— Нет, не приходилось…
— Ну, конечно. Я так и думал. Разве Бесстрашному Разоблачителю и Луженой Глотке пристало таскаться по полю за мячиком? В гольф играют только такие забулдыги, как бедный старик Кенникот, да принц Уэльсский, да Ринг Ларднер,[176] да, может, еще Герберт Джордж Уэллс, о котором вы всюду кричите. А ну погляди-ка вон туда!
Я поглядел и увидел на окраине Гофер-Прери, этого городка, затерявшегося среди безграничных полей и безграничной наивности, этого царства фермеров-шведов, адвентистов седьмого дня и нарукавных резинок, поле для гольфа. Неподалеку стоял хорошенький домик для хранения бит, а на поле виднелось человек шесть — семь девушек в изящных юбках и пестрых свитерах, которые куда красивее и элегантнее самых дорогих новинок Бонд-стрит или Рю де ля Пэ.
— На соседнем лугу стоял аэроплан.
— А зачем аэроплан? — только и нашелся я сказать.
— А это аэроплан двух провинциалов вроде нас, только из Техаса. Им, видишь ли, вздумалось объехать все города Соединенных Штатов, где есть поля для гольфа. Ну и парочка, я тебе скажу, Льюис! Один — методистский проповедник, который считает, что человеку полезнее трудиться, чем пить виски, оно, конечно, в бактериологии он слабоват, и ему сроду не переспорить твоего приятеля Де Крюи,[177] который говорит, что алкоголь убивает микробов. А другой — жалкий невежда, получивший диплом в Йельском университете, а сейчас опустившийся до поста президента железнодорожной компании. Да, вот еще интересный штрих. Захожу сегодня в парикмахерскую Мака — хотел почистить ботинки, а Мак мне говорит: придется вам походить в нечищеных, доктор, чистильщик ушел играть в гольф. Что с нас взять — все мы тут негодяи-капиталисты и собираемся голосовать за этого отвратительного наемника Уолл-стрита Кулиджа. Чего там, мы прямо — таки садисты. Поэтому мы и играем в гольф с парнем, который чистит нам башмаки, и разрешаем прислуге звать нас по имени, тогда как вы, возвышенные души…
— А, идите к черту! — не выдержал я.
Он засмеялся.
— Мы тебя обратим. Пойдешь еще агитировать за Кэла Кулиджа.
— Черта с два я вам пошел!
— Слушай. Льюис, может, я и неотесанная деревенщина и за душой у меня всего-навсего степень бакалавра от какого-то там Миннесотского университетишки (и, между прочим, неплохие отметки по всем предметам), но мне хочется обратить твое внимание на то, что ты два раза подряд упомянул черта и что будущее время от глагола «идти» — «пойду», а не «пошел». Ты уж извини, что я осмеливаюсь указывать такому прославленному стилисту… Слушай, я вовсе не стараюсь вывести тебя из терпения, я просто применяю лучший из известных мне способов обороны-наступление. Разумеется, ты со мной не согласен. Если бы япошки вторглись в Америку, то, по-твоему, вдоль калифорнийского побережья нужно было бы выстроить побольше трибун, с которых этот ваш Виллард и Джон Хейнс Холмс,[178] и Эптон Синклер, — а, может быть, заодно и Ленин, и Троцкий, и мамаша Эдди,[179] и Гарри Toy[180] — объясняли бы ненаглядным япошкам, как вы их любите, и тогда те, конечно, устыдились бы и ни за что не стали бы насиловать наших женщин. А вот лично я предпочел бы задать им такую баню, чтоб впредь неповадно было.
— Доктор, по сравнению с нами у вас есть два преимущества. Как все консерваторы, все бравые ребята, вы считаете, что лучший метод спора — это приписать противнику несуществующие нелепые убеждения и потом разнести их вдребезги, доказать, что эти несуществующие убеждения нелепы, не желая при этом слушать никаких объяснений. А мы, свихнувшиеся умники, пытаемся выяснить, как на самом деле обстоят дела, — задача потрудней и не столь забавная. И потом, мы признаем, что очень многого не знаем, а вы даже и не пытаетесь разобраться в болезни, которую нельзя вылечить микстурой или скальпелем. Аппендикс вырезать — это вы можете, а вот разобраться в природе так называемого «успеха»…
— Я заметил у тебя в книжках одну забавную штуку, Льюис! Каждый раз, когда тебе нужно привести пример серьезной операции, ты говоришь об удалении аппендикса. Тебе что, она больше всех нравится? Или ты не знаешь, как называются другие? Хочешь, я подарю тебе медицинский словарь? Ну, ладно, ладно, не буду. Я лучше тебе покажу, какие у нас тут еще произошли перемены.
Он повернул обратно к городу и привез меня к новому школьному зданию из цветного кирпича теплых тонов, с большими чистыми окнами и безупречной вентиляцией.
