Навести порядок в жизни? Что ж, будет порядок, теперь это все подтвердят в его доме, где он, Месарош, стал старшим дворником!
Навести порядок в личной жизни! Будет и это. И вот теперь ведет в дом Манци — не послушался отговоров Янчи. А что? Она такая же заблудшая, бесприютная душа, как он сам. Вернее, каким он был.
С горделивой осанкой нес он Манцин чемодан по улице. А за ними, прямой, будто аршин проглотил, вышагивал Янчи Киш. Мнения своего о Манци он, конечно, не переменил, но другу Шани остался верен. На лацкане парусиновой куртки Янчи красовался целый иконостас: сколько ни попадалось в его руки красных пуговиц, бумажных гвоздик, советских звездочек с солдатских пилоток — все находило себе место на его груди. Манци уже не раз подмывало сказать парню: «Увешался, будто конь на масленицу!» — но она смолчала.
Вдруг Шани замедлил шаги, замер и напряженно впился ухом в тишину, словно почуявшая дичь собака. Что-то серое мелькнуло среди развалин. Нет, это не крыса и даже не собака — крупнее.
— Стой! — закричал Шани.
Ответом было молчание, нарушаемое лишь свистом ветра.
Но вот снова хрустнуло, посыпалось уже подальше, в саду, и стало видно крадущегося, пригнувшегося к земле человека. Он был в меховой шапке, в длинном сером пальто, подпоясанном ремнем, с огромным узлом на спине.
— Стой!
Человек остановился, но только на миг — осмотреться, куда лучше броситься наутек. Шани сунул в руки товарищу чемодан и, крикнув: «Давай за ним!» — одним прыжком перемахнул через проволочную кутерьму, когда-то служившую изгородью.
В конце сада вор зацепился узлом за изгородь. Дернув, высвободил и помчался дальше — уже по соседнему саду.
— Стой, мать твою! — Шани палкой кинул в бегущего, но промахнулся, а пока поднимал палку, беглец уже был далеко: он пересек улицу и скрылся в подъезде полуразрушенной двухэтажной виллы. Шани, ругаясь на чем свет стоит, помчался ему вслед. Оказалось, однако, что беглец просчитался: от соседнего участка виллу отделял высокий, метра в четыре, вал. Правда, вор уже успел перебраться через маленькую железную решетку, проходившую по самому гребню вала, но дальше… дальше бежать было некуда. Беглец хотел было сбросить свой мешок вниз, на землю, но, видно, пожалел. Тем временем Шани уже мчался наперерез через сад. Тогда вор оставил узел с добром на стене, а сам, неуклюже, судорожно цепляясь за основание решетки, повис на руках над соседним двором. Он смешно дрыгал ногами, вертел головой, стараясь разглядеть, далеко ли ему до земли. Впрочем, времени на раздумывание у него не было, и он, разжав пальцы, полетел вниз, обдирая живот о стену. Плюхнулся на землю — тяжело, задом — и несколько мгновений, казалось, даже удивлялся, что остался жив, а затем вскочил на ноги и проворно побежал через двор.
Если выскочит на кольцевой бульвар — не догнать!
Шани без малейшего колебания ловко спрыгнул со стены, едва коснувшись земли, вскочил на ноги и уже в подъезде дома еще раз метнул в ноги бегущему палку, по-пастушьи, набалдашником вперед. Вор был уже под аркой, когда палка угодила ему между ног. Растянувшись на всем бегу, он даже не попытался подняться.
Подоспевший Шани сперва схватил в руку свою палку, затем сгреб за воротник лежавшего на земле вора.
— Не бейте меня! Я предъявлю документы!
— Нужны мне твои документы, падла! — заорал на него Шани, разглядывая задержанного, его дряблое, рыхлое, как тесто, лицо с большущей, в ладонь шириной, ссадиной на нем — то ли сейчас ободрался, то ли когда со стены сползал. Жиденькая, как у евнуха, неухоженная «осадная» бороденка, бегающие глазки.
— Воруешь, гад вонючий? А на русских хулу кладете! — И Шани вытянул жулика палкой по тому месту, где можно не бояться повредить кость.
Пойманный истошно завопил, словно с него живьем сдирали шкуру. Напротив, на углу Хорватского парка, двое русских военных безуспешно пытались сдвинуть с места тяжелый грузовик, забуксовавший в скользкой, обледенелой колдобине. Услышав вопль, они только взглянули на кричащего и снова занялись своим грузовиком: чего, мол, вмешиваться во внутренние дела венгров. А впрочем, они с почтением поглядывали на здоровяка венгра, с известной ловкостью отделывавшего палкой другого, поменьше. Или, может быть, думали: «Верзила, чем драться, лучше нам бы помог».
В это время подбежал и Янчи, волоча в руке оставленный вором узел. Улики! Другой он торжествующе поднимал над головой два красивых канделябра.
— Положи обратно! А Манци где? — продолжая дубасить истошно вопящего вора, спросил Шани.
