Довольно далеко за ними появилась какая-то тёмная масса. Некоторое время он не мог понять что. А потом узрел блеск стали, хвостатые бунчуки, гривастые тени коней – и понял.
Бегущие могли убежать. Главное – чтоб были открыты ворота.
Он схватил Магдалину, поставил её ноги себе на плечи, а потом вытянул, как мог, руки вверх.
– Прыгай за внешнюю стену! Прыгай!
– Я не…
– Руки мне развяжешь! Прыгай!
Магдалина прыгнула.
– Беги к внутренним воротам! Грохочи! Зови!
Сам он бросился к воротам во внешней, низкой стене. Схватил за верёвку колокола, которым вызывали сестру-привратницу. Ударил раз, другой, третий… Изо всех сил, со всех ног, близко уже летели беглецы. А за ними, прямо из зарева, мчалась орда, сотни две татар.
– Иги-ги! Иги-ги! Адзя-адзя! Иги-ги-и-и! – визг холодом отдавался в спине.
…Игуменья в своей келье услышала и подняла голову с ложа.
– Ну вот, кажется, всё кончено.
Человек, лежащий рядом с ней, тот самый великан Пархвер, что когда-то вёл Христа и апостолов на пытку, лениво раскрыл большие синие глаза:
– Ну и хорошо. Недаром я тебе приказ привёз и три дня исполнения ждал.
– А мне грех, – сказала та, одеваясь.
– Три дня – и уже грех, – улыбнулся тот.
– Я же не об этом. – Игуменья погладила его мокрые золотые волосы. – Я ж их сама три дня отпускала. В какой-то из них, мол, и схватят.
– Ты не спешишь?
– А чего? Я так и вообще с этим делом не спешила. Один день не пришли за ними – ах, как хорошо! Другой – ну просто чудесно! Третий… И если бы ещё не приходили – слава Богу. Я же знаю, разве ты на меня позарился бы? Так просто, от скуки три дня ожидая. Да ещё в соседней келье закрытый.
Могучая грудь Пархвера затряслась.
– Брось! – улещал он. – Ты баба ничего. Просто мне, видно, всю жизнь от одной к другой идти. Пошутил Бог, наделил росточком. Обнимаешься где-то в роще, а она тебе хорошо если под дых головой… А что, есть, наверное, страна великанш?
– Наверное, есть… Ладно, пойдёшь так пойдёшь. Идём, девку ту из башни выпустим.
– Идём. А как ты её вытуришь?
– А просто. Выведем за большую стену, а после я из-за неё коловоротом внешнюю решётку подниму. Не думай, поймают.
– А нас они не поймают?
– В той башне поймают? Глупости! Там одному можно против всей орды продержаться. Припасов хватит. – Она улыбнулась. – Вот и посидим.
– Ну-ну, разошлась.
– Я тебя, голубок, не держу. Понадобится – в тот же день ходом выведу, и гони в Гродно… если дорогой нехристи не перехватят.
Они вышли.
Христос всё ещё метался у стены. В глазок ворот увидел лицо Магдалины.
– Не открывают!
– Беги, – голос его одичал. – Бей, греми, руки разбей – достучись!
Снова начал бешено дёргать верёвку колокола.
Между беглецами и конниками всё ещё сохранялся разрыв. Христос не знал, что ордынцы уверены – ворота не отворят и потому не торопятся.
Да и лезть на рожон не хотелось: Тумаш и ещё пара апостолов временами останавливались и бросали в конников камни.
Но двери не отворяли, а он уже видел не только лица своих, но и физиономии крымчаков, в основном широкие и скуластые, горбоносые, с ощеренными пастями. Шлемы-мисюрки, малахаи, халаты поверх кольчуг, лодочки стремян.
Ноздри его уже ловили запах врага, дикий, чужой, – смесь полыни, бараньего жира, пота и чегото ещё.
– Иги-ги! Иги-ги!
