На улице исчезла граница между торговыми зонами и прежде дисциплинированными гражданскими территориями. Вся эта лоточная торговля проходила на фоне массового дефицита. Даже в самых богатых кварталах продавались шинели, предметы военного быта — ботинки, сигареты, теплые вещи.
Берлин не голодал, но в нем открылись неведомые прежде язвы. К примеру, детская смертность была невероятно высокой, а в город все прибывали бездомные дети. Продуктовая связь между городом и деревней была тоже нарушена. Экономика Германии не погибла, но она испытывала значительные трудности. Механизм правительства не вынес четырех лет войны и ухода кайзера с его прусской кастой. Безработица достигла в январе 1919 г. 6,6 % от всего трудоспособного населения. Под новый, 1919 год в Берлине было 80 тыс. безработных согласно официальным отчетам правительства. Современные историки доводят эту цифру до четверти миллиона[444]. Это была огромная армия. На нее и полагался Карл Либкнехт.
Что ни говори, а немцы извлекли определенный урок из трагедии Александра Керенского. Зимой 1918/19 г. мэрия Берлина не жалела средств, чтобы не привести четверть миллиона индустриальных рабочих в Красную гвардию. Для Эберта в этот критический час не было идеи важнее, чем «хлеб — по возможности, работа — любой ценой». Правительство заставило с не меньшей силой, чем Керенский, работать печатный станок, деньги решали многое. На виду угрозы революции неизбежная инфляция казалась очень малым злом. В первые два с половиной месяца своего существования правительство Эберта выпустило 16,5 млрд. марок без всякого обеспечения. Да и кто мог остановить печатный станок — ведь парламента не существовало. И моряки получили свои марки не потому, что германское правительство перераспределило приоритеты, а потому, что государственный банк напечатал дополнительные искомые суммы[445].
В начале 1919 г. Берлин имел самую высокооплачиваемую в мире массу безработных. Осознает она свои классовые интересы или пойдет по «национально-оберегательному» пути? Ответ на этот вопрос имел, без преувеличения, всемирное значение.
Германской буржуазии хотелось, чтобы самые энергичные прочли многочисленные объявления о наборе в новые вооруженные силы. Полк Рейнгарда рекрутировался в Моабите, полк Супа — на Фазанен-штрассе, полк Гуэльцена — в Потсдаме. Пункты рекрутирования открылись в Деберице и Цоссене. Та армия, что четыре года сражалась со всем миром, исчезала, но возникала новая, основой которой была система «фрайкоров» — свободных воинских объединений.
Эберт намеревался покинуть рейхсканцелярию, переместившись в более безопасное место. Лично он мечтал спрятаться в какой-либо дружеской квартире и отоспаться. Пусть тогда «Спартак» штурмует пустое строение, центр власти ускользнет от него.
Генерал Тренер не страдал от переутомления. Его окружение испытывало в это Рождество определенный подъем — запись в добровольцы шла полным ходом.
А большевики просто отказывались верить, что германские братья по классу откажутся поддержать своих самых горячих и многолетних сторонников. В великом недоумении и испытывая безмерное разочарование, 12 декабря 1918 г. внушительная советская делегация (в которую входили Бухарин, Иоффе, Радек и Раковский), так и не сумев пересечь германскую границу, вынуждена была возвратиться в Москву. Только Радек сумел тайно пробраться в Берлин — здесь он 30 декабря присутствовал при создании в Берлине Коммунистической партии Германии. Немецкие официальные лица определили его миссию как «осуществление совместно с германскими рабочими вооруженной борьбы против Антанты на линии Рейна». На всякий случай 4 января 1919 г. М. Эрцбергер прозондировал отношение Запада — потребовал узнать, согласится ли Антанта принять сдачу Радека и Иоффе в плен западным союзникам в Спа?[446]
Вопрос о власти в Германии вступил в решающую фазу накануне нового, 1919 г. Сценой общенационального по значимости действия стал Берлин, в централизованной и дисциплинированной Германии иначе и быть не могло. Правые силы увидели свой центр в комендатуре на Унтер ден Линден. Отсюда все глаза с величайшей настороженностью смотрели на расположенный через канал Королевский дворец. Отсюда еще не ушли на Марсовы поля (как было обещано) главные среди левых сил — революционные матросы. В здании из красного кирпича — полицайпрезидиуме на Александерплац функционировал второй революционный центр, также надеявшийся только на Королевский замок. Новых союзников левые получили с созданием Германской коммунистической партии (Лига Спартака), чья штаб-квартира располагалась неподалеку — на Фридрих-штрассе. Здесь было немало теоретиков, которые пытались в точности установить, на какой (буржуазной, промежуточной, социалистической) фазе находится германская революция, что и должно продиктовать дальнейшую тактику левых в разворачивающейся революции.