— Не захотела со стены прыгать. В обход пошла. Ты смотри — это ведь серебро!
— Положи, говорю!
— Какие тяжелые-то…
— Сейчас же положи! — замахнулся Шани палкой, и еще неизвестно, на чью спину она могла опуститься. Пришлось недовольному Янчи засовывать подсвечники обратно в узел.
Один из солдат возле грузовика распрямился, подбоченился.
— Эй, мадьяр! Пойди-ка сюда.
— Ступай, Янчи, помоги им.
— Черта с два! Знаю я, как это у них: «мало-мало работать».
— А что тебе еще делать? Пойди.
Солдату надоело ждать.
— Мадьяр!
— Ну чего кричишь? Видишь — занят. Иди, Янчи, говорю тебе.
Янчи отправился помогать.
— Ну, что тут у вас? — прислонив палку к афишной тумбе, потирая руки, спросил он.
А вор, воспользовавшись моментом, попробовал вырваться. Да куда там: в следующее мгновение колени у него уже подломились, а сам он запищал, как пришибленная крыса.
— Бежать захотел, сукин сын! Еще и бежать?
В это время на углу площади Кристины показались Манци и двое мужчин, оживленно разговаривавших о чем-то друг с другом. Один из них, в бекеше и охотничьей шляпе, был Дёзё Озди, другой — без пальто, но в свитере с высоким воротником и кепке, натянутой на уши, — Лайош Поллак. Вор взывал к помощи, а Шани, чтобы «показать этим», с победным видом еще более прилежно обрабатывал его заднюю часть. Еще издали закричав:
— Что это такое, товарищ Месарош! — Поллак побежал к ним. — Что ты делаешь?!
— Да вот этот гад… Ворюга! Посмотрите, чего он тут нахапал! К тому ж из дома, где ясно написано: «Конфисковано коммунистической партией!» — тряся вора, как медведь липку, пояснял Шани. — Развелось их тут в районе. Работать — ни одного нет. А воровать — пожалуйста!
Но Поллак не только не похвалил Шани, но на него же еще и наорал:
— Отпусти немедленно! Неужели ты не понимаешь, что это… индивидуальный террор?
Шани, испугавшись, и в самом деле выпустил вора. И тот, конечно, поспешил бы улизнуть, если бы не подоспели Озди и Манци и не обступили его. Да он и не был уже уверен в своих силах: болели ноги, ныла исполосованная спина. Поэтому он стоял, с надеждой обратив заплаканное, бородатое лицо к Поллаку.
— Да как тебе в голову пришло прибегать к индивидуальному террору? — продолжал кричать тот.
— Я же говорю, — запинаясь, объяснял Шани, — на месте преступления его сцапал. Ворюга, жулик он. А не инди… как вы это…
— У нас уже есть полиция. Партия строжайшим образом осуждает индивидуальный террор! — Повернувшись к вору, Поллак потребовал: — Предъявите документы.
Тот дрожащей рукой пошарил в одном, затем в другом нагрудном кармане, но по лицу уже расплылась плутоватая, уверенная улыбка.
— Вы же меня знаете. Встречались мы… Осенью, если только изволите помнить. В мастерской господина… простите, товарища Хайду. Моя фамилия Мур. Оскар Мур — через «h».
В голове у Поллака шевельнулась какая-то догадка.
— А документы — вот мое удостоверение, пожалуйста! На двух языках, с треугольной печатью Правительственный комиссариат по снабжению, точнее — теперь комиссия министерства. Пока еще только организуемся. Я, к примеру, во временном отпуске, но проверочные анкеты уже все заполнил… И не воровал я вовсе! Сейчас ведь все так… А надписи никакой я и не видел. Раскапывал вот развалины, барахлишко кое-какое нашел…
Теперь Поллак отчетливо вспомнил это белое, как тесто, чуточку глуповатое лицо… только тогда Мур был без бороды.
— Да, в самом деле… у товарища Хайду! Что с ним?
— Лежит еще, разве вы не знаете? Осколок у него…
— Ну как же! На моих глазах его ранило.
— Осложнение какое-то начиналось, но сейчас опасность миновала… Господи, чего только не выпало на нашу долю. Рад, хоть вспомнили вы меня…
— Да, да. Кажется, припоминаю.
— Наверное, помните и мои… мои демократические высказывания… Ну конечно, насколько это тогда вообще было возможно… Не поддался я в тот раз уговорам бежать на Запад… Вы же помните?
Поллак кивнул головой.
— Какое, однако, счастье, что я вас встретил. Как сейчас, помню ваши слова: нагая жизнь… Так ведь?.. Что же, и я теперь признаю, так оно и есть… Квартира моя, мебель, фарфор — все вдребезги… Что поделаешь? Жена, три взрослые дочери! — И Мур всхлипнул. — Вот вам и «нагая жизнь». Как вы изволили тогда выразиться! — И он полез за платком. — Лицо-то у меня в крови все…
