Вы спросите меня, молодые люди: «Почему все-таки эти продукты назывались заказом?» А я отвечу на ваш вопрос вопросом: «А почему главный председатель всего в нашей стране назывался Генеральным секретарем?» Не можете ответить? Вот то-то!
Дивертисмент (Ефим Копелян)
Редко случалось, чтобы фантастическая популярность пришла к человеку, который настолько не заботится об этой популярности, как Ефим Захарович Копелян. Отсутствие суеты в жизни и на сцене было его отличительной чертой.
Ефим Копелян — прозвище Старык (не Старик, а именно Старык — через «ы») — любил компанию, но узкую, любил смешное, но скорее пассивно — больше слушал, чем рассказывал, играл социальных героев, но не брезговал комическими ролями и лаже буффонадой, в партии не состоял, любых должностей, даже общественных, избегал.
Народ его обожал. Именно так — не только зрители, но народ. Театр само собой — он сыграл много главных ролей в спектаклях одного из самых известных театров страны. Много сыграл в кино Но было еще телевидение. И тут он был нарасхват. При этом — напомню — никуда никакой инициативы с его стороны, дескать, дайте мне эту роль! Никогда! Фима только соглашался.
А когда в 73-м вышел суперсуперфильм «Семнадцать мгновений весны» и Копелян читал всего-навсего закадровый комментарий, в его голос влюблялись не меньше, чем в самого Тихонова в роли Штирлица.
Тогда Ефим Захарович получил еще одно прозвище — Ефильм Закадрович.
Фима был невероятно смешлив. В жизни это играно сдерживающую роль — актерское фанфаронство, самоподача, хвастовство в его присутствии были совершенно невозможны. Копелян начинал пожевывать свои усы и давиться смехом И любая хлестаковщина увядала, вранье обнаруживалось. Короче, Копелян был моральным стабилизатором в актерском цеху.
Но вот его смешливость на сцене — это было серьезным испытанием для партнеров. Я с ним играл «Синьор Марио пишет комедию» (151 раз), «Я, бабушка, Илико и Иллаоион» (212 раз), «Три сестры» (88 раз), не считая «Горя от ума», «Генриха IV» и проч. — я хорошо знаю, что такое, когда Копеляну смешинка в рот попала.
Идут «Три сестры». 1 акт. Кирилл Лавров в роли Соленого должен сказать: «Если философствует мужчина, то это будет философистика или там софистика; если же философствует женщина или две женщины, то уж это будет — потяни меня за палец». Лавров оговаривается- «Если же философствует женщина, то это уж будет — поцелуй меня...» ...наступает тягостная и двусмысленная пауза, после чего Лавров, перекосившись лицом и с некоторым завыванием говорит: «.. за па- а-алец!» Копелян прихватывает зубами свои усы и начинает мелко трястись. Казалось бы, ну, что ж, ну, случилось, ну, посмеялись. Хотя у Товстоногова такие вещи наказуемы. Но беда не ушла. На следующем спектакле Лавров только начал говорить: «А если философствует женщина...», Копелян — полковник Вершинин — вскинул голову и стал всхлипывать от смеха. На третий раз Лаврову стоило выйти из кулисы, а Копелян, зажимая рот руками, кинулся в другую сторону. Я — барон Тузенбах — за ним, а он шепчет сквозь смех: «Я не могу на него спокойно смотреть». Вот так!
А когда в том же 1 акте артист Штиль в роли Родэ вместо «Сегодня все утро гулял с гимназистами» сказал «Все утро гулял с гимнастами», ну, сами догадайтесь, что было.
Копелян в разговоре, пародируя речи партийных руководителей:
— Это мы сами решим! — А что скажут артисты? — Артист в театре роли не играет!
Не имеет роли! Не играет значения!
В коридоре: — Угостите сигареткой, Ефим Захарович. О-о! «Мальборо»! Где вы берете «Мальборо»? — Это вы берете. Я покупаю.
Копелян пришел к нам в гримерную с шарадой:
«Праздник светильников преисподней». Всё вместе — ограждение возвышения. Что это? Ответ: баллюстрада.
Наш ответ Копеляну:
Мое первое — африканец, мое второе — половина главного достоинства Копеляна, мое третье — важное достоинство девицы. Всё вместе — дружеское пожелание. Что это? Ответ: негрустити.
Когда хоронили Ефима Захаровича, вслед за машиной с гробом шла нескончаемая вереница машин с черными лентами на ветровом стекле. По обеим сторонам Фонтанки стояли толпы людей до самого Невского. Люди махали руками. Прощались. Многие плакали.
Опасайтесь юбилеев
— Маловато философской глубины, — сказал мне директор театра в ответ на мое предложение поставить «Зимнюю сказку» Шекспира, — мы посоветовались, и нам не рекомендовали. А вот о чем надо подумать, так это о шестидесятилетии образования Советского Союза. Нужна драматургия национальных республик. В министерстве очень поддерживают пьесу Ибрагимбекова, не хотите почитать?
— Ибрагимбекова?
— Ибрагимбекова. Называется «Похороны в Калифорнии».
— Рустама Ибрагимбекова?
— Рустама Ибрагимбекова. Азербайджанская пьеса. «Похороны в Калифорнии». Если бы вы согласились ее поставить, зеленая улица по всем линиям. В декабре 60 лет СССР.
Был апрель 82-го года. Я был полон режиссерского задора. И я хорошо знал Рустама. Могу сказать, что мы приятельствовали. И брата его Максуда я знал, и их семьи. Пьеса была странная — действительно про Америку XIX век, некое выдуманное маленькое государство в горах Калифорнии. Правит диктатор от имени Вдовы. Она — Вдова — носительница начальной идеи этого ныне извращенного общества. А творец идеи — вроде бы азербайджанец, прибывший в Америку бороться за свободу. Считается, что он погиб. Но вот в городе-государстве появляется новое лицо — Путник. Мы начинаем понимать, что это и есть благородный основатель. На Фоне многолюдной жизни ужасного города возникает любовный треугольник, осложненный борьбой за власть: Диктатор — Георгий Жженов, Вдова — Нина Дробышева и Путник — Сергей Юрский. Побеждает зло. Путник погибает. Вот такая пьеса.
Удивительно, что Министерство культуры так страстно рекомендовало эту пьесу. Ибрагимбеков, писатель весьма либеральных взглядов, в данном случае написал произведение прямо-таки диссидентское. Это была политсатира, слегка прикрытая романтическим флером и тем, что это, дескать, не у нас, «а там», и не сейчас, а давно. То ли никто «наверху» не читал внимательно пьесу, а имя Рустама имело вес, го ли бюрократическая неразбериха зашла за критическую отметку, но факт остается фактом — мрачная пьеса о сгнившем тоталитарном обществе прошла все цензурные барьеры и выдвигалась как подарок к юбилею Союза Советских Социалистических Республик
С художником Энаром Стенбергом мы обозначили жанр спектакля как «трагический цирк». Были клоуны — выжившие из ума местные жители, был укротитель — Шериф, была наездница — Проститутка, иллюзионист — гробовых дел мастер. Путник и Вдова исполняли «воздушный полет», а диалоги Диктатора и Путника по мизансценам напоминали партерных акробатов. Сцена представляла собой арену. На ней были подвижные металлические лестницы и большие шары, какие бывают в цирковых аттракционах со львами и тиграми. Если добавить к этому, что было еще коллективное чтение страшной поэмы великого Эдгара По «Ворон», то вы догадаетесь, наверное, что наверчено в этом спектакле было порядочно. Боюсь, что даже слишком.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
