– Боюсь, тебя ждет еще одно потрясение, – промолвила Сиврейн.
Я ничего не ответил.
– С Виктором приехала девушка, которая тебе тоже небезразлична. Ее зовут Роуз.
– Роуз? – прошептал я. – Моя Роуз?! – Боль переросла в ярость. – Да как, во имя Всевышнего, они добрались до моей Роуз?
– Позволь мне тебе все объяснить, – сказала Сиврейн. – Позволь рассказать.
Медленно, тихим голосом она поведала мне обо всем, что случилось с Роуз. Как мои поверенные старались со мной связаться, но я в ту пору игнорировал все «земные послания». Она подробно описала мне, как на Роуз напали и как она ослепла, а лицо и шея у нее были обезображены – и как она рыдала, снова и снова в мучениях призывая меня, как Сет услышал этот крик, и Фарид тоже услышал его – и как они вмешались: ради меня же самого.
О, Смерть, как упорно ты алчешь заполучить мою любимую Роуз! Как жадно стремишься ты завладеть моей бесценной Роуз, о Смерть!
– Девочке давали ровно столько Крови, сколько требовалось, чтобы исцелить ее слепоту, – продолжала Сиврейн, – но не столько, чтобы ее преобразить. Сколько нужно, чтобы восстановить ей пищевод, исцелить кожу. Но не начать трансформацию. Она все еще целиком и полностью человек – и любит твоего сына. А он любит ее.
Кажется, я пробормотал что-то вроде «Это все Фаридовы штучки», но без настоящего пыла. Мне было уже все равно. Совершенно все равно. Ярость улеглась. Осталась одна только боль. Я по-прежнему видел мысленным взором образ моего мальчика – и уж конечно, мне не требовалось никаких телепатических сигналов, чтобы представить себе Роуз, мою милую храбрую Роуз, такую счастливую во время нашей последней встречи – нежную, любящую Роуз, которую я покинул ради ее же блага, зная, что теперь она уже слишком взрослая, чтобы находиться рядом со мной, слишком взрослая, чтобы обманываться насчет моей природы. Моя Роуз! И Виктор.
– Теперь о мальчике с девочкой знают все, кто ни попадя, – объяснила Сиврейн, – потому что Фарид с Сетом привезли их на общий сбор в Нью-Йорке. И тебе тоже следует туда отправиться. Предоставь Маарет самой разбираться. Главное – это наш сбор. Что бы ни случилось с Маарет, Голос все равно будет представлять нам угрозу. Выступаем завтра на закате.
Вперив взгляд в лакированную столешницу, я гадал, что все это значит.
После долгой паузы Элени промолвила нежным голоском:
– Прошу тебя, пойдем с нами. Прошло время, когда мы могли позволить себе здесь отсиживаться.
Я посмотрел на ее пылкое серьезное личико, на лицо сидевшей подле нее Эжени. Потом взор мой скользнул по удивительно выразительным лицам Рэймонда Галланта и Гремта. До чего более человеческими они казались, чем остальные из нас!
– Послушай, – нетерпеливо обратилась ко мне Габриэль. – Понятно, что ты пока не можешь вместить в себя все эти откровения – никто не смог бы. Но знай, пожалуйста, что эта девочка, Роуз, находится на грани безумия – как свойственно тем, кто слишком много знает о нас. Виктор же, с другой стороны, с самого начала знал, что ты его отец. Он рос, окруженный материнской любовью, и знает, что его мать тоже стала вампиром. Так давай же завтра отправимся в путь, чтобы разобраться сперва хотя бы с этим, а уже потом заняться Голосом.
Я кивнул, стараясь удержать горькую улыбку. Какую, однако, они разыграли комбинацию! Нарочно ли? Тонкий ли это расчет? Впрочем, какая разница. Уж как есть, так есть.
– Думаешь, это важнее Голоса? – спросил я. – Думаешь, с этим нельзя подождать еще немного? А вот я – не знаю. Не знаю, что думаю. Не могу думать. Мне надо собраться с мыслями.
– Я думаю, если ты вернешься к Маарет, то будешь глубоко разочарован тем, что там обнаружишь, – парировала Габриэль. – Да она может вообще тебя уничтожить!
– Тогда расскажи наконец, что ты такого знаешь! – Во мне вдруг вспыхнул гнев. – Давай уже, выкладывай!
– Важно не то, что я знаю, а то, что будем знать мы все, собравшись вместе. – Габриэль тоже начала злиться. – Не мои подозрения, не перехваченные мной или кем-нибудь другим отрывочные образы. Ну как ты не понимаешь? Наше положение гораздо хуже, чем в прошлый раз, неужели не ясно? Однако у нас есть Сиврейн и Сет, который даже древнее ее, и кто знает, кто еще? Мы должны идти к ним, не к Маарет.
