До вчерашнего дня меня приятно беспокоило настроение, с каким я дописывал «Мне тебя обещали». Странно, я остался доволен итогом! Не тем, что написал. Тем, что удалось вложить в написанное. У меня такого еще не было. Как правило, идея ехидно срывалась с крючка на полуслове — я стремился донести до читателя одно видение, а оно ближе к концу книги самовольно трансформировалось в другое. Поначалу злился — пытался корректировать, переписывать, переделывать концовки. Но все получалось настолько искусственно, что держаться за изменения не стоило.
Вчера ночью я понял, что суть текста сильнее меня. Управлять ею невозможно. Не подчиняется заранее придуманной концепции. Она рождается вне меня, какое-то время со мной соприкасается, но, отделенная, тут же опять живет собственной жизнью. И я смирился. В этой книге мы, наконец, подружились: параллели слились в единое целое, последняя точка стала нашей общей точкой.
Может, это только мои ощущения, а читатель останется недоволен. Но я давно не истязаю себя по этому поводу. Вспомнились хорошие слова из «Бархатного кролика» Маргарет Вильямс: «Обычно к тому времени, как ты становишься настоящим, большинство твоего меха от тебя отлюблено, глаза выпали, суставы болтаются и лапы держатся на соплях. Но такие вещи совсем не имеют значения, потому что, как только ты настоящий, ты не можешь быть уродливым».
Мой редактор, признавшись, что ей понравилась книга, но не понравился главный герой, спросила, готов ли я с ним отождествляться? «Он, конечно, любит красиво, искренне. Но слишком уж зациклен на своей персоне. Еще и регулярно делает космические выводы». Не желая заступаться за героя (а стоит ли?), оправдывать его недостатки, отвечаю правдиво: «Но это же я. Я не могу себя выбирать».
Редактор уважает меня за правду — и в книгах, и в жизни. «Независимо от того, думаешь ты, что можешь сделать что-то или что не можешь, — ты прав, Сафарли. Если уверен — то вперед и не отступай. Кто выбирает твою книгу, тот выбирает именно эту искренность».
Каким бы ни был радостным для меня итог этой работы, она протекала достаточно сложно. Первое лето без моря, плюс сорок по Цельсию, раскаленный ноутбук, сухой воздух кондиционера и непрекращающийся разговор в уме. Герои говорили все разом, приходилось порой даже прикрикивать на них, чтобы соблюдали очередь, дали возможность выслушать каждого. Именно такое вслушивание и попытки понять отнимают больше всего времени. Записать-то текст легко, дело каких-то двадцати минут.
Создание литературных историй подчиняет себе все прочие дела, и даже жизнь автора в целом. Страдаешь, переживаешь, но продолжаешь писать. Законченная книга — как благодарность самому себе. Приз за терпение. А неравнодушие читателей — лучший стимул для продолжения работы. Их оживляющие, меняющие реальность слова.
Погода
Это я. Скрываться и врать, что «это всего лишь образ», — смешно. Я вместил в эту историю определенный период своей жизни, когда время отняло меня у меня же. Не хотелось об этом говорить, я избегал любых вопросов. Надевал маску вальяжного хозяина жизни, публика верила — людям нравится все красивое, благополучное. С близкими я тоже не мог быть собой, хотя они и готовы были меня выслушать, помочь советом или просто обнять. Я нуждался в этом, честно скажу. Но отнекивался. Говорить об утрате — уже боль.
Лучше о ней написать. Пусть это будет не художественная история, а, предположим, дневник в Интернете. Но лучше, пожалуй, — старый добрый бумажный дневник. Давным-давно я начал фиксировать свои переживания, впечатления, озарения на обычных листах бумаги. Компьютер при всем удобстве не имеет такого терапевтического свойства — не помогает вложить в буквы тот настоящий, живой трепет, который возникает от теплой руки. Я начал писать о боли и сам не заметил, как вырос из нее. Понял это, перечитывая уже рукопись книги. Первые двадцать глав полны отчаяния, цинизма, после которых повествование светлеет, очищается. Тучи рассеиваются, открывается чистое небо.
Так получился у меня своего рода опыт над собственными чувствами. Вот начал только детально описывать их и со временем заметил, как из отсыревшего зерна пробился упругий бледный росток. И с каждым днем он наливается силой, темнеет, тянется вверх. Писать — это такой же труд, как труд садовода. Нужны знание законов природы, терпение, вера. И тогда приходит день, и ты находишь ответы на все свои вопросы. Потому что сама ткань повествования приподняла тебя над действительностью и показала то, что ты должен был понять и никто тебе не мог объяснить. Так, как тебе необходимо.
