витрине на манекенах. Мадемуазель Виржини взялась все исполнить, достала папки с образцами и альбом с цветными эскизами и попросила выделить себе помощницу, которая достаточно хорошо говорит по-французски, чтобы передавать ее распоряжения итальянкам-портнихам в мастерскую.
— У меня есть самая подходящая работница! — воскликнула мадемуазель Грифони. — Мы зовем ее Бриджида, и во всей Пизе не сыщешь другой такой ленивицы и разгильдяйки, зато ум у нее острый, что твоя иголка, и она жила во Франции и говорит на вашем языке, будто на родном. Сейчас же отправлю ее к вам!
Мадемуазель Виржини недолго оставалась наедине со своими шелками и эскизами. В ее комнату, будто героиня великой трагедии на сцену, вошла высокая женщина с бесстрашными черными глазами, небрежными манерами и по-мужски твердой поступью. Едва увидев портниху-француженку, она остановилась, изумленно всплеснула руками и воскликнула:
— Финетта!
— Тереза! — вскричала француженка, швырнула ножницы на стол и подбежала поближе.
— Тише! Зови меня Бриджида.
— Тише! Зови меня Виржини.
Последние два восклицания раздались одновременно, после чего собеседницы молча уставились друг на друга. Смуглые щеки итальянки стали тускло-желтыми, а голос француженки дрогнул, когда она заговорила вновь.
— Ради всего святого, до чего же низко ты пала! Как так вышло? — спросила она. — Я думала, тебя ожидает…
— Молчи! — оборвала ее Бриджида. — Сама видишь, что меня ожидало. На мою долю выпало много несчастий, и уж кому-кому, а тебе не пристало о них упоминать.
— Думаешь, со мной не произошло несчастий со времени нашей последней встречи? — (При этих словах глаза Бриджиды злорадно вспыхнули.) — Считай себя отмщенной. — Мадемуазель Виржини холодно отвернулась к столу и снова взялась за ножницы.
Бриджида подошла к ней, бесцеремонно обняла за шею и поцеловала в щеку.
— Давай снова станем подругами, — сказала она.
Француженка засмеялась.
— Расскажи, почему я могу считать себя отмщенной, — продолжала Бриджида, усилив хватку.
Виржини дала Бриджиде знак нагнуться и что-то быстро зашептала ей на ухо. Итальянка жадно слушала, не спуская яростного недоверчивого взгляда с двери. Когда шепот утих, она отпустила собеседницу и, вздохнув с облегчением, отбросила за спину тяжелые черные волосы.
— Теперь мы подруги, — проговорила она и лениво уселась в кресло у рабочего стола.
— Подруги, — повторила мадемуазель Виржини и снова засмеялась. — Ну, за работу. Полагаю, я здесь, чтобы погубить предыдущую управляющую, которая посмела пойти против нас. Отлично! Я ее погублю. Расстели-ка на столе вон тот отрез желтой парчи, моя милая, и приколи выкройки со своего конца, а я приколю со своего. Что ты задумала, Бриджида? (Только не забывай: Финетта мертва, а Виржини возродилась из ее праха.) Ты же, наверное, не собираешься провести здесь всю жизнь? (Оставляй везде по краю припуск в один дюйм.) Наверняка у тебя есть другие варианты. Какие? — Она зажала в зубах несколько булавок, чтобы были наготове.
— Взгляни на мою фигуру. — Бриджида вышла на середину комнаты и приняла театральную позу.
— Ах, она уже не та, что прежде. Ты раздобрела. Тебе нужны диета, моцион и корсетница-француженка, — проговорила Виржини сквозь заграждение из булавок.
— Разве богиня Минерва занималась моционом и заказывала себе французские корсеты? А я думала, она летала на облаках и жила в те времена, когда осиные талии еще не изобрели.
— Что ты имеешь в виду?
— Это и имею: сейчас мой главный план — попробовать заработать на том, чтобы позировать для статуи Минервы в мастерской лучшего пизанского скульптора.
— А кто это? Отмотай мне вон того черного кружева, ярда два.
— Великий скульптор Лука Ломи — древнего рода, когда-то благородного, но теперь обнищавшего. Мастер вынужден брать заказы на статуи, чтобы зарабатывать на жизнь себе и своей дочери.
— Еще кружева для корсажа, возьми две мерки обхвата груди. И каким же образом ты собираешься заработать состояние, позируя нищему скульптору?
— Погоди минутку. Кроме него, в мастерской есть и другие художники. Во-первых, его брат, патер Рокко, который проводит с мастером все свободное время. Он и сам неплохой скульптор, по его заготовкам отлили несколько статуй и купель для его церкви. Святой человек: все его работы — исключительно на духовные темы.
— Ха! Во Франции такого священника сочли бы шутом гороховым. Дай еще булавок. Ты же не собираешься нажиться за его счет?
— Да говорю тебе — погоди минутку. В мастерской есть и третий скульптор — и он настоящий аристократ! Его зовут Фабио д’Асколи. Он богат, молод, красив, единственный сын и простачок, каких поискать. Только подумай — он трудится над скульптурами, будто на хлеб себе зарабатывает, и считает это развлечением! Только вообрази — он принадлежит к одному из лучших пизанских семейств, а стремится к славе художника. Да он не в своем уме! Погоди, погоди! Сейчас будет самое интересное. Его отец и мать умерли, у него на свете нет ни одного близкого родственника, который мог бы призвать его к благоразумию, он холост и сам распоряжается всем своим состоянием. Милая моя, он же напрашивается, прямо напрашивается на то, чтобы нашлась умная женщина, которая протянет руку и приберет его денежки!
— Да-да, теперь понимаю. Богиня Минерва — умная женщина, и она протянет руку и приберет его денежки с исключительной ловкостью.
— Прежде всего нужно устроить так, чтобы он сам мне их предложил. Учти, позировать я буду не ему, а его наставнику Луке Ломи — это он работает над статуей Минервы. Моделью для головы послужила его дочь, а теперь ему нужна натурщица для рук и бюста. Насколько я слышала, мы с Маддаленой Ломи почти одного роста и различаемся лишь тем, что у меня статная фигура, а у нее плохая. Я предложила ему позировать через одну знакомую, которая помогает в мастерской. Если мастер согласится, меня наверняка представят нашему богатому юному господину, а остальное предоставь моей красоте, многочисленным достоинствам и хорошо подвешенному языку.
— Погоди! Я передумала, не буду пускать двойное кружево. Сделаю в один ряд, но по всему платью волнами, вот так. Ну а кто же эта твоя приятельница, которая помогает в мастерской? Четвертый скульптор?
— Нет-нет, это самое диковинное и самое наивное на свете создание…
Тут в дверь комнаты еле слышно постучали.
Бриджида прижала палец к губам и сердито воскликнула:
— Войдите!
Дверь тихонько приотворилась, и в комнату вошла девушка в бедном, но очень опрятном платье. Она была довольно худенькой и ниже среднего роста, однако лицо и вся фигурка отличались идеальными пропорциями. Волосы у нее были того роскошного красновато-рыжего оттенка, а глаза — того темного фиалкового цвета, которые благодаря портретам Тициана и Джорджоне прославились как венецианский эталон красоты. Ее черты обладали особой, самой редкостной