И вдруг он всем нутром понял: не отворят. Испугались или с намерением, чёрт его знает для чего. Теперь и самому не вскочишь. И значит, все попали в западню и он также. Колодка на шее, цепи, аркан, путь в Кафу. Вот каков будет твой конец, лже-Христос. И нечего с надеждой глядеть на небо, не поможет.
Запыхавшиеся беглецы, с красными от напряжения, искаженными диким ужасом лицами, были уже близко. Даже если подсаживать людей – прежде всего женщин – на стену, успеешь подсадить от силы троих-четверых. А стало быть, схватят и Тумаша, и Иуду, и всех, и его. Бедных не выкупят. Рабство. Кнут.
Он оглядел стену, и вдруг что-то промелькнуло в его глазах: «А может, и вскочишь?».
Христос припустил навстречу беглецам. Увидел у некоторых в глазах безмерное изумление. Но бежал он недолго. Саженей через десять повернулся и, набирая скорость, помчал к стене.
– Да! – хрипло крикнул Тумаш. – Правильно! Лишь бы не плен.
Он подумал, что Христос хочет разбить голову о камни. Но тот и не помышлял об этом. Разогнавшись, он ногами вперёд прыгнул на стену и, по инерции сделав на ней два шага, вскинул руки, захватил-таки пальцами острый верхний край её, срывая ногти, обдирая живот, извиваясь, подтянулся с нечеловеческой силой, силой отчаяния и безысходности, вскинул одну ногу, а после и сел верхом на замшелые камни. Упал головой на верх забрала во внезапном страшном изнеможении.
Сверху увидел лицо Раввуни, его протянутые руки, глаза, в которых были радость за него и одновременно безмерная растерянность.
В это время татарва догнала и схватила Иоанна Зеведеева и Фому. Христос не понял как. Иоанн был женоподобен. Но Фома? Только после он угадал то, что в неверных сумерках не было времени рассмотреть. Кроме того, крымчаки по глупости своей и неопытности не сумели отличить белых ряс монахинь от полотняных, грязно-белых апостольских хитонов.
Апостолов тащили на коней. Затем начали взлетать арканы. Стали хватать женщин. Слышался визг, крики, топот коней, чужая брань.
– Я тебе лапну! – Фома отвесил оглушительную оплеуху. – Я тебе лапну дворянина!
– Гвалт!
– Вот это бабы! – кричал крымчак. – Очын вылыкы бабы! Этых хватай!
– Иги-ги! Иги-ги!
С кряканьем, словно дрова сёк, молотил Филипп. Но вокруг всё больше гурьбилась конная смердящая толпа.
Никто из беглецов не сумел бы вскочить на стену, слишком были обессилены. Но Христос и не думал лишь о собственном спасении. Нужна была, может, всего одна минута, чтоб что-то… А, чёрт!
Над Иудой со свистом взлетел аркан. Охватил глотку.
– Христос!!! – в отчаянии, задыхаясь, только и успел крикнуть несчастный.
И тогда Христос встал на ноги.
…Игуменья и Пархвер, тянущие связанную Анею к воротам во внутренней стене, остановились, услыхав этот крик.
– Ч-чёрт, что такое? – спросил великан.
Лицо Анеи было бледным и безучастным. Она глядела в землю. Девушка слышала визг и крики и понимала всё. Игуменья постаралась ещё вчера открыть непокорной глаза на судьбу, её ожидавшую.
– Открывай, – прошептал Пархвер.
Игуменья, однако, не спешила: она учуяла, что за воротами, в двух шагах от них, кто-то глухо рыдал.
…Магдалина, до крови разбив кулаки, распростёрлась на воротной половинке, широко раскинув руки, как распятая. Одно лишь отчаяние владело ею. Скажи она обо всём – они ворвались бы сюда несколько часов назад и тогда ничего бы не было. А теперь он во вражьих руках. Она колотилась головой об окованную железом створку, а потом бросила это и уже только плакала.
