прожекторную точку и в зенитно-артиллерийский дивизион — и все это в считанные секунды!
А в условиях ленинградской блокады, при отсутствии полосы предупреждения, когда передний край проходит вдоль городских окраин и в воздухе полно шума и грохота, — работа слухачей особенно затруднена.
Хмелев вспомнил, что днем в туманную погоду и в ночное время у звукоулавливателей идет круглосуточное дежурство. Правда, дежурит один слухач, и когда по тревоге он вызывает к бою расчет, находящийся в землянке в двух-трехминутной готовности, зрячие слухачи и то бегут очертя голову к звуковой установке. А слепые, они ведь ходят на ощупь, постукивая своими палочками, хватит ли им этих нескольких минут, чтобы занять у аппаратов боевые места?..
Занятый своими мыслями, капитан не заметил, как дошел до Бармалеевой, где жил слепой Борейко Федор Петрович, один из надомников, что плетет защитные сетки.
Войдя во двор, капитан постоял, гадая, в каком подъезде десятая квартира. Дощечки с номерами покрыло изморозью и запушило снегом, и Хмелев, не надеясь, что кто-нибудь из жильцов покажется на дворе, стер перчаткой с эмалированной дощечки снег и, не обнаружив нужного номера, пошел к следующему подъезду. Да, десятая квартира здесь.
Поднялся на четвертый этаж, нажал кнопку звонка и, вспомнив, что электричества в домах давно нет и звонок не звонит, постучал в дверь кулаком. Но на стук никто не ответил. Тогда он постучал посильней. Прошла минута, и в коридоре что-то грохнуло, словно опрокинули стул, и послышались шаркающие шаги.
— Кто там? — спросил негромкий, как бы болезненный голос.
— Мне товарища Борейко Федора Петровича!
— Одну минуточку, — звякнула откинутая цепочка, и дверь распахнул среднего роста мужчина в ватнике, валенках и шапке-ушанке.
Пропуская Хмелева в квартиру, он смотрел куда-то поверх него, хотя открытые глаза Борейко не выдавали его слепоты, и если бы Хмелев заранее не знал, с кем имеет дело, то никогда бы не подумал, что этот человек ничего не видит. Поздоровавшись с Хмелевым за руку, он дольше обычного задержал ее в своей прохладной, шершавой ладони, будто ощупал ее, — и капитан это ощутил.
— Прямо идите, прямо, — сказал Борейко, — две комнаты у нас пустуют. Я в квартире один и живу в крайней маленькой, там дольше держится тепло от железной печурки.
— А где же остальные жильцы? — спросил капитан, подумав, что они, должно быть, умерли.
— Жена с дочуркой эвакуированы, а я не захотел! — сказал Федор Петрович и, когда вошли в комнату, добавил: — Два раза ходил в райвоенкомат; просился хоть в недействующую армию, да не взяли пока. Сказали, что вязать защитные сетки тоже фронтовая служба. Вот видите; — он показал на мотки ниток и целую груду сеток в углу.
— А ведь недействующей армии на фронте нет, все они действующие, — заметил Хмелев.
— Однако ограниченно годных призывают?! — настаивал Борейко и, вспомнив, что не пригласил гостя сесть, сказал: — Да вы присядьте, что же вы стоите, товарищ...
Хмелев присел на краешек стула и вкратце объяснил, зачем сюда пришел.
Рассказывая, Хмелев внимательно, изучающе следил за Борейко, за тем, как он запрокинуто держит голову с надвинутой на лоб мутоновой шапкой-ушанкой и открытыми, как бы удивленными глазами смотрит в дальний верхний угол комнаты и ни один мускул не шевелится на его темном, несколько уже одутловатом и давно небритом лице, широком в скулах и суженном в подбородке. Казалось, слепой еще не верит в то, что ему говорит Хмелев, а когда капитан в конце спросил, согласен ли он, Федор Петрович Борейко, быть призванным в действующую армию, — Хмелев подчеркнул — действующую, — лицо слепого мгновенно оживилось. И все еще глядя поверх Хмелева и мимо него, точно тот сидел не напротив, а в том, дальнем углу, где в форточку выведена труба от железной печурки, Федор Петрович взволнованно сказал:
— Сейчас же, сию минуту согласен! — И протянул капитану руки, которые тот перехватил и крепко пожал.
— Отлично, завтра в одиннадцать ноль-ноль вам надлежит явиться в городское Общество слепых к Ивану Ивановичу Долотову. С собой ничего не берите. Если в штабе армии медицинская комиссия признает годным к военной службе, вас экипируют по всей форме и отправят в полк. Ясно?
— Спасибо, товарищ капитан, — все еще не справившись с волнением, ответил Борейко.
— Скажите, Федор Петрович, а вы вот этих товарищей знаете? — спросил Хмелев и стал перечислять фамилии, которые дал ему Долотов.
— Да, как не знать, — твердо ответил Борейко. — А Никонов Аверкий Артемьевич, Кротов Андрей Семенович и Худяков Алексей Александрович мои близкие друзья.
— А как они по состоянию здоровья? — решил выяснить Хмелев, чтобы к больным, ослабленным людям зря и не заходить.
— За всех не скажу, а кто на маскировочных сетках сидит, тот, вроде меня, помаленьку тянет. Мы ведь свою готовую продукцию лично ходим сдавать на базу, на Невском проспекте, а оттуда берем мотки ниток.
— К кому же мне от вас пойти?
— К Никонову, пожалуй, он на Скороходова, а от него к Кротову на улицу Куйбышева — рукой подать. К Худякову, правда, чуть подалее — на проспект Карла Маркса, но сразу же, как мост перейдете, справа его дом будет.
— Значит, Федор Петрович, с вами мы договорились? — спросил Хмелев, вставая.
— Так точно, товарищ капитан! Завтра в одиннадцать утра!
Никонова он дома не застал.
За углом была булочная, и возле нее выстроилась длинная очередь. Хмелев подумал, что скорей всего и встретит его там. И не ошибся. В хвосте очереди стоял высокий мужчина в синих очках и с металлической палочкой, на которую слегка опирался. На нем было черное пальто с каракулевым воротником, подвязанное повыше талии ремешком, и меховая изрядно повытертая шапка.
Булочную только открыли, и женщина в белом переднике поверх синего ватника впускала туда по десять-пятнадцать человек. Получив свою пайку, они молчаливо выходили на улицу, прятали хлеб кто в карман, кто в сумочку, а иные тут же торопливо съедали его.
Хотя Хмелев дорожил каждой минутой времени, он решил подождать, пока слепой получит свою пайку, а когда тот вышел из булочной, подошел к нему и, убедившись, что это тот, кто ему нужен, сразу заговорил с ним
