— Доченька, — прошептала она и погрузилась в небытие.
Зорька стояла на площади родного баймака. Судя по времени года были всё те же Ведения, но на этот раз она была одета в тяжёлый тулуп, в котором трудно было двигаться, так как он был очень толстый и жёсткий. Она была одета полностью, как на выход в лютый мороз. Вокруг не было ни души. Полная тишина. Она огляделась, поискала взглядом хоть кого-нибудь. И тут, где-то в районе Данухинского сада-огорода, закричала соя. Зорька встрепенулась, обрадовалась. Эта птичка, да на Видения — это же счастье великое. Она тяжело развернулась в негнущемся тулупе и столь же тяжело потопала на крик.
Действительно. На одном из деревьев Данухиного сада сидела небольшая птичка с ярким оперением по бокам, расфуфыренным широким хохолком на голове и длинным хвостом. Как только Зорька к ней подошла, та вспорхнула и перелетела в сторону леса, сев на берёзу. Опять крякнула, поглядывая на увешанную шкурами молодуху. У Зорьки аж в груди ёкнуло и сосок груди сладостно заныл. Она поняла, что соя её ведёт, а водит она только к счастью. И Зорька, борясь с неповоротливостью и тяжестью тулупа, уверенно зашагала за провожатой.
Так шла она долго. Соя перелетала с ветки на ветку, Зорька пёрла на пролом по припорошённой снегом высокой траве. Странно, она не чувствовала усталости, ей было только очень жарко. Она была уже мокрая с ног до головы, хоть выжимай. А птичка отлетала всё дальше и дальше в лес вдоль реки. Зорька уже потеряла счёт времени от этого однообразия и даже перестала обращать внимание на то где она идёт, какие места проходит. Наконец, она вышла на небольшую поляну, а соя пропала. Зорька покрутила головой, в поисках её и остолбенела. Она оказалась на той самой поляне, где встречала последний Семик и где в первые повстречалась с Речной Девой. Тихая заводь была прямо перед ней, только она была замёрзшей и припорошённой снегом, но даже в таком виде и в это время года, она не могла спутать этого места ни с каким другим.
Зорька подошла к сухим камышам, вступила на ровную гладь замёрзшей реки. Лёд был крепкий. Она осторожно прошла на самую середину заводи и остановилась, оглядываясь по сторонам. И тут ей в голову пришла не совсем радостная мысль: «Зачем я тут? Ведь Речные Девы сейчас уже спят.» Она ещё раз осмотрела прибрежные деревья в поисках сои, прислушалась. Нет птицы. Значит пришла туда куда надо. Она встала и задумалась. Что делать? Сделав шесть или семь полных оборотов вокруг, обозревая окрестности, она задрала голову вверх, в надежде хоть там, что-нибудь найти. Тщетно. Затем перевела взгляд под ноги и замерла. Тут же, что-то подсказало дальнейшие действия. Она опустилась на колени и начала разгребать снег, разгорячёнными руками, и как только разгребла и подтопила ладонями верхний слой, то в ледяном окошке сразу увидела улыбающейся, счастливый лик знакомой Речной Девы. У Зорьки мгновенно перехватило дыхание и из глаз брызнули слёзы. Как она была рада её видеть! Дева плавала к верху ликом, почти у самой поверхности. Зорька, радуясь и умиляясь гладила лёд горячими руками, и он почему-то казался совсем не холодным. Она с силой прижала ладонь, как будто стараясь коснуться лика Девы и тут вдруг бух и провалилась в воду. Вот она уже стоит на дне, почти по грудь в горячей воде, в объятиях Речной красавицы.
— Зоренька, девочка, ты молодец, — зажурчала нежно Дева, — я так переживала за тебя, но ты смогла пройти этот самый страшный узел и остаться жива.
Зорька ничего не понимала. Она лишь плакала от счастья. Ей было хорошо, но жарко. Она чувствовала, что ещё немного и она сварится в этой бане.
— Не бойся, — тут же заверила её Дева, — теперь самое страшное позади. Теперь ты на коне, со стрелкой в руке.
Зорька продолжала плакать, нет, уже реветь. Она сквозь слёзы проговорила:
— Я ничего не понимаю.
— Придёт время, поймёшь. Ты иди в родные земли. Там тебя ждут.
Она взяла голову Зорьки в обе руки и поцеловала в раскалённые губы и разрушилась, облив напоследок её разгорячённое тело прохладной водой.