Исписав немало листов и медленно отпуская случившееся, я вдруг понял, что пишу новую книгу. Хотя после последней книги — «…нет воспоминаний без тебя» — я обещал себе взять паузу. Перестал выходить на связь с издателями, сменил номер телефона, удалил в блоге все записи, сделанные в течение пяти лет. Хотелось тишины. Хотелось переварить случившееся — и вернуться другим. В таких условиях вдруг родилась история.
Но что значит «другим»? Условия моего материального мира не поменялись — пожалуй, и переживаний на мою долю выпадает столько же, и склонность к философствованию меня не оставила. Разве что желание пристально смотреть по сторонам усилилось. Увиденное помогало мне лучше понять себя самого, как будто я смотрел в зеркало. Я стал другим за время, которое связано с написанием этой книги. Более искренним, как бы нескромно это ни звучало. Теперь я спокойно пишу о том, о чем не каждому расскажешь. Может, это неразумно по-человечески, но для меня творчество — синоним искренности. Не могу врать читателю.
Он и сам легко определяет, где ложь, где правда. Просто не всегда захочет сказать об этом. После «Я вернусь…» это моя вторая любимая книга. Я люблю те истории, где больше всего меня настоящего. Как и любого другого, фантазия может увлечь меня, унести в далекие страны, где я загадочный, мудрый парень, преодолевший на своем пути воду, огонь и медные трубы, я тоже иногда играю в вождя древнего племени, который бросает задумчивый взгляд на полную луну и роняет: «Когда-нибудь и вы это поймете…» Но быть самим собой гораздо приятнее и позволяет вести самый естественный разговор.
Мои друзья (а это буквально три-четыре человека) действительно называют меня Погода. За моими настроениями не успеешь, они, как погода в родном Баку, меняются чуть ли не каждые два часа. Погодой впервые назвала меня одна странствующая девушка, и с тех пор у меня стало на одно имя больше. Поместив эту личную деталь в книгу, я почувствовал, что и те, кто окружают Погоду, не должны иметь привычных для нас имен.
И герои вдруг стали сами выбирать себе имена: Клюква явилась мне сильной при всей внешней мягкости, и это имя прилипло к ней с самого начала. Она совсем не похожа на задумчивую и замкнутую Водопад, а материалист Фернандо — абсолютный антипод вестника другой реальности Бешира. Они все — совершенно разные характеры, но одинаково глубоко переживают свои радости и огорчения, как могут помогают один другому. Еще одна причина таких странных имен героев — надеялся, что так читателю будет легче увидеть себя в одном или в каждом из них.
Я верю, что читатель — друг и соавтор писателя, участвующий в создании новой реальности — художественной. От того, насколько близко он окажется к героям, отождествит себя с ними, будет зависеть, оправдает ли себя рассказанная история, раскроется ли она, как бутон. Мы перелистываем страницы книг в надежде встретить себя — вот он это и есть я, как же мы похожи, я точно так же чувствую! Вот прочту и что-то еще пойму о себе. Иногда спорим, но всегда нуждаемся в возможности взглянуть на себя со стороны. Если кто-то из читателей благодаря одному из персонажей этой книги лучше понял себя, я буду счастлив.
Погода возвращается к жизни благодаря более полному пониманию любви. Сначала он уходит из семьи, встает на ноги, встречает первую и, как кажется, единственную любовь. Он растворяется в ней, не в силах найти баланс между отдачей и потреблением. Вся жизнь, все счастье его концентрируется для него в любимой женщине. Поэтому, когда он теряет ее по воле судьбы, он оказывается в западне отчаяния, из которого выбирается далеко не сразу. Выбирается же тогда, когда обретает устойчивость. Благодаря трезвому взгляду на предназначение человека — быть инструментом любви.
Водопад. Она приходит на помощь герою, но приходит только после того, как он сам принял решение начать жить заново. Невозможно помочь человеку улыбнуться солнцу, пока он сам не осознает необходимость этого.
Потеряв беременную жену, Погода пропадает в потоке дней. Периодически он задерживается у барной стойки, где подают выпивку по щелчку пальцев, или в объятиях не менее отчаянных женщин, ищущих успокоение в фальшивых страстях. Но этот «день сурка» не может повторяться бесконечно без того, чтобы чему-то не научить героя. Погода начинает понимать, что есть другая жизнь, надо к ней вернуться, пусть даже в ней больше нет женщины, вокруг которой все вертелось.
