Наверное, один из троих, шагавших впереди?
Старик обежал колонну, замахал рукой, заглядывая в бойницы противогазов, наталкиваясь на взгляды одинаково бесстрастные, равнодушные. Никто из пришельцев не отзывался, никто не узнавал Гомера. Да был ли среди них Хантер? Должен, должен явиться!
Ни Саши, ни Леонида старик по пути через переход не увидел. Неужели благоразумие все же возобладало и музыкант спрятал девчонку от греха подальше?… Пусть только переждут где-нибудь эту кровавую баню, а потом уж Гомер договорится как-нибудь с Андреем Андреевичем, если только тот еще не успеет пустить себе пулю в лоб.
Рассекая толпу, построение метательным молотом неслось вперед; никто не смел встать на его пути, и даже ганзейские пограничники молча расступались перед ним. Гомер решил идти вслед за колонной – надо было удостовериться, что Саша не попробует ничего предпринять. Прогонять старика никто не стал, внимания ему было не больше, чем шавке, с лаем бегущей за дрезиной.
Ступив в туннель, трое в голове колонны зажгли фонари на миллионы свечей, выжигая тьму впереди. Никто из них не заговаривал, тишина была давящей, противоестественной. Разумеется, выучка; но старика не оставляло ощущение, что, оттачивая навыки тела, у этих людей подавляли навыки души. И теперь перед ним был совершенный механизм для умерщвления, все элементы которого были безвольны, и только один, внешне неотличимый от прочих, нес программу. И когда он скомандует «огонь», остальные, не раздумывая, предадут огню и Тульскую, и любую другую станцию, и все живое на них.
Слава Богу, они шли не тем перегоном, где застрял поезд с сектантами. Несчастные получили небольшую отсрочку перед Судилищем: сначала расправятся с Тульской, и только потом возьмутся на них.
Повинуясь незаметному для Гомера сигналу, колонна внезапно сбавила шаг. Через минуту и он понял, в чем дело: станция была уже совсем близко. Прозрачную, как стекло, тишину гвоздем проскребали чьи-то истошные вопли…
И еще, еле слышная, абсолютно неуместная, заставляя старика сомневаться в своем рассудке, навстречу пришельцам по капле сочилась удивительная музыка.
* * *
Трубка проглотила старика целиком; ничего, кроме прерывистого голоса, квакающего в ее динамике, он не замечал. И Саша решила, что более удачного момента для побега ей уже не подыскать.
Бочком она выбралась из приемной, дождалась снаружи Леонида и повела его за собой – сначала к переходу на Серпуховскую, потом – в туннель, который отведет ее к тем, кто в ней нуждался. К тем, чьи жизни она могла сохранить.
И еще он должен свести ее с Хантером.
– Тебе не страшно? – спросила Саша у музыканта.
– Страшно, – улыбнулся тот. – Но зато у меня есть подозрение, что я наконец-то делаю что-то стоящее.
– Ты ведь не обязан со мной идти… А вдруг мы умрем? Ведь можно сейчас взять и остаться на станции, не ходить никуда!
– Будущее человека сокрыто от него. – Леонид с ученым видом ткнул пальцем вверх, надул щеки.
– Ты сам решаешь, каким оно будет, – возразила Саша.
– Да брось, – усмехнулся музыкант. – Мы все – просто крысы, которые бегут по лабиринту. В ходах устроены дверцы-задвижки. И те, кто нас изучает, иногда поднимают их, иногда опускают. И если сейчас дверца на Спортивной опущена, тебе туда нипочем не попасть, скребись сколько хочешь. А если за следующей дверцей капкан, ты в него все равно угодишь, даже если будешь чувствовать неладное, потому что другого пути нет. Весь выбор – бежать дальше или подохнуть в знак протеста.
– Неужели тебе не обидно, что у тебя такая жизнь? – нахмурилась Саша.
– Мне обидно, что строение позвоночника не позволяет мне задрать голову вверх и посмотреть на того, кто ставит эксперимент, – отозвался музыкант.
– Нет никакого лабиринта. – Саша прикусила губу. – А крысы могут прогрызть даже цемент.
– Ты бунтарка, – засмеялся Леонид. – А я приспособленец.
– Неправда. – Она покачала головой. – Ты веришь, что можно изменить людей.
– Я хотел бы в это верить, – возразил музыкант.
Они миновали брошенную в спешке заставу: в незатушенном, еще дышащем костре переливались головешки, тут же валялся засаленный, замятый журнал с голыми людьми, и, полусодранный, сиротливо свисал со стены походный ганзейский штандарт.
Еще минут через десять наткнулись на первый труп. В мертвом было трудно узнать человека. Он раскинул свои ноги и руки, такие жирные, что одежда лопалась на нем, широко, как будто очень устал и хотел отлежаться. Лицо его было страшнее морды любого из чудищ, которых Саша успела увидеть за свою жизнь.
– Осторожно! – Леонид схватил ее за руку, не подпуская к мертвецу. – Он заразный!
– Какая разница? – спросила Саша. – Ведь есть же средство! Мы идем туда, где все заразные.
Впереди загремели выстрелы, послышались далекие крики.
– Мы очень вовремя, – отметил музыкант. – Похоже, они даже не стали дожидаться твоего друга…
Саша испуганно посмотрела на него, потом страстно, убежденно сказала:
– Ничего, надо просто сказать им! Они думают, что все приговорены… Надо просто дать им надежду!
У распахнутой створки гермоворот в землю глядел еще один убитый – на сей раз человек. Рядом с ним отчаянно перхал и шипел железный ящик переговорного устройства. Кажется, кто-то пытался добудиться дозорного.
На самом выходе из туннеля, укрываясь за разбросанными мешками, лежали несколько человек. Кажется, среди них был один пулеметчик и пара стрелков с автоматами – вот и вся плотина.
А дальше, впереди, там, где тесные туннельные стены распахивались, где начиналась платформа Тульской, бурлила страшная толпа, наседая на осажденных. В ней были вперемешку и зараженные, и обычные, и люди, и исковерканные болезнью уроды. У кого-то были фонарики, другие уже не нуждались в свете.
Те, что лежали, обороняли туннель. Но патроны у них кончались, выстрелы звучали все реже, и обнаглевшая толпа подбиралась ближе и ближе.
– Подкрепление?! – обернулся к Саше один из осажденных. – Пацаны, они дозвонились до Добрынинской! Подкрепление!
Многоголовое чудище тоже заволновалось, надавило…
– Люди! – закричала Саша. – Есть лекарство! Мы нашли лекарство! Вы не умрете! Потерпите! Пожалуйста, потерпите!
Толпа сожрала ее слова, рыгнула недовольно и снова двинулась на оборонявшихся. Пулеметчик зло стегнул ее очередью, несколько человек со стонами сели наземь, другие огрызнулись автоматными очередями. Бурля, масса неудержимо подалась вперед, готовая затоптать, разорвать и осажденных, и Сашу, и Леонида.
Но что-то случилось.
Сначала вкрадчиво, потом все уверенней, мощнее, подала голос флейта. Не могло бы быть ничего более глупого, ничего менее уместного в этом положении. Оборонявшиеся наградили музыканта очумелыми взглядами, толпа взрыкнула, загоготала, снова нажала… Леониду было все равно. Он играл, наверное, не для них, а для себя – ту самую удивительную мелодию, которая очаровала Сашу, ту самую, которая каждый раз воронкой стягивала к себе десятки слушателей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
