Тот край облачной гряды, на который падает солнечный свет, сверкает ярче белого золота, светлее чистого серебра, а горы, выйдя из этих облаков, словно готовы растечься темными каплями по зеленому небу. Акаги уже вся стала темно-синей. Оноко и Комоти отчетливо, словно нарисованные кистью, выделяются своим голубым покровом.
А там, где облачная гряда бледнеет, горы на границе между провинциями Сиранэ и Этиго слабо отсвечивают зеленым. Но проходит время, и поток облаков, льющийся, словно бесконечная река, прерывается, большая их часть поднимается вверх и Акаги полностью сбрасывает с себя облачную одежду. Омытая дождем, осушенная облаками, ее поверхность чиста, как драгоценный камень.
Однако погода на горе Кодзан не установилась, и сегодня тоже к концу дня небо не проясняется. Красивые белые облака тают или, подобно дыму, оседают на ее склоне. Замутненные облака вскипают тут и там, клубятся, заслоняют свет, и почти мгновенно весь облик горы и ее цвет меняются. А после одиннадцати часов утра, снова и гора, и долина закрываются кучевыми облаками, и начинает лить дождь. Он то прекращается, то льет снова, небо немного прояснится и снова хмурится — погода все капризничает. Ночь тоже наполнена шумом дождя.
13 мая
С наступлением утра дождь становится упорнее, но ближе к полудню слабеет, облака и туман, покрывшие все кругом, светлеют, и хотя все, кроме одной лишь горы Икахо, еще окутано белым туманом, думаешь: скоро уж прояснится. Туман из горных долин начинает быстро устремляться вверх — так уплывает дым. Высоко поднявшись, он обволакивает жилища, гладит криптомерии и лиственницы, широко растекается вокруг.
Взглянешь на источник в саду — капли дождя еще беспрерывно выводят на его поверхности узоры; поднимешь глаза — дождь падает белыми нитями, однако небо постепенно светлеет, оживленно звучат голоса пташек, танцуют ласточки, далеко где-то ревет бык, кругом — на первых и вторых этажах — люди раздвигают сёдзи и радуются: “Наконец-то ясно”.
Время приближается к двум часам пополудни. Пелена облаков и тумана, заполнявшая горные долины, рвется, и, начиная со склонов, понемногу обнажается вся нижняя часть гор Оноко и Комоти.
После дождя тяжелая темная зелень блестит, словно вот-вот растает. Внезапно открываются просветы чистого неба. Облака постепенно расходятся, разрываются на тысячи клочьев, покидают горы, подымаются в небо или убегают — на восток, на восток...
Вдруг на левом склоне Акаги появляется разорванная радуга. Не сон ли это? Сверкая всеми красками, она словно готова каплями стечь на землю. Белые облака, понемногу отделяющиеся от склона Комоти и клочками всплывающие вверх, постепенно направляются к Акаги, и каждый раз, как они проходят мимо радуги, кажется, что многоцветная радуга дробится на части.
Вскоре и над правым склоном Комоти тоже встает радуга, но совсем бледная. Она даже не протягивается сплошной полосой, а кажется лишь прерывистой светлой линией.
Смотришь с высоты второго этажа — изменения облаков поистине не поддаются описанию. Прилепившиеся к горе синие облака образуют подкрашенный фон, а поверх них лежат другие, словно пропитанные белой краской. Есть и такие, в которых белое незаметно переходит в темное. Иные, словно застыв в глубокой печали, не двигаются с места. А некоторые свободно плывут поверх других. Облака грозные, как гнев титана, легкие, как улыбка ангела; обильные облака причудливых очертаний, идущие, тянущиеся поперечной полосой, кучевые, похожие на скомканную вату; белые как серебро; сверкающие как медь; фиолетовые, голубые, серые, привольно располагающиеся на небе, они все заполонили собой.
Нарисуй такое художник—не поверят, и все же вот они, нарисованные кистью природы.
В самом деле, сколькими же ярусами они громоздятся? В глубине, за одним слоем таится другой, поверх этого — еще один, а дальше еле-еле проглядывает голубое небо. Глядишь, и кажется, что смотришь со скалы в бездонную пропасть.
На вершине горы Комоти облака всплывают клочьями, как вата, взглянешь еще раз — за ними словно полощутся белые флаги. А на верхушке Оноко скучились облака, напоминающие скалы, но вдруг все они, до единого, меняют свою форму — невозможно даже предположить, что в них таится такая энергия!