Зорька проснулась вся мокрая. Звёздочка под боком под шкурой громко плакала. Зорька откинула шкуру и прохладный ветерок, созданный этим движением, обдул вспотевшее тело и такую же мокрую малышку, которая сразу успокоилась, чмокая губками и сопя. Было темно, хоть глаз коли. Зорька подняла ребёнка по выше. В норе, где они лежали, было душно. И только тут она поняла, что к ней вернулись силы. Ощупала лицо, вернее корку на нём, та была на месте. Она поняла, что это какая-то лечебная мазь, вроде той, которую готовил Диля. Просто она засохла, превратившись в корку. Кожа под ней чесалась так, что хотелось расцарапать её немедленно. Она села. Голова покружилась, но быстро пришла в норму. Ощупала пространство вокруг. Ничего кроме подсушенного сена. И не выдержав больше зуда, начала потихоньку, с краёв, отколупывать засохшую массу, которая, не смотря на сухость, крошилась и отдиралась от кожи с трудом и болью.
К тому времени, как в нору хлынул свежий воздух и появилась Онежка, с сальной лампой в руках, Зорька ободрала уже все края, где смогла. Онежка, увидев её сначала обрадовалась.
— Глянь, ожила, — а затем резко стала злой, — ты чё творишь?
— Чешется, дрянь, терпежу уже нет.
— Так ты лучше башкой, вон, об столб побейся, и то полезней будет.
— Ещё чуть-чуть и не только башкой и не только об столб начну биться.
Онежка подумала над чем-то, затем поставила чашечку с огоньком в специальную выемку в стене и зло проговорила:
— Ладно, уд с тобой. Не отдирай. Я быстро.
И куда-то опять уползла.
Вернулась она действительно быстро, неся большую деревянную миску с водой и мягкой шкуркой какого-то мелкого зверька, плавающей в воде.
— На отмачивай, — буркнула она, протягивая миску.
Зорька намочила шкурку и приложила мокрым мехом на сухую лепёшку. И как бы между прочим, видя, что Онежка не в самом хорошем расположении духа, спросила:
— Слышь, Онежка, а чё случилось то? Я ведь ничего не помню.
— А то и случилось, — продолжала злится от чего-то баба, — что вы с Дилем подставили меня под смертушку.
— Да можешь ты толком объяснить, чё выёбывашся? — не выдержала Зорька.
Онежка вдруг осунулась, обмякла и из злой бабы, стала мрачной и побитой.
— Когда тебя Диля на руках приволок и попросил скрыть и подлечить, я ж тогда не знала всего. Думала атаман опять Сомы обожрался, да буянит. Думала очухается на утро, покается, как всегда. Ну спрятала я тебя с дочкой, а сама думаю «хрен я тебе утром скажу, помучайся, поищи». А на утро такое началось, что я и не рада стала, что ввязалась. По утру Шумный лично Диля запорол кнутами, — она помолчала и уже через слёзы, всхлипывая, добавила, — насмерть. Пытал мальчонку, зверюга, но тот, как в рот воды набрал. Так и помер мальчик на круге, но тебя, дрянь, не выдал.
— А чё ж ты не вступилась да не сдала? — злым холодным голосом спросила Зорька.
— По началу испугалась, что сознается и меня саму под кнуты пустят. А как помер, так ещё больше испугалась. К тому ж я ночью такое учудила…
Она замолчала, что-то ковыряя у себя на рубахе и после паузы продолжила уже совсем упадшим голосом:
— Надо было тебя сразу сдать атаману. Мальчишка бы остался жив. А после сдавать — себя убить. Сказали бы знала, видела, а промолчала. Пацана замучить разрешила. Не думала я, что всё так выйдет, а он ночью то ничего не сказал.
Зорька тихо плакала. Слёзы катились сами собой в три ручья, с правой стороны стекая, с левой намачивая маску изнутри. К боли душевной добавилась жгучая боль в области брови под маской. Онежка тоже плакала тихо. Лишь постоянно утираясь рукавом.
— Я спряталась в доме. Ничего понять со страху не могу, — продолжила знахарка, — а тут Капенька прибежал весь в слезах. Они ж с Дилем с одного коровника сбежали. Говорили всем, что братья. А самом-то деле они от разных мамок, но дружили не разлей вода. Он у Ровного на прислуге. Ну и порассказал. Я чуть не поседела. Ровный то рядом с атаманом за столом сидит, ну и пацаны постоянно за их спина рядом. В основном за спиной атамана всегда сидели. Капенька то лечится у меня. С животом мается бедняга. Я вообще то баба нелюбопытная, а тут со страху возьми да попытай, что за тревога поднялась в логове. Так-то он всегда молчит о том, что слышать приходится, а тут в сердцах всё и выложил.
