На Черных землях уже свирепствовало дыхание пустыни. Казалось, где-то неподалеку пылают вулканические огни: жара плыла оттуда волна за волной. И потому пригнулись житняк, ковыли, даже постоянно сырая, как огурец, трава-солянка, и та свернулась, будто червяк от прикосновения горящего уголька, а озерки, переполненные весенними потоками, стали испаряться, как испаряется вода в тазу, поставленном на костер. Скрылись и птицы: водоплавающие забились в глубины камыша, вылетая на кормежку только поздними вечерами или ранним утром. Куропатки — любительницы покупаться в дорожной пыли, — и те присоединились к водоплавающим: отсиживаются на мокрых болотных кочках. Изнывали сайгаки. Эти в вечернюю пору делали круги по сто — двести километров, ища прохлады, и десятками тысяч сбивались на берегах Волги, в полупресных заливах Каспия.

— Чтоб тебе треснуть! — произнес Егор Пряхин, загоняя овец в обширную кошару, куда они спешили потоком, словно бурливая река. — Нет, видно, придется отказаться от полуденного пастбища, — оборотясь к своему помощнику Киму, проговорил он и сокрушенно замотал большой головой.

Ким, румянощекий юноша, только что окончивший десятилетку, посланный сюда председателем колхоза «Дружба» Усовым, чтобы «познать секрет искусства Егора Васильевича», сказал:

— А ведь, пожалуй, Егор Васильевич, не сдержишь слово?

Егор Пряхин держал слово — круглый год пасти овец на Черных землях. Не дожидаясь осени, вскоре же после отъезда Акима Морева, угнал отару вот сюда, в глухое местечко, носящее громкое название Ур-Му-Сала. Угнал, а теперь, пожалуй, впору и на попятную: все горит, и как бы снова не полегли овечки, как полегли они в марте.

— Тогда лед задушил, теперь вот эта свирепость может убить, — с болью на сердце гудит он, не отвечая Киму. — Шут те что… Ур-Му-Сала. Название кричит, а пусто, и будто на костре сидим: собаки, и те задыхаются.

Егор Пряхин грустил еще и потому, что ему предстояло обновить овец. Сложная эта наука. Вот за этим напряженно и следил Ким. Он знал, несколько лет тому назад Егор Васильевич вырастил баранов, гордость всех степей: они плодили овечек, у которых шерсть росла на животе, на ногах… и никому не открыл тогда секрета, на расспросы мялся, отвечал односложно и туманно. А теперь сам почесывает затылок: его знаменитые бараны полегли под броней льда вместе с овцами.

— Откройся я тогда, у всех друзей чабанов ходили бы бараны моей породы. А ныне что? Дали таких, которые обязательно народят голопузых овечек. Дурак, стало быть, ты, Егор. Хитрюга, стало быть, ты, Егор. Такой уж хитрюга: сам под собой яму выкопал… — так рассуждает теперь Егор и долго смотрит в сторону, где живет его друг Ибрагим Явлейкин. А когда Ким ушел в кошару, Егор проговорил: — У Ибрагима есть бараны. Не даст, шайтан.

И еще немалая забота у Егора: в марте вместе с овечками погиб и козел Митрич.

Какой вожак был Митрич! Слава о нем гремела по всем Черным землям. Он не только выводил овец в степь и приводил их снова во двор, но и охранял отару, командуя волкодавами: стоит только собаке разобидеть овечку, как Митрич со всех ног кидается, и вот уже острые рога выставлены на обидчика: прячься, сукин сын, если не хочешь, чтобы тебе Митрич живот распорол! Чужих людей козел тоже встречал недружелюбно: поднимался на дыбки и целился острыми рогами в незнакомца.

Вот какой был Митрич.

— И погиб на передовой линии огня, — с уважением и печалью говорит Егор.

На место Митрича пришлось поставить молодого волкодава Степку. Сначала, когда Степка еще был щенком, ему дали имя Степняк, а потом переделали на Степку. Его Егор Пряхин и нагрузил обязанностями вожака отары. Да еще как сказать, Егор ли нагрузил? Степка сам забрал власть. Будучи двух-трех месяцев от роду, он уже показал особый характер: лобастый, в рыжих пятнах, лапы, как у львенка, вел себя независимо и смело. Раздадут пищу собакам, каждому псу в отдельном корыте, Степка к своему корыту сразу не подходит — бежит к другому и давай жрать. За это ему попадало. Но Степка не унимался. Месяцев шести, когда его братья и сестры резвились еще только за воротами, он уже увязывался со взрослыми волкодавами за отарой. Тут ему снова попадало: сиди, чертенок, дома. Потом начал верховодить. На ночь каждый пес занимал сторожевое место вокруг двора и кошары, куда загонялись овцы, и сторожил, как часовой. Степка стал обходить часовых… И стоило только тому или иному покинуть свое место, как Степка, будь то рослый волкодав или подросток, кидался на него и грыз, увесисто получая сдачи. Но не сдавался. И вскоре захватил власть вожака. А теперь — хочет этого Егор Пряхин или не хочет — Степка властвует над овцами и над собаками. Он по-настоящему дружит только с младшим сыном Егора, Степаном. Ни к кому не подходит, даже к Клане, не говоря уже о старших сыновьях. На людей смотрит искоса, готовый в любую секунду сорваться с места и терзать, а с младшим сыном Егора, со Степаном, дружит. В эту весну, например, Степка впервые попал с Черных земель в Разлом; войдя во двор, сразу зарычал на всех, оскалив клыки, но, увидав идущего к нему Степана — маленького, с толстыми пятками и с крупными ладошками, сразу присмирел… Затем через какую-то минуту облизал его всего, и вскоре паренек уже сидел у него на спине и дубасил по бокам голыми ногами, вскрикивая:

