Когда они стали толкаться с пустыми котелками около кухни, то повар сказал им, что они находятся на передовой и собираться вокруг кухни кучей, опасно для жизни. Потом они услышали отдалённый гул и раскаты взрывов. Оказалось, что до передовой нужно ещё идти и идти. На передовой открыто никто не болтался. А около кухни, как помнит ординарец, ходили все во весь рост. Ходили спокойно и отпускали, даже шуточки.
У каждого на войне был свой передний край. У повара передовая проходит под колёсами кухни. С его черпаком воевать можно полсотни лет. Смерти не боись! Живым все равно останешься!
– А где передовая? – спросили они ездового с кнутом, стоящего у кухни.
В ответ он промычал что-то невнятное себе под нос и неопределённо махнул в сторону запада рукой. Ездовые, штабные и тыловые солдаты даже смотреть в ту сторону не желали. Они только ухом наводили, прислушивались и замирали, когда с той злосчастной стороны слышались раскаты взрывов и гул. Не прорвали бы фронт! Вот что их беспокоило!
После раздачи горячей пищи, новобранцам выдали винтовки и патроны. И они всё сразу поняли, что лес, где стояла походная кухня, вовсе не фронт, а глубокий тыл. Хотя тыловики считали иначе. До передовой им пришлось топать и топать!
Контуженых солдат, что несли в роту еду, доставили на передовую. В сан роту они не пошли, наги и руки у них стали понемногу двигаться. Вместе с ними на волокушах притащили хлеб.
Мёрзлый хлеб не жуют. Его откусить и отрубить нельзя. Его скребут помаленьку зубами, ковыряют штыком, соскребают лопатой. Кусочки и мелочь вместе со льдом кладут на язык и ждут пока он растает. Потом провалиться он в горло, как жидкая каша.
Некоторые из солдат кладут хлеб на время за пазуху между гимнастеркой и нижней рубашкой, там потеплей и вши в это время уползают. Они хлебный дух не переносят.
Разве солдат будет ждать, пока он оттает. В животе и мороженый кусок место найдёт. Каждая хлебная кроха, это питание солдата. Без этой крохи хлеба не уснешь, без неё не умрёшь, без неё до утра не дотянешь!
Ординарец и телефонист облюбовали новую воронку в качестве укрытия. Поблизости ударил тяжелый фугасный снаряд. Сразу после удара земля становится податлива для лопаты. Они вдвоём углубили воронку, перетащили туда нужный скарб, поставили телефонный аппарат и позвали ротного. Повернувшись на спину и откинувшись на схваченную морозом землю, они закурили и теперь отдыхали.
Хотелось пить. Но сколько не ешь, ни глотай снежную массу, снегом не напьёшься. Кроме того, нужно найти свежий снег, нетронутое место, не запачканное взрывчаткой. Нужно стряхнуть варежкой верхний с гарью слой, загрузить котелок и пробраться обратно к воронке. Жесткий рассыпчатый снег во рту тает плохо. Снег, в отличие от воды, имеет особый пресноватый привкус. Жуй его, валяй во рту, дави на языке, много его всё равно не заглотаешь. Снег таяли в котелках, но пили всё ту же противную жижу.
У ординарца была фляга для воды, немецкая, обшитая суконкой. Но, если флягу таскать на ремне, вода во фляге быстро замерзает. Не будешь флягу держать за пазухой на голом теле. Пробовал он засунуть флягу под шинель к животу. Такое впечатление как будто тебе туда мальчишки снега набили и льда напихали.
– Ты чего хихикаешь? – спросил при этом ротный.
– Так ничего! – А ледышка к животу в это время прижалась. С тех пор пустая фляжка, как деревянная колотушка, болталась у него на всякий случай на поясном ремне.
Иногда выпадали дни, когда старшина в тылах полка на роту получал спиртное.
– Давай, отцепляй свою фляжку! – говорил он, постукивая по мешку, в котором лежали две, три наполненные спиртом.
Получив от старшины драгоценный напиток, ординарец бежал обратно к себе в воронку, придерживая на боку, отяжелевшую фляжку. Но такие дни выпадали не часто. Больше было таких дней, когда он о спирте и о фляжке не думал, она болталась пустая на ремне, постукивая по костям на боку. Были дни, когда голодные и замерзшие солдаты напрасно ждали продукты и старшину. Старшина являлся, а продуктов не приносил. Повозочный за плечами держал термос, налитый горячей водой. Похлёбку обычно приносили холодной, а вот пустую воду, для чая успевали донести кипятком. Хлеба не было. Все смотрели молча на старшину и ждали, что он скажет, и слушали урчание у себя в животе.
– Опять самоклизмирование! – ворчали солдаты.
Сейчас, когда фрицы притихли. Можно немного размяться, подвигать онемевшими ногами, куда ни будь пробежаться вдоль роты недалеко. Хорошо бы поесть!