Правительство рейха в растерянности застыло в рейхсканцелярии на Вильгельм-штрассе: достаточно представительно ли оно после ухода независимых социал-демократов? Не пора ли переносить столицу рейха из революционного Берлина в спокойные Веймар или Кассель?
Особенностью Берлина было наличие значительных войск как в столице, так и в округе. В некоторых из казарм популярны были революционные взгляды. Так, в бараках «Майбуг» живы были воспоминания о Ноябрьской революции. Солдаты крепости Шпандау отчетливо выражали свою симпатию по отношению к революционным деятелям Службы общественной безопасности Эйхгорна и к революционным матросам лейтенанта Дорренбаха в Королевском замке. Революционной настроенностью отличались и войска, расквартированные в соседнем Франкфурте-на-Одере. Но жестко противостоящей им силой становились «вольные войска» (Frei Corps), численность которых росла в Потсдаме, Цоссене, Моабите. Враги пролетарской революции вполне могли положиться на эти соединения.
Город был охвачен забастовками. Некоторые из них были просто экзотическими — такие, как забастовка официантов. По улицам накануне нового, 1919 г. шагали всевозможные демонстрации; отчетливо выделялись коммунисты, протестанты, католики. Работодатели пытались договориться с профсоюзами, но эра немецкой упорядоченности, кажется, канула в Лету. Не многие газеты осмеливались вести борьбу с захватившим у прусского государственного назначенца Ойгена Эрнста пост главы берлинской полиции Эйхгорном. Выдвигались доказательства того, что Эйхгорн получает от коммунистического российского агентства «РОСТА» ежемесячно 1700 марок, позволяя все виды коммунистической пропаганды. Эйхгорн находился в тесном взаимодействии с расположившимися в Королевском замке матросами; Эйхгорн взял под свой контроль почту, телеграф, телефон. Он был серьезным революционером — в полицайпрезидиуме стояли пушки, в решающих местах в ближайших зданиях и кафе расставлены пулеметы. Ситуация приблизилась к развязке 4 января 1919 г., когда прусское правительство официально сместило Эйхгорна и восстановило Ойгена Эрнста на посту главы берлинской полиции.
Эйхгорн сразу бросился в центральный комитет «независимых социал-демократов», благо заседание этого комитета (совместно с представителями революционных профсоюзов) происходило именно в полицайпрезидиуме Берлина. Переход прусского правительства к прямому противостоянию сразу же затмил прочие обсуждавшиеся вопросы. Догматиков от революционного марксизма смущало: перешла ли революция ко второй, социалистической фазе, только в этом случае можно было выдвинуть призыв к свержению правительства Эберта. Теоретики революции пока не увидели такого перехода. «Независимые социал-демократы», революционные профсоюзы и коммунисты издали совместную декларацию: «Этот удар, нанесенный полицайпрезидиуму Берлина, направлен против всей германской революции, против всего германского пролетариата, и на него нужно ответить». Декларация призвала к массовым демонстрациям: «Речь идет о судьбе революции»[447]. Возможно, наиболее последовательными в своей революционности на данном этапе были профессиональные союзы крупных берлинских предприятий.
Строго говоря, столь открыто выраженный призыв «сохранить революцию» был именно тем, в чем более всего нуждалось правительство Эберта — Шейдемана. Теперь проще, чем прежде, можно было обвинять «Спартак» в попытке политического переворота, в стремлении к путчу.
Ожидаемая массовая демонстрация началась во второй половине дня в воскресенье на Аллее Победителей. Это было самое массовое проявление чувств немецкого народа. Со всех рабочих пригородов к центру германской столицы устремились толпы тех, кто в кастовом прусском государстве всегда был в основании социальной пирамиды. Реяли красные знамена, блестели штыки, и Карл Либкнехт выступал, казалось, на всех перекрестках. В революционном фольклоре уже отличали «Карла Великого» — Карла Либкнехта от «Карла Малого» — российского посланника Карла Радека (прибывшего в Берлин на Рождество).
