– Что теперь? – спросил я, посидев какое-то время.
– Теперь попытайся.
– Попытайся?
– Сделай то самое, что и всегда. В конце концов, ты делаешь это уже больше десяти лет.
– Да, наверное.
– Наверное? Сомневаюсь я, что раньше ты только прикидывался, будто это делаешь.
Я начал тужиться, но перестал.
– Что такое? – спросил дедушка Тедди.
– Не знаю.
– Чего ты не знаешь, внучок?
– Ощущения какие-то не те.
– Какие же?
– Странные.
Он долго смотрел на меня, высокий и импозантный, лягушка-бык рядом с головастиком. Потом его глаза округлись и даже чуть выпучились.
– Странные, в смысле необычные, или странные, в смысле ха-ха-ха?
Я засмеялся, на что он, собственно, и рассчитывал.
– Я просто хочу с этим определиться. Необычные, если кажется, что стая птиц вылетает из твоего крантика. Или смешные, потому что я выгляжу так глупо, стоя рядом, будто тренер по пи-пи?
Я продолжал смеяться, но при этом потекла моча.
Потом он поднес меня к раковине. Я вымыл руки, выдернул сухое полотенце из контейнера, вытер их. Держа на руках, мягко покачивая, он поцеловал меня в лоб.
– Пока человек может писать, Иона, ему по силам справиться со всем, что подкинет ему мир.
И он отнес меня в кровать, рядом с которой стояла мама и улыбалась, пусть при этом и плакала.
85
Во вторник, через восемь дней после событий в банке, врачи и инструктор по лечебной физкультуре решили, что меня можно отправить домой в четверг, и это была отличная новость, с какой приятно начинать день. Медсестры, санитары, да и все, относились ко мне очень тепло, но больница мне, тем не менее, обрыдла. Никого из банды, напавшей на инкассаторский бронированный грузовик компании «Кольт-Томпсон», не арестовали, не нашли ни сам грузовик, ни третьего охранника, и я полагал: если уж в банке не обеспечили безопасность, то в больнице этого не сделать и подавно.
Во второй половине дня, когда я смотрел по телику какой-то глупый фильм, отключив звук, тревожась о мистере Иошиоке, мама вошла в палату.
– Иона, к тебе особый гость. Тебе, возможно, не хочется с ним увидеться, но ты должен, пусть это и трудно.
Я спросил, кто это, и она ответила:
– Ему это ничуть не легче, чем тебе.
– Малколм? – догадался я.
Она кивнула.
– Ты достаточно окреп, чтобы принять его, правда?
– Я боюсь.
– И напрасно. Он волнуется из-за тебя. Разве ты не волнуешься из-за него?
Я закрыл глаза, глубоко вдохнул, выдохнул, открыл глаза. Я знал, чего ждет от меня мама, и почему ждет, даже почему должна ждать. Выключил беззвучный телик.
– Хорошо.
Он вошел, такой же, как всегда, в брюках, подтянутых выше пупа, между манжетами и туфлями белели четыре дюйма носков. Мама шагнула в коридор, закрыв за собой дверь, оставив нас вдвоем. Он даже не посмотрел на меня, сразу прошел к окну, выглянул в летний день, яркий и солнечный, словно никакой трагедии в городе и не случилось.
Он молчал, я уже гадал, может, мне следует начать первым и с чего, но тут к нему вернулся дар речи:
– Я приехал сам. На автобусах. Не так уж сложно. С одной пересадкой возникли проблемы, вот и все. – После паузы продолжил: – Я не плачу, видишь. Давно не плакал и не собираюсь снова. Плакать в нашем доме все равно, что дать им выиграть. Я это понял тысячу лет тому назад. Даже когда они говорят «Унеси это в гараж», нельзя уйти и расплакаться, потому что они узнают. Я понятия не имею как, но узнают. Амалия иногда говорила, что они кормятся нашими слезами, потому что свои лить уже не могут. Но она всегда добавляла, что это не их вина. Что-то с ними случилось, сделавшее их такими. Я не такой великодушный.
Я осознал: что бы ни сказал, значения это не имеет. Малколму требовалось выговориться, и он хотел, чтобы я его слушал, с каким бы трудом мне это ни далось.
– В то утро, – продолжил он, и я знал, о каком утре идет речь, – она поднялась действительно рано. Ей предстояло многое сделать до поездки с нами, если хотела обойтись без ведра помоев, которое обязательно вылили бы на нее. Каждое утро она готовила им завтрак, два разных и в разное время, потому что они никогда не ели вместе и никогда не хотели есть одно и то же. Я очистил за нее пепельницы, у этих двух не возникало и мысли это сделать, поменял бумагу в клетке попугая, сделал что-то еще. Когда наш старик позавтракал и ушел на работу, а наша старуха завтракала в кресле перед теликом, у Амалии еще оставалась куча дел, чтобы после нашего возвращения из города она смогла поставить обед на стол к тому времени, когда он пришел бы с работы, кляня всех и вся. Создавалось ощущение, будто каждый день он учил всех этих идиотов в цеху, как надо работать на токарном станке, потому что за ночь они забывали все его наставления. В то утро Амалия чистила морковь и клала в кастрюлю, а я чистил картошку и клал в другую кастрюлю, и мы работали в паре, пока дело не дошло до грибов. Лорд и леди, они любят грибы. Я хочу сказать, если на обед одно блюдо мясное, то к мясу должна быть подлива, а в подливе – много мелко нарезанных грибов. Если это лазанья, то она должна быть набита грибами по самое не хочу. Так что Амалии пришлось иметь дело с фунтами грибов, мыть их и резать, как нашим мучителям нравилось, помня при этом про время отправления автобуса, на котором мы трое собирались уехать. Мне она помогать не разрешала, потому что я резал грибы на слишком большие куски. Даже если эти чертовы грибы были в чертовой лазанье или в подливе, мастер токарного дела и его любимая могли сказать, что порезаны эти грибы недостаточно мелко, и тогда начинались крики и вопли, от которых хотелось повеситься.
Он замолчал, чтобы несколько раз глубоко вдохнуть и взять себя в руки. По-прежнему смотрел в окно – не на меня.
– Амалия, она спешила покрошить все эти грибы, старалась делать это быстро, но не резать на большие куски, не дай Бог, и я видел, как трясутся ее руки. Я хочу сказать, она так нервничала из-за этих грибов, чтобы сделать все правильно и успеть вовремя, словно от этого зависели судьбы мира. Я смотрел на ее лицо, и она полностью сосредоточилась на этих грибах, отрешилась от всего, даже покусывала губу, чтобы сконцентрироваться еще сильнее. Она такая умная, самая умная, так много знает об архитектуре и искусстве, разбирается в музыке и книгах, может писать и еще как писать, собиралась стать самой знаменитой писательницей мира и, возможно, смогла бы ею стать, получила полную стипендию на четыре года обучения, а они не видят этого и им без разницы, их заботит только одно: чтобы она надрывалась, готовя эти чертовы грибы, которые должны соответствовать высоким стандартам дома Померанцев.
После этого он долго молчал, тяжело и быстро дыша, прямо-таки хватая ртом воздух, но постепенно успокоился.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