Спустя немного времени неожиданно выглядывает вечернее солнце; облака, что собрались на западе, становятся фиолетовыми и образуют отливающий золотом круг — яркий солнечный свет льется между ними, словно дождь. Дальние горы скрыты золотистой дымкой, три облачка, тянущиеся вдоль вершины Оноко, вспыхнув лиловым пламенем, внезапно взмывают ввысь, а те, на которые прямо падает солнечный свет, отливают белым золотом.
На Комоти появляются золотисто-изумрудные складки. На горе Рандзэн каждое дерево облито вечерним солнцем, и кажется, что свежая после дождя зелень вот-вот запылает.
На западной стороне неба пронзенные лучами вечернего солнца, движущиеся непрерывной грядой облака, начинают по одному таять. Между ними видно небо, теперь темно-голубое с золотистым оттенком. Облака похожи на золотого дракона, на скарабея, на золотые личинки, они плывут золотыми волнами по всему небу.
А на вершине Акаги облака либо горят как медь, либо налились темной синевой, и Акаги словно собирает всю свою силу, чтобы выдержать эту тяжесть на своих плечах.
Вскоре солнце заходит, наступает ночь. Горы чернеют в сумерках, небо еще таит в себе слабый свет, звезды — и прежде других Венера — расцветают на нем, как весенние цветы.
На Акаги, на Оноко и Комоти все еще видны лежащие темной грудой ночные облака. Икахо стала совсем черной, оттуда доносится громкий шум воды в реке Юдзава.
18 мая
Утро ясное. После полудня я видел, как похожие на вату облака беспрерывно летели с востока на запад, но часа в четыре снаружи, за сёдзи, внезапно сильно потемнело, и когда я, раздвинув их, выглянул, черное облако уже тянулось по направлению к вершинам Оноко и Комоти; горы и реки, насколько хватал глаз, набухли влагой, потемнели и словно накрепко сомкнули уста в скорбном молчании.
Ни один лист не шевелится. Ни одно дерево не шелестит. Кажется, что передо мной развернут свиток картины, которую можно было бы назвать “Горы и воды перед дождем”.
Оба горных пика уже погрузились в черное, будто испускающее тушь облако. И только скала Бёбу одиноко торчит в покрытом мрачными облаками, словно гневающемся на людей небе.
Повсюду несутся свинцовые облака, и невольно думается: не двинулось ли куда-то и само небо?
Немного времени спустя одна-две капли ударяют по крыше. И не успеваю я моргнуть глазом, как крупные капли забарабанили, точно град, и с оглушительным шумом полил дождь.
Оноко и Комоти тоже незаметно скрылись из виду, горный ветер налетел, раскачал деревья, и видно, как встревоженные ласточки и воробьи, непрерывно крича, пытаются спрятаться там, где листва гуще.
Начинает громыхать гром. Дождь льет, то внезапно утихая, то так же внезапно припуская, то он несется параллельно земле, то падает отвесными струями. Ласточки, не успевшие скрыться, летают с трудом, словно дождь прибивает их книзу. Молодая зелень на всем пространстве, непрерывно шурша, клонится, и все кругом движется на свой лад, все исполнено жизни.
Немного времени спустя дождь как будто утихает, туманное небо внезапно становится фиолетовым, а погодя снова превращается в серое. Неизвестно, откуда наплывают мутновато-белые облака, как будто на бескрайнем небе божественной кистью сделан первый мазок. Облака плавно движутся к западу.
Снова начинается сильный дождь... А когда он утихает, смутно выплывает вершина горы Оноко, на западе теперь становятся водны облака никелевого цвета.
Наконец, так и не в силах рассеять облака, среди дождя мрачно заходит солнце.
ВИШНЯ
Более двадцати лет тому назад маленький мальчик, держась за руку взрослого, проходил через провинциальный городок Кияма, в провинции Хиго. Шел 1877 год. Спасая ребенка от тягот войны, его вели к родне в деревню.
В городке Кияма расположился штаб Сацумской армии, был развернут госпиталь. Не было здесь уголка, где не находились бы люди из Сацума. Разнокалиберные ружья свалены были грудой, словно стебли рисовой соломы. Были солдаты, которые вынесли на солнце грязные одеяла и ловили насекомых, поддаваясь при этом дремоте. Другие чинили порванные рейтузы. Некоторые, громко переговариваясь, чистили ружья.
Мальчик смотрел по сторонам; непонятный сацумский говор грохотал в его ушах, и двигался он боязливо, крепко вцепившись в руку своего спутника. Сацумская армия терпела поражения, одно за другим. Боеприпасы истощились, но у людей в этом отряде, может быть, находившемся на краю гибели, хватало духа, чтобы смеяться, и то там, то тут слышались громкий хохот и шутки.