— Я те вздрючу, злюка паршивая! — Но слово «паршивая», услышанное незадолго перед этим от матери, выкрикивал ласково, со смехом; затем свалился на землю, и они оба кубарем начали кататься, вызывая у взрослых смех и, главное, зависть.

Вот он какой, Степка!

Дружит с младшим сыном Егора, но с Егором у них отношения натянутые, порою даже свирепые.

Сейчас Егор Пряхин сидит в небольшой комнатке, отделенной специально для чабана от другой, обширной, где помещаются его помощники. Дом построен из толстых сосновых бревен. На воле жара. Проникая в дом, она вытапливает из бревен не только крутой сосновый запах, но и потоки серной канифоли. Егор сидит за столом, склонив голову, и все думает, думает. Как обновить овец? Начать выводить новых баранов? На это понадобится пять-шесть лет.

«Спереть парочку у Ибрагима? — пришло ему на ум. — Ну, а если узнают — срам на все Черные земли. Что же делать? Попросить у Ибрагима — не даст. Лопнет, а не даст. Может, в самом деле спереть? Послать вон Кимку с ребятами — сопрут».

— Что особенного? Не индивидуалу же, а для общества, — с нажимом, убедительно проговорил он, словно оправдывался перед судом, и уже готов был вызвать Кима, как к окну подскакал взмыленный конь и с него соскочил сам Ибрагим Явлейкин.

— Ух, отвел меня от греха, — пробормотал Егор Пряхин и выбежал из дома. — Ибра! Ой, Ибра! Собирался к тебе в гости, а ты сам ко мне… сто километров проскакал.

— До хорошего человека сто километров — близко. До хорошего друга тысячу километров — близко. До яман человека три шага — далеко. Ой, далеко: ноги не шагают, конь пятится, — говорил Ибрагим, пожимая руку Егора, светясь добрым, широкоскулым, морщинистым лицом.

Коня Ибрагима — степного иноходца — ребята завели в кошару, поставили к пахучему сену. Еще бы! Конь одним духом прошел больше ста километров. Тоже ведь герой. Ему расчесали хвост, гриву, растерли бока: пусть чувствует себя гостем.

Егор Васильевич и Ибрагим Уразович вошли в дом, тут сели на кошму и любовно уставились друг другу в глаза: гость в дороге устал, надо помолчать.

Ребята тем временем закололи ягненка, приготовили особое блюдо, достали неприкосновенный запас — бутылку со спиртом, и Егор с Ибрагимом… «загуляли».

Сначала они молча, маленькими глотками отпили разведенного спирта. Пить много нельзя: надо все время быть настороже — волки могут напасть на отару, пожар в степи может вспыхнуть, буря подняться.

— Черные земли брюхаты бедами, — так говорят чабаны.

После спирта они основательно и тоже молча поели, затем еще отхлебнули… и заговорили наперебой, выпытывая друг у друга секреты чабаньих приемов, а к вечеру выбрались на волю и принялись бороться, как два кабана в камышах.

На второй день в глазах Ибрагима появилась какая-то тревога. Егору показалось, что он плохо принял гостя, чем-то обидел.

— Ты что, Ибра?.. В душе озноб… зачем?

Ибрагим ответил:

— Ветер от нас: не слышу топота коня.

Егор понял, Ибрагим кого-то ждет, а тот предложил:

— Пойдем, посмотрим твои овечки.

Войдя в обширный двор, огороженный глиняно-камышовым забором, Ибрагим зорким, знающим глазом осмотрел овец, затем опрокинул на землю одну, другую и, разгибаясь, сказал:

— Яман. Голопузка. Э! Не надо голопузка, — и снова посмотрел вдаль, по направлению к своей стоянке, и опять его глаза затуманились тревогой. — Сынка должен тут прийти. По дороге видел — идет сынка. А нет. Э-э!

— Почему идет, а не на коне? — полюбопытствовал Егор Пряхин.

1 ... 79 80 81 82 83 84 85 86 87 ... 117

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье - Федор Панфёров бесплатно.

Похожие на Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье - Федор Панфёров книги

Полынь-трава - Александр Васильевич Кикнадзе - Прочие приключения / Советская классическая проза
Апрель - Иван Шутов - Советская классическая проза
Птицы - Виктор Потанин - Советская классическая проза

Оставить комментарий