начала революционную деятельность. Алик это понял, когда зайдя в корреспондентскую, увидел вместе: Публяшникову, Пав- шина, Конилова и Задрину.
Эта компания представляла собой странное сочетание, исчерпывающе описывающее любые революционные компании. Павшин тайно претендовал на власть над
телевидением. Публяшникова была его прошедшей через многих мужчин подругой. Задрина – пострадавшей от действий властей. Конилов, монтажер телевидения маленького нефтяного города, – крепким мужиком, глазами навыкат напоминающим быка, готового броситься на баррикады.
***
Одетый в неизменный джинсовый костюм видеомонтажер Конилов стал еще одной проблемой. Он принес диплом инженера-электронщика, рассказал историю про низкие зарплаты в профтехучилище маленького нефтяного города, где он работал преподавателем, и Алик поверил в хорошее приобретение. В результате получил ленивого работника, который ни разу не помог в починке оборудования, как будто и не оканчивал институт по этой специальности. Но зато при распределении премии, когда получал меньше других, всегда возмущенно спрашивал:
– А на каком основании?…
***
– Подскажите, где мое заявление о предоставлении копий документов? – едко и твердо спросила Задрина, показывая себя лидером революции.
– О чем, Юля? – спросил Алик, вспоминая прошлые навыки публичной лжи: искренность, недоумение, возмущение.
– О том заявлении, которое я вам дала, – настаивала Задрина.
– Ничего не видел, – ответил Алик.
– У вас в отделе кадров бардак, документы не подшиваются, все пропадает, – зло обобщила Задрина.
– Это ложь, Юля, вам лечиться надо, – обманув, посоветовал Алик и тут же обратился к Конилову. – А вы что здесь делаете? У вас рабочее место на втором этаже. Возвращайтесь туда и занимайтесь делом.
Затем Алик еще раз оглядел всех собравшихся. Публяшникова и Конилов сидели лицом к Задриной, Павшин стоял спиной и делал вид, что происходящее его не
интересует. Он был почти незаметен в своем черном костюме, как кукловод за ширмой. Активных борцов всегда единицы, их окружают редкие сочувствующие, а большинству нет дела до борьбы, и всегда поодаль скрытно стоят те, кто хочет использовать. Они ждут случая, чтобы прыгнуть на волну…
***
После обеда в приемной телерадиокомпании возник нарастающий шум, какой создает разогревающий двигатели авиалайнер. Кричала Задрина, гремел бас Конилова, тараторила прокуренным голосом Бухрим, и в ее голосе сквозили необычные для нее неуверенность и даже обреченность.
«Враг пошел на штурм», – осознал Алик и выскочил из кабинета.
Приемная приняла все, что могла. Зажатый телевизионщиками испуганный рекламодатель пытался встать со стула и уйти, но каждый раз натыкался на локоть Задриной, которая трясла бумагами и кричала:
– Вы обязаны их зарегистрировать. Валентин, все снимай!!!
– Я готов, Юля, у меня включено, – нервно подпрыгивая, басил Конилов, и целил объективом любительской видеокамеры в Бухрим и документы.
– Выйдите из кабинета! – кричала секретарша на тонах, достойных истязаемой кошки.
***
На следующий день Задрина пришла на работу в черной овчиной шубе, отделанной революционным рыжим мехом. Ее сопровождала пестрая группа милиционеров.
– Что случилось? – спросил Алик обеспокоенно.
– У вашей сотрудницы пропал документ, – ответил один из милиционеров. – Она оставила его в сумочке, на своем рабочем месте. Будем выяснять.
«Задрина решила поиграть», – понял Алик и ушел.
В этот день экспертный ролик вращался без устали, очерняя руки поблекших телевизионщиков. Кипа листов с отпечатками пальцев росла, как и кипа показаний. И все это бумажное богатство, судя по энергии, излучаемой милиционерами, для них было равносильно листам денежных знаков, вылетающим из печатного станка.
Подобное происходило и в газете маленького нефтяного города несколько лет назад, когда милиция искала человека, распространившего по городу листовки, порочащие Квашнякова и Хамовского. Этим человеком был Алик. Милиция тогда действовала с ведома властьдержащих в маленьком нефтяном городе. И листовки действительно существовали, их видели многие, они были среди вещественных доказательств. А сейчас, на основе частного доноса о пропаже документа, которого по сути никогда не существовало, милиция перетряхивала телевидение маленького нефтяного города!
«Не иначе, как кто-то из окружения Хамовского или сам Хамовский за нее хлопочет, – раздумывал Алик в кабинете. – Но как подтвердить? Любая голова, как кочан капусты – пока дойдешь до истины, не один лист уйдет в мусорное ведро».
Он вышел в коридор. Дверь в корреспондентскую почернела от экспертного порошка.
– Надо новый дверной замок покупать, – равнодушно оповестила Фазанова.
– Зачем? – изумился Алик.
– Этот замок забрали в качестве вещественного доказательства, – ответила завхоз и обреченно махнула в сторону корреспондентской, как машут на разбитую машину.
***
Нервозная обстановка в коллективе телерадиокомпании маленького нефтяного города, отражалась на Алике, хотя он и сам себя уговаривал относиться к данной ситуации как к очередному жизненному уроку. Задрина вызывала восхищение. Алик вспоминал себя в прошлом, когда он так же, только не за деньги, а за высокие принципы свободы слова, боролся с Квашняковым, редактором газеты маленького нефтяного города, примерно такими же средствами. Вспоминал душевный подъем и свои отчаянные действия, которые совершал легко и весело. Он готов был страдать за правду. И вот оказалось, что биться насмерть можно не только за общественные идеалы, но и за собственную лень.
«СМИ – в первую очередь – лишь предприятие, такое как ЖЭК или цех по производству унитазов, – размышлял Алик, глубже осознавая мысли Сапы, высказанные много лет назад. – В нем есть прогульщики, тунеядцы, пьяницы, а людей, болеющих за истину, так же мало, как людей, болеющих за чистоту тротуаров или качество унитазов. Здесь болеют, как и везде, за отчетные цифры и личное благополучие. Похоже, меня будут уничтожать за наступление на права прогульщиков, тунеядцев, пьяниц, несмотря, на мое стремление к истине и служение журналистике. Журналисты не оценят служение журналистике, как ни парадоксально подобное звучит».
БЕСПОКОЙСТВО
«Куда микроб не перемещай, он, если не умрет, создаст привычную среду».
Стук почти всегда содержит в себе некое требование к удаленным, но причастным лицам и душам, некую обеспокоенность. Даже стук в грудной клетке. Под вспышки недовольства собственного сердца Алик понял, что чувствовал Квашняков в момент его, Алика, революционной деятельности: он тоже нервничал. Жалости к Квашнякову, переделавшему хорошую газету маленького нефтяного города, образец журналистики – в отчетный листок учредителя, Алик не испытывал ни тогда, ни сейчас, но он осознал последствия, раны, полученные им в борьбе.
Плохой сон и валокордин, неровное биение сердца, будто вражеские полки, отстукивая рваный барабанный бой, прорвались в его личную грудную клетку.
«Да успокойся, успокойся ты, – мысленно уговаривал он себя, – вспомни что-нибудь прекрасное, вроде отдыха на берегу Красного моря. Вспомни тот расслабляющий солнечный жар, те знойные вечера, ту прозрачную морскую воду, где разноцветные рыбы кружили вокруг остатков кораллов». Но вспоминались: начальственный кабинет, непроходимо безграмотная и рассеянная секретарша Бухрим и огромное количество документов и
