Его выложенные мраморной плиткой и скользкие от мороза полы заставляли посетителей танцевать в свете подслеповатой одинокой лампочки еще до первой рюмки. Старт танцам давала оледеневшая металлическая решетка, служившая летом очистке подошв. На ней посетители ресторана порой поскальзывались так, что ноги взлетали выше головы, но даже, когда природа сносит города, то не извиняется.
Дамы в норковых шубах со сломанными каблуками на зимних сапогах катились на спине иной раз прямо к гардеробу, покрикивая на ходу залихватское:
– О-о-ох!!!
Сотрудники телерадиокомпании заходили в «Юность комсомола» со стороны отдельного зала для небольших компаний. Там за безопасным входом горел красками закусок праздничный стол, зал освещала музыка, шум предновогодних бесед прерывался импозантными тостами.
– Сегодня, когда главвред не может запретить нам веселье, я хочу выпить бокал за всех нас, за талантливых ребят, составляющих основу информационного вещания города, – примерно так исполнил свой первый тост Павшин.
Талант журналистов маленького нефтяного города заключался в точном приготовлении информационных блюд по вкусам власти, о чем говорили благодарственные письма и почетные грамоты Хамовского, грамоты и дипломы от структур, репутация которых зависела от положительных сюжетов.
Журналисты соревновались не в совершенствовании мастерства в творческих направлениях, выгодных населению, а в направлениях, выгодных власти, которая объявляла конкурсы, загоняя журналистов в стойла освещения выгодных тематик, например: «Урал промышленный – Урал полярный», или «Моя милиция меня бережет»…
Приглушенный звон наполненного стекла возвестил о единодушии, а если не о единодушии, так о желании выпить. Работал принцип праздника: слово-алкоголь-слово. К этому коктейлю иногда добавляются танцы, драки, любовь.
Когда Задрин и Павшин решили поговорить по душам, разум большинства собравшихся за столом стал схож с ледовым катком, на котором катаются инстинкты. Мысли внутри голов покатились, как дамы на входе в «Юность комсомола».
– Никто не вечен за рулем! – громко сказал Павшин, резко мотнув головой, словно сбрасывая туман с глаз. – Увидишь, скоро я стану редактором.
– А кто сомневается? – хитро прищурился Задрин. – Алик уже задрал. Следит, вынюхивает, не доверяет. Я честно работаю, а он: где, да что делаю? Какое его дело?
– Он больной, – определил Павшин, налегая грудью на стол, – я точно знаю. В телевидении без году неделя, а все туда же – учить. Золотое перо! Пусть его в зад вставит и летит. Деньги только хапает.
– Денег он немало срывает, – согласился Задрин, смакуя каждый звук. – Интересно, какова у него зарплата?
– Не меньше ста тысяч, а то и больше, – предположил Павшин, откинувшись на спинку стула и разведя ладони в стороны примерно так, как это делают рыбаки, представляя богатый улов, – нашел злачное поле: с телевидения косить. Мы тут упираемся, от мониторов глаза слепнут, по ночам снятся отсмотренные в раскадровочной картинки, а он сливки снимает.
– Ты сколько получаешь? – вкрадчиво спросил Задрин…
Мозг схож с сетью, чем мельче ячея, тем быстрее заполняется невод, но его содержимое обычно не вызывает восхищения, чем крупнее ячея, тем меньше человек сосредотачивается на мелочах, тем крупнее его добыча. Мозговой невод Задрина собирал все до жучков и пиявок.
– Я надавил на шефа, и он полторы ставки мне платит, – властно-пренебрежительно сообщил Павшин. – Подошел, говорю, если не заплатишь, то ищи человека, все, что не входит в мои обязанности, делать не буду.
Авторитет, что серебро – не будешь начищать, скоро потускнеет. Без героизации прошлого Павшин не мог обойтись: реальность унижала его. То, что добавку к его зарплате выхлопотала его бывшая жена Валер, он старательно забыл, что, потому что, вспоминая действительность, ощущал себя слабее, чем о себе мыслил, поэтому корректировал не только тексты, но и свое прошлое.
– И получилось? – спросил Задрин.
– А куда ему деваться? – произнес Павшин, горделиво приподняв подбородок. – Ты тоже зайди и потребуй, а то они деньги между собой делят, а главные на телевидении – это не начальник с бухгалтерией, а мы: те, кто его делает. Ну, давай выпьем за это....
– Выпьем за то, чтобы ни одна власть не могла ухудшить нашу жизнь! – крикнул он в зал, залпом выпил полную рюмку водки и опять принялся громко рассказывать про то, как в недалеком прошлом он служил майором комитета государственной безопасности и разрабатывал план захвата Афганистана.
Это было обычное для Павшина явление, и никто не отвлекался, чтобы выслушать его пьяные байки про никогда не существовавшие подвиги. Такова натура отчаявшегося в поисках величия журналиста, взращенная на благодатной почве маленького нефтяного города.
Зов души жителя маленького нефтяного города требовал выхода из таежной глуши, и он несся, подгоняемый северными ветрами по улицам, кое-где превращался в вой, кое-где в трепетное шуршание, кое-где в собачий лай, но везде в нем слышался шепот самовозвеличивания, без которого жизнь в маленьком нефтяном городе казалась
медленно наступающей смертью. И эта мистификация событий и собственной значимости одолевала маленький нефтяной город, словно грипп. Ею заболевали все от мала до велика.
Дети, из-за высоких заработков родителей, безумно верили в собственную значимость и гордились списанными из Интернета научными работами.
Взрослые приписывали своим скромным деяниям эпитеты «значительный», «лучший в округе», «лучший в России».
До самого великого еще не доходило, но это был лишь вопрос времени, как понимал Алик. А в его коллективе, наиболее выдающимся специалистом по самовосхвалению и был, несомненно, Павшин и как лидер творческой группы, он сеял этот пример среди остальных. Задрина, жена Жоры Задрина, была ягода с того же волчьего куста.
ЗАДРИНА
«Для достижения благ совсем не обязательно быть трудоголиком или героем, достаточно просто отдаться…»
Женщины есть разные, но нет ни одной или почти ни одной, которая бы не почитала себя самой красивой и умной. И даже, если женщина родилась в поселке Яровое под малоизвестным городком Славгород Алтайского края и не имеет образования, она все равно не перестанет считать себя самой эффектной и умной. Такова уж природа женщин. Они могут менять фамилии с Коношонкиной на Тимохину, с Тимохиной на Задрину, но суть от этого не поменяется.
Меньше года Задрина работала санитаркой медсанчасти. После перерыва в несколько месяцев она стала санитаркой-уборщицей пищеблока. Через две недели – гардеробщицей, затем последовал резкий и парадоксальный профессиональный взлет в фотокорреспонденты местной газеты, следом состоялся переезд в районы Крайнего Севера, по причине перехода в стыдливую категорию матери-одиночки, и устройство на работу телеоператором в телевидение маленького нефтяного города.
Дочитав до этого места потертую трудовую книжку Задриной, Алик недоуменно откинулся в кресле.
«Что же я раньше ее трудовую не посмотрел?» – упрекнул он себя.
В то время, когда алтайская санитарка устраивалась на работу в телевидение маленького нефтяного
