Эдди оттолкнул меня локтем в сторону, схватил Морриса за черную футболку и прижал к стене. И без того большие глаза Морриса распахнулись еще шире. С бессловесным недоумением он смотрел на возбужденное лицо Эдди. Я перехватил Эдди за руку, попытался оторвать его пальцы от брата, но не сумел их разжать.
— Ты что, подслушивал, идиот недоразвитый? — прошипел Эдди.
— Эдди, Эдди, даже если он что-то слышал, это ничего не значит. Не обращай на него внимания. Он не расскажет. Отпусти его, — сказал я.
И он отпустил Морриса. Раскрыв рот, Моррис смотрел на Эдди, потом взглянул на меня: мол, в чем дело? Потом повел плечами, тут же, по-видимому, забыв обо всем.
— Я разобрал осьминога, — сказал Моррис. — Щупальца, идущие к центру, мне нравились. Они похожи на спицы колеса. Но с какой бы стороны ты ни заходил внутрь, ты всегда знаешь, куда придешь. А лучше, когда не знаешь. Сделать это труднее, зато лучше. Теперь я придумал кое-что новое. Я начну от центра и буду двигаться к краям, как пауки.
— Отпад, — сказал я. — Давай.
— Для этого проекта надо еще больше коробок. Подожди, вот увидишь.
— Мы скоро спустимся к тебе, да, Эдди?
— Угу, — кивнул Эд.
— Я в подвале, если кто-нибудь будет спрашивать, — сказал Моррис, скользнул в узкую щель между Эдди и мной и затопал по ступенькам вниз.
Мы прошли в гостиную, я включил телевизор, но не мог сосредоточиться на передаче. Я как будто разделился. Одна моя половина стояла в конце длинного коридора, и на другом его конце я видел Эдди и себя самого на диване, только там был не я, а восковая фигура, сделанная по моему образу и подобию.
Эдди сказал:
— Извини, что сорвался и накричал на твоего брата Я хотел, чтобы Эдди ушел. Хотел остаться один, свернуться калачиком на кровати в темной тишине своей комнаты. Я не знал, как попросить его уйти.
Вместо этого я вдруг проговорил онемевшими губами:
— А если Моррис все-таки скажет, хотя он не скажет, я знаю, то есть если он и слышал нас, он все равно не понял, о чем мы говорили, и если он все-таки расскажет, ты ведь… ты не…
— Убью себя? — закончил за меня Эдди. Он решительно и громко кашлянул. — Фига с два. Я убью его. Но ведь он не скажет, верно?
— Не скажет, — сказал я. У меня заболел живот.
— И ты тоже не скажешь, — через несколько минут сказал Эд.
День клонился к вечеру, вокруг нас собиралась мгла.
— Не скажу, — сказал я.
Он поднялся и похлопал меня по ноге, выходя из комнаты:
— Мне пора. Сегодня я ужинаю у своего двоюродного брата. До завтра.
Я дождался, пока хлопнет дверь, ведущая в прихожую. Потом встал, испытывая головокружение и слабость. Еле передвигая ноги, я пересек гостиную и вышел в коридор, намереваясь подняться к себе. И чуть не споткнулся о Морриса. Он сидел посередине лестницы, положив руки на колени, на лице — непроницаемая пустота. Он был одет во все темное, и в наступающих сумерках выделялось бледное пятно его лица. У меня сжалось сердце, когда я увидел его. От неожиданности я остановился и так и стоял, возвышаясь над ним. Он смотрел на меня снизу вверх, и лицо его выражало, как всегда, чуждый и невозмутимый покой.
Значит, он слышал и все остальное, включая угрозу Эдди убить его, если он проговорится. Хотя я сомневался в том, что Моррис понял, о чем шла речь.
Я обошел его и закрылся в своей комнате. Там я, не раздеваясь, как намеревался, забрался на кровать. Комната тут же поплыла и закачалась. Скоро меня затошнило от морской болезни, и пришлось спрятаться под одеяло с головой, чтобы отсечь это бессмысленное, дезориентирующее движение внешнего мира.
На следующее утро я первым делом схватился за газеты, ожидая найти там информацию об аварии: «В результате нападения с виадука маленькая девочка находится в коме». Но ничего подобного в новостях не было.
После обеда я позвонил в больницу и сказал, что ищу пострадавших после аварии на трассе 111 — той, где машина съехала с дороги и разбилось лобовое стекло. Мой голос дрожал и прерывался, и женщина на другом конце провода стала расспрашивать — зачем мне это надо, кто я такой? И я повесил трубку.
Через несколько дней я сидел в своей комнате, ощупывая карманы вельветовой куртки в поисках начатой упаковки жвачки, и неожиданно мои пальцы нащупали плоский квадратик гладкого скользкого материала вроде тонкого пластика. Я вытащил его на свет и уставился на фотографию Минди Акерс, трогающей себя за промежность. У меня внутри все сжалось. Я открыл верхний ящик тумбочки, сунул туда фотографию и с грохотом захлопнул ящик. От одного вида этого снимка мне стало трудно дышать. Я сразу вспомнил, как «вольво» врезалась в дерево, как выпрыгнула из нее женщина, зажимая варежкой глаз, с криком: «Боже мой, Эми!» К тому времени мои воспоминания о происшествии потускнели. Иногда мне казалось, что по лицу блондинки текла кровь. А иногда я представлял себе, что окровавлено было треснувшее лобовое стекло, лежавшее на снегу. Еще мне казалось порой, будто я слышал тоненькое повизгивание ребенка, кричащего от боли. Этот образ, хоть и слуховой, был особенно навязчивым. Кто-то кричал, я не сомневался в этом; кто-то еще, кроме женщины. Может быть, я сам.
С того дня я не хотел иметь ничего общего с Эдди, но не мог от него отвязаться. На уроках он садился рядом со мной и писал мне записки. Мне приходилось отвечать на них, чтобы он не подумал, будто я избегаю его. После школы он приходил ко мне домой без предупреждения, и мы вместе сидели перед телевизором. Он приносил с собой шашки и расставлял их на доске, пока мы смотрели комические шоу. Теперь я понимаю — или догадывался уже тогда, — что он сознательно держался рядом, следил за мной. Он знал, что нельзя упускать меня, что, если мы не будем напарниками, я буду поступать так, как захочу, и могу признаться. Еще он знал, что я слишком слаб и не сумею сам положить конец нашей дружбе — ведь мне не хватало силы воли не открыть ему, когда он звонил в дверь. Он понимал, что для меня проще мириться с неприятной ситуацией, чем пытаться что-то изменить, рискуя вызвать открытую конфронтацию.
Примерно три недели спустя после происшествия на трассе 111 я обнаружил в своей комнате Морриса. Он стоял у моей тумбочки, у открытого верхнего ящика. В одной руке он держал пачку лезвий для канцелярской бритвы. В этом ящике я хранил самое разное барахло: бечевку, скрепки, изоленту. Иногда, когда Моррису чтото требовалось для его бесконечного строительства, он совершал налет на мои запасы. В другой его руке был зажат снимок промежности Минди Акерс. Моррис поднес его к самому носу и рассматривал круглыми, непонимающими глазами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
