Французская пехота поднимается в атаку
На скатерти из мешковины даже матово поблескивают две фарфоровые чашки. Затем денщик ставит на шаткий стол бутылку и два стакана. Разговор становится интимней. Любопытно, что и здесь отыгрываются на ближнем. Сплетни цветут пышным цветом, во время же послеобеденных визитов они расцветают еще пышней. Почти как в небольшом гарнизоне. Начальники, товарищи по оружию и подчиненные подвергаются обстоятельной критике, и новый слух за какое-нибудь мгновение уже обежал блиндажи взводных командиров всех шести боевых участков от правого до левого фланга. И наблюдающие офицеры, которые через подзорную трубу, вооружившись блокнотом, прощупывают всю полковую позицию, вносят сюда свою лепту. Позиция роты наглухо не закрыта; все время идет сквозное сообщение. В тихие утренние часы появляются штабные и распространяют вокруг себя деловую суету, — к большому неудовольствию солдата, улегшегося, наконец, после ночного дежурства, и на устрашающий клич «Герр дивизионный командир в окопе!» снова в положенном облачении выбегающего из штольни. Следом приходят офицеры — саперы, строители и мелиораторы — и ведут себя так, будто окоп только для того и создан, чтоб было где выполнять их распоряжения. С меньшим радушием встречают офицера-корректировщика, устраивающего репетицию заградительного огня, ибо едва он удаляется вместе со своей стереотрубой, которую он деловито, как насекомое щупальца, высовывает то там, то сям, как сразу же дает о себе знать английская артиллерия, и за все отдувается пехотинец. Затем являются командиры передовых отрядов и шанцевых подразделений. Они допоздна просиживают в блиндаже командира взвода, пьют грог, курят, играют в польскую лотерею и под конец, как полчища крыс, убирают все подчистую. Перед наступлением ночи по окопу шарит некий человечек, подкрадывается к часовым, крича им в самое ухо: «Газовая атака!» — и отсчитывает, сколько секунд занимает натягивание противогаза. Это — офицер противохимической защиты. Среди ночи — снова стук в дощатую дверь блиндажа: «Не спите еще, приятель? Быстро распишитесь в получении двадцати рогаток и шести рам!» Пришли ответственные за материальную часть. И такое хождение туда-сюда, по крайней мере в спокойные дни, не прекращается ни на минуту, исторгая у несчастного обитателя штольни вздох: «Постреляли бы, что ли, а то никакого покоя нет». И действительно, несколько увесистых попаданий разряжают обстановку; во всяком случае, никто больше не пристает, и нет этой нудной бумажной возни.
— Герр лейтенант, разрешите идти, у меня через полчаса служба!
Снаружи в заходящих лучах солнца блестят глиняные валы насыпей, окоп уже погрузился в тень. Скоро взлетит первая осветительная ракета и ночной дозор займет свои посты».
А вот как описывает траншейную жизнь Восточного фронта русский офицер:
«За время моей болезни немцы, преследуя 1-ю армию, успели местами проникнуть довольно далеко в Литву, почти до Гродно. Это была с их стороны грандиозная и рискованная демонстрация, с целью отвлечь внимание и силы русских от Варшавского фронта. Но они натолкнулись здесь на энергичный отпор со стороны 10-й и нашей 1-й армий. Генералы Флуг и Ренненкампф искусными маневрами и упорными боями заставили немцев уйти, а местами почти бежать обратно в Восточную Пруссию. Бои эти проходили в течение сентября и октября.
Вспоминается тот прекрасный сентябрьский солнечный день, когда мы с подполковником Красиковым подъехали на подводе к линии фронта. Издали видно было, как красиво в синем небе в виде светлых облачков рвались снаряды Мы явились в окоп командира полка. Приветливо, с улыбкой встретил он нас. «А я думал, что вы дольше будете лечиться! Ну, что в Вильно?» Я передал ему письмо и посылку от его семьи. Узнал про успешное продвижение опять к границе, после удачного боя под Красно, где отличились наш и 105-й полки. В полку уже многими ротами командовали младшие офицеры, взамен убитых или раненых ротных командиров. Теперь наступление приостановлено и идет «окопная война».
Затишье на фронте. Можно посидеть
В сумерки пробрался я в окопы своего баталиона и моей роты. Роте я привез много табаку, чему чрезвычайно обрадовались мои солдаты, курившие, за отсутствием махорки, просто траву. Когда наступала полная тишина, солдаты вылезали из окопов размяться, «оправиться» и т. д. Окопы немцев были очень близко. Обидно было, что у нас строжайше запрещено было разводить в окопах огонь, в то время, как у немцев мы видели и огни и дым.