Когда, от голода кишки переворачивает, то хочется закурить. Махорки в роте нет. Её давно не выдавали. Даже телефонист, лежащий у аппарата, с точки зрения махорки был совершенно пустой. А у связистов во взводе, в отличие от стрелковой роты, всегда водились запасы и резервы, они снабжались отдельно.
Откуда-то справа, из-за снежного пригорка, ординарец услышал, голос младшего лейтенанта, командира взвода. В роте было десятка три солдат и двое живых офицеров. Ординарец повернулся набок и подался вперёд. Он встал на колени, вытянул шею и выглянул наружу.
– Что там? – крикнул он в сторону Младшего лейтенанта.
– Где командир роты?
– Тут он! Спит! А что?
– Танки появились за деревней!
– Много?
– Нет! Два или три!
Ординарец перевалился на живот, вытянул ещё больше шею и стал смотреть на дорогу, которая вела из леса в деревню. Там, за деревней, сверху под горку, по зимней, едва заметной дороге медленно и лениво ползли черные остовы танков. Их было три. Звуки моторов пока до него не долетали. Их сносил ветер в сторону. В чистом морозном, воздухе стояла торжественная тишина. Было уже совсем светло, а немцы почему-то не стреляли. Теперь было ясно. При подходе танков, незачем было стрелять.
Ординарец ткнул командира роты локтем, думая, что он проснется, а сам, подавшись выше, стал наблюдать за ходом танков. Белый дым из выхлопных решеток клубами вырывался вверх, когда моторы набирали обороты.
Ординарец знал, что командира роты можно поднять на ноги в любую минуту, но его удерживало то, что лейтенант последние сутки почти не спал. Это был первый день, когда у них в роте не было потерь убитыми и ранеными. Ординарец решил не спешить.
Он вспомнил, что у него в вещмешке лежит десятикратный трофейный бинокль, который лейтенант ему передал на хранение.
Лейтенант предупредил его тогда:
– "Пойдёшь со мной в полковые тылы, о бинокле никому ни слова, и не показывай. Держи его при себе, все время в мешке. Тыловики брат гниды, шустрый народ. Побегут, доложат начальству, а те отберут его себе, скажут – в фонд обороны. Не будь дураком! Варежку не разевай!"
Теперь он снял лямки с плеча, развязал мешок и достал в толстом кожаном чехле чудо машину. Приложив окуляры к глазам, он навел его на резкость и стал рассматривать дорогу и ползущие по ней танки.
В бинокль были видны открытые башенные люки, лица танкистов, торчавших поверх брони. Они даже здесь, на самой передовой шли явно открыто, нисколько не опасаясь обстрела с нашей стороны. В бинокль было видно, что шествие на дороге замыкала открытая легковая машина. В ней, по-видимому, сидели штабники офицеры. Они о чём-то, говорили, показывали в сторону деревни, размахивая руками.
Танки, перевалив, через снежный бугор, пустили клубы серого дыма, вошли в деревню и скрылись за домами. Но где, в каком месте, у какой именно избы застыли они, трудно было сказать, он прозевал момент остановки. Изгороди и заснеженные огороды, покрытые инеем деревья, присыпанные сверху толстым снегом дома, закрыли собой остовы танков. Время как будто остановились.
Ординарец знал, что между деревней и позицией роты пролегал неглубокий овраг. Овраг был заметён глубоким снегом. Немецкие танки через него не пройдут. Сейчас самое главное, чтобы солдаты, увидев танки, сидели на месте и были спокойны. Что-то притихли славяне! Видать только шапки торчат! Ординарец прикинул и решил так:
– У немцев кончились снаряды, вот они и пригнали танки в деревню.
– Ну, теперь посидим в обороне! – подумал он и глубоко вздохнул.
Он положил бинокль в футляр, опустился в воронку и снова откинулся на спину. Теперь он всё обдумал, решил и знал наперед.
Взводный больше не кричит. Солдаты лежат и посматривают на деревню. Солдаты по едва уловимым признакам чуют, когда всё в порядке. Они, конечно, слышат, видят и обо всём заранее знают. У солдат свой безошибочный взгляд и острый музыкальный слух.
Ведь бывали случаи. Стоило командованию принять решение отвести дивизию на другой участок, офицеры полка не в курсе дела, а солдаты на передовой уже перематывают портянки и щупают подошвы.
Ординарец откинулся на спину и тоже был не прочь заснуть. В течение последних суток он, так же как и ротный, много бегал и мало спал. Теперь очередь ротного. Он, ординарец должен нести дежурство. Они с ротным по очереди отдыхают, если вдруг немец на время затихал. Теперь от него не должна ускользнуть, ни какая мелочь. Он, ординарец должен всё видеть, всё замечать и держать в голове. Когда ротный проснется, он ординарец представит подробный доклад. Ротный может спросить обо всем, задать любой, самый ехидный вопрос. Он может спросить, о чём даже не думаешь.