— Это вот в основном дело рук Вайды Вузерспун. Помнишь, как вы, бывало, — ты, она и Кэрри — спорили об образовании? Ты все твердил, что нам нужны настоящие учителя, вроде Жака Леба, Эразма и Марка Хопкинса, а она больше интересовалась чистыми бачками для питьевой воды. Так вот, она от нас не отступалась, пока мы не выстроили вот это… Ну, а что ты сделал для улучшения школьного дела?
Я оставил последний выпад без внимания и спросил, что за учителя рассказывают в этом идеально вентилируемом здании о Гомере, биохимии и славе господа бога молодому поколению Гофер-Прери.
— Учителя? Наверно, такие же неучи, как и все мы, простые, заурядные ребята. Да вряд ли они очень-то наслышаны о Гомере и биохимии… Между прочим, а в какой школе ты преподносишь ребятам свои высокоумные мысли про Гомера и биохимию, а вдобавок еще проверяешь домашние задания и пытаешься вправить мозги девчонкам, которые, начитавшись чепухи, вроде той, какую пишете вы с Менкеном, заявляются домой в три часа утра вдрызг пьяные? Ты намекаешь — разумеется, ты ни с кем из них не знаком, но ты все знаешь заранее, — что преподавание у нас поставлено никуда не годно, что наши учителя — сборище болванов… Так, может, ты сам сюда приедешь и будешь учить ребятишек латинскому, и математике, и истории так, как считаешь необходимым? Я член школьного совета. Хочешь быть у нас учителем? Могу тебе это устроить.
Выслушав мой ответ, он только фыркнул и нажал на стартер. Он показал мне новое здание железнодорожной станции — почему-то он называл его «депо» — и прилегающий к нему скверик с цветочными клумбами; английский сад-парк, разбитый отошедшим от дел фермером-немцем, и новый государственный рыбопитомник.
— Что скажешь? — спросил он. — Наша Главная улица как будто живет немногим хуже какого-нибудь итальянского переулка?
— Кто спорит, вы их оставили далеко позади — материально.
— Так-так, значит, «материально». До чего ж ваша публика любит это словечко! А по-нашему, не только материально. Наша бейсбольная команда держит первенство в штате среди небольших городов, и для этого мы на пять месяцев наняли ребятам тренера-профессионала и безо всякой «материальной» выгоды отваливали ему по триста долларов в неделю!
— А сколько вы платите своим учителям в месяц? — кротко спросил я, после чего мы сцепились в яростном споре, который продолжался все двадцать с лишним миль до деревни Новая Прага и так ни к чему и не привел.
Доктор остановил машину возле какого-то захудалого домишка в польской части Новой Праги. В дверь дома постучал уже не Агитатор, а Врач. Не знаю, что он делал в этом доме. Для меня вообще они загадка — эти огромные, уверенные в себе люди, которые заходят к перепуганной насмерть женщине, совершают над ней какие-то таинственные действия и выходят со спокойным и солидным видом биржевых маклеров. Он отсутствовал пятнадцать минут. Один раз из дома донесся женский вопль и разъяренный рев мужчины, выкрикивавшего какие-то славянские слова. Вернувшись, доктор заметил только:
— Кажется, я ей втолковал, что к чему.
— Господи, что вы ей втолковали? Что там случилось? Кто был этот человек? Муж или другой?!
Доктор Кенникот поднял бровь и посмотрел на меня с уничтожающим высокомерием.
— Льюис, я ничего не имею против того, чтобы рассказать тебе о своем финансовом положении, признаться в недостаточном знакомстве с эндокринологией или растолковать свою нелепую идею, будто бесхитростный учитель из Вермонта вроде Кэла Кулиджа лучше понимает Америку, чем портняжка, всего полгода назад приехавший из Литвы. Если ты будешь настаивать, я готов даже поговорить о нашей с Кэрри жизни в сексуальном аспекте. Но я никогда не разглашаю тайны, доверенные мне пациентами.
Он был великолепен.
Разумеется, все это было чрезвычайно далеко от истины. Он часто рассказывал мне секреты своих пациентов, даже не скрывая их имен. Но если не считать этой пустяковой детали, его позиция была чрезвычайно благородной, и я выслушал его с должным смирением.
— Вот так. Ну, довольно об этом. Теперь послушай, зачем я тебя сюда привез. Взгляни на эту дыру. Что здесь есть? Грязь, кособокие домишки, один гараж и один католический костел. Черт знает что! Теперь посмотри вон на тех девчонок.
Он поднял свою большую твердую руку с руля и показал на двух девушек, проходивших мимо барака, на котором красовалась вывеска «Бензин, сигареты, сосиски». На них были модные юбки, шелковые чулки, туфельки, каких не купишь в самом дорогом европейском магазине, блузки спокойного тона и прелестные соломенные шляпки, из-под которых выбивались умело завитые кудри. Они смотрели тем уверенно-циническим взглядом, который приводит в панику робкого мужчину.