Словно по взаимному соглашению, с темнотой совершенно прекращался ружейный и артиллерийский огонь. Слышно было, как к немцам подъезжали полевые кухни.
Окопы наши были самого примитивного устройства, местами на болоте, т. к. окопались там, где немцы остановили наше наступление.
Временно командовавший моей ротой мл. офицер 15-й роты подп. Жук, рассказал мне о всех новостях в полку, о последних боях, о наградах и т. д. Фельдфебель Нагулевич доложил мне подробно о службе роты за мое двухнедельное отсутствие, об убитых и раненых. Оказалось, по счастию, что все унтер-офицеры были живы и налицо, кроме подпрапорщ. Карпенко, командированного в штаб корпуса за запасными, и вольноопределяющегося Наумченко, командированного в школу прапорщиков: уже чувствовался недостаток в кадровых офицерах и принимались меры к замещению их.
Утро было пасмурное. Наша полевая артиллерия первая открыла огонь по висевшей высоко за немецкими окопами «колбасе» — аэростату с корзинкой, где сидел корректор-наблюдатель, дававший знать своим о малейшем нашем движении. Видно было, как близ этой «колбасы» на фоне темной тучи красиво вспыхивали ватные облачка нашей шрапнели. Немцы в ответ посылали «чемоданы».
Я никогда в жизни не забуду впечатления от разрыва этих «чемоданов». Сидишь себе в этом грязном, холодном окопе. Слышишь где-то у немцев тупой звук далекого выстрела, потом ухо улавливает звук приближающегося снаряда, режущий воздух и хрипящий звук «хрр-о-о…», где-то высоко в небе все увеличивающийся, ближе, ближе и все ниже!.. На мгновение этот звук замирает… с ним вместе замирает наш слух и наше дыхание… и затем: «тра-а-ах!» — взрыв! Трясется земля! Дух захватывает от сотрясения воздуха! Видишь огромный столб земли, дыма и огня, высоко поднявшийся к небу, разрушивший все, что было живого и неживого на месте взрыва…
Впечатление от рук, ног и прочих частей человеческого тела, разбросанных после взрыва этого снаряда, — невыносимо для человека, оставшегося в живых. Душу раздирающие крики и стоны тяжело раненных снарядом людей завершают его страшный эффект!
Дозорный в передовом окопе. Франция
Правда, бывали случаи, когда разрывом «чемодана», попавшего в окоп, никто не был убит, а только потом находили иногда несколько людей, засыпанных землей, с почерневшими лицами, причем из земли торчали только руки и ноги… Их быстро откапывали и приводили в чувство. Но вообще моральное влияние на психику бойцов от этих разрывов было очень сильное!
Вспоминается по этому поводу один эпизод. Штабс-капитан нашего полка А. И. так боялся этих разрывов, что иногда падал в обморок. Один раз, на ночлеге в хате, где он спал, стукнули дверью. Приняв этот стук за разрыв «чемодана», штабс-капитан, как безумный, вскочил с кровати и опрометью выбежал из хаты и только на дворе, увидев денщиков, мирно поджаривавших себе на ужин у костра индюка, опомнился.
Но недаром он так боялся, вероятно, у него было роковое предчувствие, и он погиб именно от «чемодана!» Уже в месяце декабре в одно морозное раннее утро, когда еще не открыт был огонь, неожиданно, откуда-то с фланга немецких окопов, раздался одинокий выстрел, прилетел «чемодан» и буквально разорвался на несчастном штабс-капитане. Он в этот момент, высунувшись из своего окопа, кричал — «разносил» за что-то одного солдата! Все мы были поражены этой смертью!
Роковое предчувствие сбылось! Как было обидно, что немцы могли нас прямо «засыпать» своими снарядами, а у нас в первых же боях с ними не только не было тяжелой артиллерии, но и легкая — полевая все время «экономила» снаряды.
Вообще, громадное огневое превосходство было на стороне немцев, именно благодаря их более многочисленной артиллерии. Вот почему мы проигрывали бои в Восточной Пруссии под Уздау и Бишофсбургом (13/26–15/28 августа) и, особенно, в бою под Сольдау 15–28 августа.
В этих боях, как теперь стало известно и по немецким источникам, у немцев участвовало число батарей в 4 раза более, чем у нас, например, в бою у Бишофсбурга на наши 8 батарей — 40 немецких, а в бою под Сольдау на наши 6 батарей — 39 немецких!
Началась «окопная» война. До сих пор мы вели наступательные бои против немцев, стараясь скорее вытеснить их из нашей территории. Немцы, упорно сопротивляясь, наконец, остановили наше наступление. И та и другая сторона на месте боя (наша дивизия у м. Капсодзе, недалеко от границы) окопались, зарылись в землю.
