— Думаю, американцы удивлены, что мы до сих пор не упали духом. — Пауль, оглядевшись по сторонам, понизил голос. — Но уже ни для кого не секрет, что мы не в состоянии победить.
Ева напряглась.
— Не говори так. Армия разрабатывает новое оружие и…
— Дорогая моя, — прервал дочь Пауль. — Я молюсь только о том, чтобы наши солдаты своим мужеством смогли купить приемлемые условия мирного договора.
— Купить? Как ты можешь такое говорить! Получается, ты молишься о том, чтобы наши солдаты пролили побольше крови?
Ева, нахмурившись, отвернулась от отца. Пауль поправил себе воротник. Порыв холодного ветра едва не сдул с его головы шляпу.
— Прости, Ева. Я совсем не это имел в виду.
Приблизившись к своему дому, они увидели на обочине черную, длинную машину.
— Гестапо, — прошептал Пауль.
По спине Евы пробежал холодок.
— Папа…
— Думаю, тебе лучше идти домой. Я сам разберусь.
— Но…
— Прошу тебя, просто иди дальше.
Ева кивнула. Ее сердце колотилось, а ноги стали ватными. Остановившись перед ведущей к дому дорожкой, она поцеловала отца в щеку. В машине открылись дверцы, и Пауль подтолкнул Еву, чтобы она шла дальше.
Из машины вышли два агента Гестапо в черных кожаных пальто. Придерживая шляпы от порывистого ветра, они направились к Паулю. Еще один агент остался сидеть за рулем машины.
— Пастор Пауль Фольк? — спросил один из гестаповцев приближаясь большими шагами.
— Да.
— Хайль Гитлер! — отсалютовали оба агента.
Пауль не ответил.
— Я — оберштурмфюрер Бруно Альтман, а это — обершарфюрер Херш, — проворчал один из агентов с одутловатым лицом и широко поставленными глазами. Второй агент был тонкогубым и длинноносым. Оба гестаповца угрюмо смотрели на Пауля. — Нам необходимо обыскать ваш дом.
От резкого порыва ветра, насквозь пронизавшего его пальто, у Пауля перехватило дыхание. Удерживая одной рукой воротник на горле, другой он схватился за шляпу. Пауль бросил тоскливый взгляд в сторону Евы, которая наблюдала за происходящим из затененного угла церковного двора. Он глубоко вздохнул.
— Ну что ж, входите.
Агенты последовали за Паулем в гостиную, где он включил единственную работающую лампочку. Тусклого желтого света едва хватало, чтобы выхватить из мрака углы сырой комнаты.
— Не желаете шнапса? — спросил Пауль, снимая шляпу и перчатки.
Херш был не в настроении для шуток.
— На основании доноса вы обвиняетесь в пораженчестве, подстрекательстве и контрабанде.
Пауль тер руки, пытаясь их отогреть.
— Говорите, по доносу? Как возвышенно!
Альтман, сдернув со своей правой руки перчатку, влепил Паулю пощечину.
— Глупец! Думаешь нам дерзить?
Пощечина больно обожгла замерзшую щеку Пауля. Поморщившись, он закрыл глаза. Последние месяцы, сидя в темном пустом доме, он провел много времени, размышляя над тем, кем он был. Глупцом? Да. Но трусом он больше быть не собирался. Открыв глаза, пастор сделал глубокий вдох.
— Эй, Херш, пишите. Во-первых, эта война проиграна. Во-вторых, причина нашего краха — Гитлер. И, в-третьих, наверху у меня есть радиоприемник, по которому можно послушать интереснейшие передачи Би-би-си. — Пауль повернулся к Альтману. — А теперь можете, если хотите ударить меня по второй щеке.
Грубо вытолкав Пауля из дома, гестаповцы потащили его к машине. К ним, подбежала Ева.
— Остановитесь! — крикнула она, — Что вы делаете?
Агенты, не обращая на нее внимания, продолжали вести пастора к машине. Альтман повернулся к Еве.
— Полагаю, вы — фрау Бауэр, дочь подозреваемого?
— Да, это я.
Ева заметила в руках Альтмана радиоприемник. Взглянув на отца, она была потрясена его спокойствием и непривычным для него мужеством. Ее страх мгновенно уступил место уважению. Еве захотелось закричать на весь Вайнхаузен, о том, насколько, в действительности, смел их пастор Фольк. Она с восхищением посмотрела в глаза отцу.
— Ева, я люблю тебя… — начал Пауль, но удар в живот от Херша заставил его замолчать.
— Я тоже люблю тебя и очень горжусь тобой, — сказала Ева, пытаясь обнять отца.
Альтман, отстранив ее, рывком открыл заднюю дверцу и швырнул радиоприемник на сиденье. Дав Херщу знак садиться с Паулем в машину, он крепко схватил Еву за руку.
