крыму и Закавказью.
И. Айзеншток
Из статьи «Л. Н. Трефолев»
Пренебрежительные отзывы Трефолева о собственном поэтическом мастерстве противоречат его творческой практике. Подобно прочим поэтам-«некрасовцам», он настойчиво овладевал мастерством, творческим методом своего учителя: усваивал некрасовские ритмы, некрасовские разговорные интонации, некрасовское стремление к органическому сочетанию бытового, обыденного содержания с высокой, демократической идейностью, некрасовское понимание народности и социальной функции поэзии. Вместе с тем Трефолев широко использовал также традиционные формы поэтической культуры – в большей даже мере, нежели сам Некрасов и другие его последователи. Достаточно указать, например, на его сонеты («Океан жизни», «Кровавый поток»), на несколько стихотворений, написанных секстинами («Секстина», «Дай выручку!», «Набат») и октавами («Грешница» и др.), со строгим соблюдением всех требований этих сложных поэтических форм.
Примечательно в этом отношении среди трефолевских секстин стихотворение «Дай выручку!» – с разительно резким контрастом (едва ли случайным!) между строгостью старинной стихотворной формы и ультрасовременным, натуралистическим содержанием (модный прожигатель жизни не задумываясь отбирает деньги у некогда обольщенной им девушки, ставшей уличной проституткой).
Можно припомнить в этой связи также стихотворение «В глухом саду» с очень сложной, «ценной» строфикой (каждая последующая строфа начинается предпоследней строкой предыдущей), ряд стихотворений с широким использованием внутренних рифм («Генерал Ерофей», «Пленница» и др.). Вряд ли эти и другие подобные примеры были для Трефолева случайными. Отчасти они являлись отголосками юношеских увлечений поэта произведениями Майкова, Фета, Тютчева, Щербины, Полонского; позволительно, однако, видеть в них также полемический ответ поэта-«некрасовца» сторонникам «чистого искусства», неоднократно попрекавших и самого Некрасова, и его сторонников и последователей в «обеднении» поэтического мастерства, в пренебрежении к давним, «высоким» традициям культуры стиха. Тем самым поэт как бы утверждал мысль, что тонкости и ухищрения поэтической техники не используются самим Некрасовым и его последователями вовсе не из-за отсутствия дарования, не из-за неумения писать «по-настоящему», а потому, что им противостоят иные эстетические принципы.
Поэтому использование достижений стихотворной техники прошлого сочеталось у Трефолева с принципиальным стремлением к высокой простоте, какою характеризуются произведения народного гения. Трефолеву принадлежит перевод стихотворения Владислава Сырокомли «Три песни»; в нем чрезвычайно высоко поднимаются отличительные качества славянской народной песни – ее вдохновенная убедительность, ее свободолюбие, ее искренность:
Славянская песня звенит, будто меч,На дело святое способна увлечь.Вся сила той песни понятна, когдаСлавян постигает лихая беда.И светит ли солнце, иль буря ворчит —Славянская песня всё так же звучит;Она неизменно чиста, хороша,И примо в ней сердце, а втора – душа!Славянская песня не будет рабой:Ее распевая, идем мы на бой…Под песню родную творим чудеса…Ту песню сложили для нас… небеса.
В другом переводе из Сырокомли («Не я пою») Трефолев прямо говорит о народе, о народной песне как подлинных вдохновителях поэта:
Не я пою – народ поет,Во мне он песни создает;Меня он песнею связал,Он ею сердце пронизалИ братски-нежно приказалО зле и радостях в тишиПеть по желанию души.Народом песня создана,И электрически онаНа душу действует мою.И я, бедняк, ее пою.
Аналогичные признания вырывались у поэта не раз; с ними нельзя не считаться, хотя восторженное преклонение перед гением народного творчества не связывалось у Трефолева с попытками в собственной поэзии широко использовать мастерство народного художественного слова, народной поэзии в той степени, как это удавалось Некрасову или И. З. Сурикову.
В тех, относительно нечастых, случаях, когда Трефолев обращался к прямому использованию песенного или сказочного русского фольклора («Песня о Дреме и Ереме», «Нянины сказки», «Воин Аника», «Два Мороза Морозовича», «Гусляр», «Батрак»), он либо имитировал народный сказ, обильно используя простонародную лексику, местные диалектные формы, звучащие несколько искусственно и чуждо в общем строе интеллигентской литературной речи, либо почти вовсе не заботился о сбережении фольклорного колорита, что практически приводило по временам к ощутительному разнобою между содержанием стихотворения и художественно-стилистическим его выражением.
