Все они забывали получать свои деньги, поэтому я заработал около тридцати баксов. Брэд считал – не совсем безосновательно, – что я готов полезть в драку при каждом удобном случае. Он стал общаться со мной только по крайней необходимости и минимально возможное время, даже несмотря на то что я уже перешел на общение с коллегами на английском.
Но на рождественской вечеринке он сменил гнев на милость, возможно, потому что ему больше не с кем было поговорить. Он постепенно замыкался. Чем больше людей он знал, тем больше в них разочаровывался. Его всегда окружала небольшая команда проверенных сотрудников, но и эта команда постепенно сократилась до размеров сборной Эфиопии по фигурному катанию. Он не доверял никому из «Пипл» или «Пикчер». Успех делал его жестким, так же как и меня.
Иногда я отключался от работы и думал о том, чем же я занимался. Я больше не хотел тратить жизнь на то, чтобы доказать, что она – совершенно бесполезная штука. Я вкладывал в «Ральф» все свои силы, все свои слова, всю свою любовь – и мне хотелось, чтобы это что-то да значило.
Несмотря на то, что каждое слово «Ральфа» было правдой – или, как минимум, правдивым отображением чьих-то представлений, – меня беспокоило, что мы обманываем наших читателей. Большинство женщин у нас были барменшами, моделями, рекламирующими нижнее белье, проститутками или стриптизершами. Мужчины все сплошь были солдатами, бандитами, наемными убийцами и парнями, которых только что покусала акула – их объединяло насилие. Раньше я хотел, чтобы так оно и было – меня завораживали эти демоны, но они имели весьма опосредованное отношение к реальному миру. Второе название «Ральфа» – «Библия австралийских парней» – было навязано нам читателями. Каждый месяц я получал все больше писем со словами: «Ваш журнал – моя Библия».
Поначалу меня это пугало. Мне казалось, что газеты и журналы – чистой воды мошенничество, двигатель реакционной идеологии, культурное оружие правящего класса. Я думал, что люди верят всему, что читают, и действуют, соответственно, как полчища Капитанов Дурацких. Я не наделял воображаемого читателя своей собственной способностью к интеллектуальной деятельности, по-моему, все они читали «Ральф» ради развлечения, грубого, надуманного веселья на один час в месяц. Отложив журнал в сторону, они могли увидеть, что их город вовсе не переполнен грудастыми, бисексуально ориентированными барменшами в бикини, ищущими возможности предаться групповому сексу, ничуть не больше там было и говорящих пингвинов или свободно разгуливающих шаверм. Я был действительно встревожен, когда получил письмо от одного школьника, который писал, что ждет не дождется, когда вырастет и сможет пить пиво в барах, гулять с девушками и держать дома пингвинов.
Я присоединился к маршу на Харбор-Бридж, участники которого шли под знаменами «Трансвеститы за примирение» и намеревались извиниться перед аборигенами. Я стал членом «Международной амнистии» только из-за того, что прочитал в одной латиноамериканской газете, как юристы этой общественной организации гонят по всему белу свету убийцу миллионов Пиночета. Пытаясь ограничить влияние моих собственных предрассудков на содержание «Ральфа», я одевал моделей в патронташи и беретки и заворачивал пингвинов в красные флаги – наверное, я напрасно сделал журнал таким аполитичным. Карл успел написать две сильные статьи – о влиянии ядерных испытаний на австралийских солдат из Миралинги и о беженце из Афганистана, – которые я не был готов опубликовать из-за их тем. Но я сохранил второй рассказ и напечатал его, когда американцы вторглись в Афганистан в 2001 году. Двое читателей прислали нам письма с благодарностью зато, что мы показали всем, что беженцы – отчаявшиеся создания, которые бегут от преследований и неминуемой гибели, а не жадные до денег миллионеры, не желающие стоять в очереди.
Я не написал ни слова, когда правительство превратило Австралию девяностых в Англию восьмидесятых, купив целое поколение на дивиденды от приватизации и не давая им повода задуматься о том, что наследие, которым они так активно торговали, не принадлежало им. Я видел все тех же недальновидных, ограниченных и циничных городских политиков, эксплуатирующих расовую нетерпимость, чтобы заполучить голоса дураков и еще больше унизить бедных в угоду богатым. Но в 2001 году Джон Говард отбросил страну в тридцатые, когда Великобритания отправляла целые корабли еврейских беженцев на верную погибель в Германию, и я почувствовал, что настала пора мне заговорить. (Страна катилась назад с пугающей скоростью, если бы я оставил эту проблему без внимания, к 2006 году мы опустились бы до уровня средневековой Англии.) Я связался с «Международной амнистией» и предложил им услуги чудаковатого, татуированного и пользующегося доверием аполитичных масс редактора мужского журнала «Ральф» в качестве пресс-атташе. Свою миниатюрную коллегу Мию Фридман я предложил в роли напарницы, хотя и не спросил при этом ее согласия. Но из «Амнистии» мне так и не перезвонили. Тем не менее мои усилия не прошли даром, и к 2004 году мы успели скатиться всего лишь до уровня Англии начала двадцатого века, когда там догадались создавать в Южной Африке концентрационные лагеря для буров.
Кризис 2000 года во Флориде напомнил мне о том, что были вещи и поважнее «Ральфа» – мысль, которая доставляла мне некоторое беспокойство.
Вечером в пятницу я обычно выпивал в «Глоуб», с удовольствием ругаясь с бывшим редактором «Австралийского женского форума» Хелен Внук, которая успела поработать во многих журналах АПО и была уверена, что я выпускаю порнографический журнал. Я был готов согласиться, что в «Ральфе» присутствовали некоторые элементы порнографии, в той же степени, что и в «Космополитен» или «Клео», но мне казалось, что в нашем журнале было и нечто большее. Даже если бы мне было поменьше лет и я купил бы «Ральф», то не стал бы мастурбировать над его страницами (что я считал обязательным признаком порнографии). При этом в своей книге «Оторванные» Хелен использовала определение порнографии как «откровенного описания или демонстрации действий сексуального характера», по которому «Ральф» мог считаться порнографическим изданием только с учетом мнения меньшинства цензоров по поводу черного круга, который появился в журнале в феврале 1999 года.
Я сказал Хелен, что порнография не причиняла никакого вреда ее потребителям, скорее, она разрушала души исполнителей. Ни одна женщина, когда-либо позировавшая для «Ральфа», не опустилась до секса с собаками, как стриптизерша из фильма Андре Дворкина.
Хелен, которая когда-то писала рецензию на «Собачью жизнь», спросила меня, много ли я знал стриптизерш, занимавшихся сексом с собаками. Тогда я впервые задумался над этим вопросом. Может быть, просто об этом не принято говорить, а может быть, не так много женщин в действительности развлекаются сексом с собаками или заставляют своих детей проделывать это со змеями. Порнофафия – по крайней мере в Австралии – оказалась не совсем тем, с чем боролись ее противники.