— Фрау Бауэр, надеюсь, вы понимаете, что мы до сих следим за вами?
— Мне все равно, — отрезала Ева, морщась от грубости, с которой Херш заталкивает ее отца в машину.
— Правда? Вот и хорошо. Надеюсь, вы не будете вмешиваться в наше расследование. Меня это удивило бы. Беременной жене храброго немецкого офицера следует быть… скажем так… лояльнее. Особенно учитывая, что ее мужа могут перевести на восточный фронт.
Ева выдержала удар.
— Оберштурмфюрер Альтман, свяжитесь с Манфредом Шиллером. Он — агент вашего дрезденского отделения. Думаю, он вам все объяснит.
Уголки губ Альтмана поползли вверх.
— Все дело в том, что приказ обыскать дом вашего отца поступил именно от господина Шиллера.
У Евы внутри все сжалось, и закружилась голова.
— И кто же, по его мнению, дал папе радиоприемник?
Громко засмеявшись, Альтман отпустил руку Евы.
— Всего хорошего, фрау Бауэр.
— Но куда вы его везете?
Ничего не ответив, Альтман сел на заднее сиденье, затиснув Пауля между собой и Хершем, и хлопнул дверцей.
— Папа! — закричала Ева. — Папа!
Бросившись вдогонку за машиной, она увидела, как отец, обернувшись, посмотрел на нее в заднее окно. Еве было тяжело бежать. Упав на колени, она, глядя вслед черной машине, быстро удаляющейся по заснеженной улице, горестно завыла.
* * *
К началу марта 1945 года Андреас напоминал скорее призрака, чем человека. За его спиной остались более пяти лет войны, наполненных самыми ужасными картинами. Он сражался рядом с людьми и против людей — добрых и злых, храбрых и трусливых. Он боролся с Божьими природными стихиями и с самим Богом. Все эти годы Андреас вел битву не только вне, но и внутри себя. Теперь же, когда американцы преодолели Западный вал и вторглись в Германию, у него не было времени ни размышлять, ни чувствовать. Ему едва хватало времени на то, чтобы выжить.
К 6-му марта 3-я американская армия генерала Паттона отбросила Андреаса и его 7-ю немецкую армию за реку Прюм, к деревне Кольберг, расположенной в каких-то пятидесяти пяти километрах от Вайнхаузена. Немецкие войска несли ужасные потери, а их боевой дух давно угас вместе со всякой надеждой на спасение.
Вдобавок ко всему, Андреаса в последнее время изводило гнетущее чувство, что он, как и большинство простых немцев, был обманут собственными правителями. Его всегда задевала отталкивающая риторика партийных фанатиков, он хорошо знал о казнях инакомыслящих и собственными глазами видел направляющиеся на восток грузовые вагоны с евреями, однако все эти годы ему объясняли, что первое — это просто гипербола, второе — необходимые меры для сохранения общественного порядка, а третье — всего лишь переселение. Тем не менее, все эти составные части, соединяясь воедино, образовали неприглядную картину. Кроме того, до Андреаса доходили слухи о других, более страшных вещах.
То, ради чего он сражался, оказалось ложью. Лишившись внутреннего стержня, Андреас апатично предал себя произволу судьбы. Единственным достойным основанием для борьбы оставалась только его любовь к Еве, сострадание к его народу и верность присяге.
— Лейтенант, подойдите!
Андреас, обернувшись, увидел тяжелораненого офицера, лежащего в темном углу полевого лазарета. Он снял свою фуражку.
— Хайль Гитлер, господин майор!
— Мне нужен священник, — прохрипел тот.
Его униформа была залита кровью от ранения в живот. Вдобавок к этому, у него было прострелено легкое, из-за чего на его губах выступила розовая пена. Андреас огляделся по сторонам, пытаясь найти между мечущимся медперсоналом капеллана.
— К сожалению, господин майор, я не вижу…
Офицер слабо ухватил Андреаса за руку.
— Как вас зовут?
Андреас, пришедший в лазарет, чтобы навестить раненого солдата из своей роты, сел на табуретку возле раскладушки, на которой лежал майор.
— Лейтенант Бауэр.
Офицер кивнул.
— Майор Лербах, 5-я танковая дивизия.
Он какое-то время лежал молча, глядя в парусиновую крышу у себя над головой. В нескольких километрах в стороне грохотали взрывы. Американская артиллерия обстреливала позиции Вермахта. Возле входа в лазарет медперсонал быстро сажал в грузовики раненых.
— Через час меня уже не будет, — с трудом сказал Лербах. Ему было тяжело дышать. — Не хочу умереть, не исповедавшись.
— Я пойду, поищу священника…
— Стойте, Бауэр. У меня нет времени, — прохрипел Лербах. — Выслушайте меня.
