Огг говорил негромко, чтобы не слышали в основном отряде. Теперь-то беды никакой, если и узнает кто-то ненадёжный, предупредить вражеское командование уже не успеет. Но бережёного, как говорится, бережёт Справедливый. Огг дожил до своих лет именно потому, что всегда помнил простую истину.
- Так точно, Огг-катэ, - прогудел Катберт. - Только не понимаю, зачем их отпускать, когда можно стены чинить заставить! Или в рабство продать - хоть какой-то толк с пьянчужек!
- А смысл? Нам нужно, чтобы они ушли без боя и оставили в покое солдат. Какие-никакие, а сколенцы - не стоит марать их кровью мечи...
Рыцарь ничего не ответил, но по кислой мине видно: ни малейшего пиетета к гарнизонным офицерам Катберт не испытывает. Да и ожидать от этих крыс можно всего - ещё решат напоследок расправиться с посланцем. Но приказ командира - закон. Сказали - надо идти. Тем более, что терять людей в драке со своими неохота совершенно. Прав Огг-катэ: любая схватка между сколенцами - на радость алкам.
Осторожно, чтобы перепугавшиеся гарнизонные не стали стрелять, он вышел из-за развалин. Поднял руки, демонстрируя мирные намерения. Отстегнул от пояса ножны, передавая товарищу. Вместо белого флага над головой развевалась найденная в одном из пригородных поместий простыня.
Казармы молчали. Огг видел, как открываются ставни и мелькают в стрельчатых окнах любопытные лица, фыркают у коновязи лошади, заливаются яростным лаем псы. Раздалась отрывистая, как выстрел из джезайла, команда. Что приказали? Не разобрать, далеко. Хорошо бы: "Не стрелять!"...
Парламентёру дали пройти шагов двадцать, затем из одного окна вынеслась стрела. Свист, глухой хруст смёрзшейся почвы - и оперённый наконечник подрагивает у ног замершего пятидесятника. Ещё стрела вонзается чуть сбоку, и последняя, пройдя над головой, с хрустом бьёт в саманную стену. Всё ясно: "Стой! Стрелять буду!"
Катберт понял правильно - остановился у самой стрелы, над головой вновь поднялась грязно-белая простыня.
- Стой! Кто такой? - крикнули с небольшой дозорной башенки, надстроенной над воротами в военный городок. - Куда прёшь?
- Люди зовут меня Катберт ван Верес, из рода Коббадов! - крикнул в ответ парламентёр. - Я от войска свободных сколенцев! Мне нужно говорить с вашим командиром!
- А-а, перебежчик, за чью голову король даст равный вес золота! - рассмеялись со стены.
- Сейчас я посол, а посол неприкосновенен! - напомнил Катберт. - Могу помочь вам спасти свои шкуры!
Несколько долгих мгновений ни на башенке, ни в окнах казарм, ни у конюшен не было заметно ни малейшего движения. Наверное, уже улёгшиеся спать командиры, поднятые с постели, пытаются сообразить, кто и зачем пожаловал по их души. И что, соответственно, делать: то ли занимать оборону и подниматься, то ли прорываться из города, то ли поднимать руки и сдавать оружие... Приняли мудрое, устроившее всех решение: раз понятно, что ничего не понятно - проще впустить ночного гостя и выяснить, что да как. Переговоры, так переговоры.
- Проходи, - скомандовали из окна казармы. - Эй, в башне, ворота открыть!
"Ага, а створки-то полностью не открыли! - отметил Огг, наблюдая за походом гонца. - Только чтобы Катберт протиснулся. Правильно: вдруг вслед за парламентёром попробует ворваться кто-то ещё? Едва коренастая фигура Катберта исчезла в арке ворот, створки гулко захлопнулись. Всё, теперь только ждать. И следить, чтобы под шумок не послали гонца предупредить алков. Ради этого улицы перекрыли блокпостами, в самые высокие дома забрались лучники - и всё равно бдительность превыше всего. Все они в столице впервые, могли что-то упустить.
- Вольно! - скомандовал Огг, десятники повторили приказ. Бойцы расслабились, кто-то припал к фляге, некоторые присели на полусгнившую скамейку в бывшем дворе, на рухнувшее стропило, на какой-то булыжник. Но все в любой момент готовы вскочить, схватив оружие, и, перестраиваясь, как учили, броситься в атаку. Разумеется, "ремешки вежливости" на ножнах у всех развязаны, колчаны лучников раскрыты, в джезайлы забиты пули и порох. Как расслабившийся, но в любой момент готовый обрушиться на врага зверь, отряд замер на прилегающих к Старой тюрьме улицах.
Присел под козырьком бывшего подъезда, прямо на трухлявые ступени порога, и Огг. Тревога не давала успокоиться, он сидел, как на иголках. Проклятье, о чём можно так долго болтать? Не тянут ли эти недостойные время, послав гонца к алкам? И как там, кстати, у Морреста и Гестана? Удалось им задуманное?
Грохот выстрелов и лязг стали заставил повстанцев без команды вскочить...
- Тихо вы, Ирлиф и все его Тёмные вам в глотки! - прошипел Этьен, слушая, как топочут по давно заросшему травой плацу сапоги однополчан.
- Ты говорил, дозорный будет из наших! - прошипел один из солдат. - С чего кипеш-то поднимать?
- Ему - и правда не с чего, - усмехнулся Этьен. - А только бережёного, как известно, сам Справедливый бережёт. Вот он, лаз-то!
Один за другим бойцы ныряли в кирпичную арку, за которой клубилась мгла. Последним, предварительно запалив факел, в проём протиснулся Этьен. Багровые отблески заплясали на неприветливом, заплесневелом своде помещения. Когда-то, знал Этьен, тут был подземный ход в хранилище припасов и оружия, на случай, если военный городок будет блокирован врагом.
В квартале у Старой тюрьмы некогда квартировал полк - треть охранявшего столицу легиона. Тогда же весь квартал обнесли невысокой каменной стеной, по гребню вмуровали в цемент битое стекло, ржавые гвозди и прочий опасный для жизни мусор. Этьен подозревал, что предназначались все эти радости не только для защиты солдат в военном городке, но и для преступников, буде кто сбежит из тюрьмы. Чтобы не смогли покинуть воинский лагерь, где рано или поздно найдут.
Великая Ночь ледяным катком прошлась по всем без разбора - по мытарям и неплательщикам, рабам и рабовладельцам, по монахам и куртизанкам, Харванидам и распоследним нищим. И всё-таки приземистые, толстостенные казармы, строившиеся из расчёта на штурм, устояли - стены в семь кирпичей толщиной вообще могли стоять века - устояли. После Ночи казармы опустели на годы, селились там всякие подозрительные личности, от нищих и бродяг до сектантов и бандитов.
Так они и стояли, медленно ветшая, пока два года назад квартирный вопрос ненадолго вновь не обрёл остроту. Пришедшим с Эвинной верхним сколенцам нужно было место для постоя, казармы старого военного городка пришлись им по вкусу. Туда ненадолго вернулась жизнь: день и ночь свистели пилы, звонко стучали топоры и молотки, звенели кузнечные молоты. Северяне успели привести казармы в относительно пристойный вид - а потом ушли на родину, оставив пустой, но вполне пригодный для жилья военный городок. Там и разместили после алкского погрома основные силы гарнизона. Первоначально одна сотня стояла у реки, в военном городке моряков - но после прихода алков их оттуда попросили. Впрочем, казармы всё равно наполовину пустовали. Одна-единственная рота, всё, что осталось от имперской армии, просто терялась в безбрежном море руин обнищавшей столицы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