– А ты знала, что у меня есть сын, и молчала! – порывисто выпалил я. – И знала, что случилось с моей Роуз.
– Лестат, прошу тебя, прекрати, – вмешалась Сиврейн. – У меня от тебя уши болят. Твоя мать узнала обо всем лишь от меня – и я просила ее немедля отправиться за тобой и привести сюда. Ты жил в собственном мирке, уединенном и огражденном. Ты ни намеком не давал понять, что тебе это все небезразлично. Так пойдем же теперь с нами, присоединимся ко всем остальным. Мы только о том и просим.
– Я хочу найти Дэвида и Джесси… – начал я.
– Дэвид и Джесси уже там, – сказал Гремт.
– А что ты можешь сказать о Маарет? Что с ней вот прямо сейчас? – Я стукнул кулаком по столу.
– Я не всемогущ, – тихонько ответил Гремт. – Да, мне не составило бы труда покинуть это тело и перенестись туда, невидимо и бесшумно. Однако я отрекся от этой силы. Я приучил себя ходить, говорить, видеть и слышать на людской манер. И кроме того, что бы ни случилось с Маарет, не в нашей власти изменить предначертанную ей участь.
Я отодвинул кресло и поднялся на ноги.
– Мне надо побыть одному. Это все уже чересчур. Мне надо выйти, побыть одному… Не знаю, что я решу. У нас есть еще несколько часов, чтобы все обсудить. Я хочу побыть в одиночестве. Ясно одно – вам следует отправляться в Нью-Йорк. Вам всем. И там противостоять этому Голосу – со всех сил. Но что до меня – я не знаю.
Сиврейн тоже поднялась и, обойдя стол, взяла меня за руку.
– Хорошо же. Ступай, поброди один, если тебе так надо. Однако у меня есть то, что поможет тебе в раздумьях – то, что я приготовила специально для тебя.
Она вывела меня из комнаты и зашагала по длинному коридору, как и все тут, покрытому мерцающим золотом. Однако следующий туннель, более грубый, необработанный, увел нас прочь, вниз по длинной и крутой вырезанной из скалы лестнице.
Казалось, мы попали в лабиринт. Внезапно повеяло запахом человека.
Наконец мы добрались до длинного пологого ската, заканчивающегося перед крошечной каморкой, освещенной лишь парой поставленных на выступы в стене свечей. Оттуда, из-за железной решетки, на меня яростно уставился золотокожий мужчина со злобными черными глазами.
Голову кружил упоительный, всепроникающий, почти неотразимый запах.
При виде нас пленник принялся со всей силы трясти решетку, обрушивая на Сиврейн поток самых грязных и вульгарных французских ругательств, какие мне только приходилось слышать, и угрожая неведомыми сотоварищами, которые оторвут ей руки и ноги и надругаются над ней всеми извращенными способами, какие он только мог изобрести.
«Братки!», – кричал он, пересыпая угрозы бранью, будто ни за что не оставят в живых того, кто посмел его хоть пальцем тронуть, и она еще сама не понимает, во что ввязалась – и так далее, и так далее, по кругу, пуская в ход все мыслимые и немыслимые ругательства, какие только можно употребить по отношению к существу женского пола.
Я был заворожен. Давненько уже мне не доводилось сталкиваться с созданием, настолько безраздельно предавшимся злу, настолько наглым и беспардонным в припадке ярости. От его грязной темницы и пропитанной потом джинсовой рубашки пахло морем, на лице и правой руке белела сетка старых затвердевших шрамов.
За спиной у меня закрылась тяжелая дверь.
Мы с пленником остались наедине. На крючке справа от решетки, за которой он бесновался и сыпал проклятиями, висел ключ. Я снял его и медленно повернул в замке.
Пленник немедля вырвался из-за решетки и прыгнул на меня, целясь руками мне в горло.
Я не сопротивлялся и не уклонялся – встретил его напор грудью, что от удара не поддалась назад ни на четверть дюйма. И вот он уже прижался ко мне вплотную, глядя мне прямо в глаза, отчаянно сдавливая пальцами мою шею, но не в силах оставить на ней даже крохотной вмятинки.
Тогда он отпрянул, переосмысливая ситуацию, и попробовал зайти по-другому. Быть может, мне нужны деньги? У него куча денег. Ладно, он понимает, что столкнулся с чем-то таким, чего раньше никогда не встречал. Да, мы не люди, теперь-то он и сам видит. Но он не дурак. Совсем не дурак. Что мне нужно?
– Ну отвечай же! – вопил он по-французски. Взгляд его метался по потолку, полу, стенам. Дверям.
– Мне нужен ты, – по-французски ответил ему я и, открыв рот, провел языком по клыкам.
Он не поверил собственным глазам – ну разумеется, не поверил, ведь это же суеверия и предрассудки, ведь таких, как я, попросту не бывает.
