Это правда, что иногда я исчезал на десять дней или на две недели, хотя дела строительства этого не требовали. Мы ездили в Азербайджан. Тарык и еще несколько друзей-националистов из нашего старого движения пантюркистов ругались: «Правительство поручило нам это святое дело, но у нас нет никаких денег». Из Анкары передали, что им надо найти спонсоров для нашего переворота среди частных предпринимателей. Как я мог сказать «нет» этим патриотам, которые пришли просить моей помощи? В России коммунизм кончился, но азербайджанский президент Алиев был членом КГБ и советского Политбюро. Так что хотя он и был тюрком, но единственное, чего он хотел для соотечественников, – только чтобы они подчинялись руководству русских. У нас было несколько секретных встреч с кое-какими военачальниками в Баку. Абульфаз Эльчибей был первым демократически избранным азербайджанским президентом. Он набрал большинство голосов славного азербайджанского народа (азербайджанцы на самом деле турки с небольшой долей русских и персидских кровей), но он был свергнут обычным для КГБ переворотом и, оскорбленный, вернулся в свою деревню. Он страдал от предателей, которые отдали врагу победу в войне против Армении; он устал от некомпетентности окружавших его и от русских шпионов, которые привели его к падению. Он отказался встречаться с нами, потому что подозревал и в нас русских агентов, так что Тарык и я убивали время в барах и гостиницах Баку. Еще до того, как мы получили возможность поехать в деревню к Эльчибею, чтобы выразить наше уважение этому великому человеку и сказать ему: «Америка на нашей стороне, будущее Азербайджана связано с Западом», мы получили известие, что планы нашего турецкого переворота провалились. Кто-то в Анкаре запаниковал и сообщил Алиеву, что мы приехали свергнуть его правительство. Мы также узнали, что Эльчибей был под домашним арестом и даже не мог выйти в свой собственный сад, не говоря уже о том, чтобы присоединиться к нашему перевороту. Так что мы поспешили в аэропорт и вернулись в Стамбул.
Вот чему эта поездка с приключениями научила меня: верно, что весь мир против турок, но самые главные враги турок – это сами турки. Все равно моя готовность присоединиться к делу уже укрепила мои позиции в правительстве и в партии. Между тем Сулейман пользовался моей занятостью, чтобы делать то, что он хотел делать.
Тетя Сафийе. Мы с Ведихой так и не смогли найти ему подходящую девушку. Сулейман больше не приходит домой. Мы растеряны и беспокоимся, что случится что-то нехорошее.
Райиха. Холодным зимним вечером, когда в магазине были клиенты, Ферхат пришел помочь, и мы с Самихой повели девочек к ним. Девочки любили свою тетю за легкость языка; за ее обширные познания о звездах кино и телевидения, например о том, кто с кем сбежал; за ее советы (она советовала одной: «Причесывай волосы вот так», а другой: «Заколи заколку вот так»). На обратном пути домой девочки так усердно подражали ей, что у меня чуть не вырвалось: «Не превращайтесь в свою тетю», но я сдержалась, ведь мне не хотелось выглядеть завистливой. Мне очень хотелось выяснить: когда Мевлют и Самиха одни в магазине, смотрят ли они друг на друга по-настоящему или прикидываются, что их взгляды случайно встретились в зеркале. Часто я чувствовала, что яд ревности проникает в мое сердце, и бралась читать стопку армейских писем от Мевлюта.
Вчера, когда я выходила из магазина, Мевлют улыбнулся самой нежной улыбкой, но я не поняла, мне он улыбнулся или Самихе, и тайное подозрение, что он мог предназначать улыбку моей сестре, начало пожирать мою душу, так что, как только вернулась домой, я открыла одно из его писем. «Ни на какие глаза я больше не взгляну, никакому лицу я больше не улыбнусь, ни перед чьим порогом больше умолять не стану! – писал он. – Твои глаза пленили меня, как магнит притягивает металл, я стал твоим пленником, Райиха, всего один твой взгляд сделал меня твоим вечным рабом».
Иногда Мевлют бросал кому-нибудь из нас: «Вымой-ка эти грязные стаканы!» – таким тоном, каким разговаривает с прислугой хозяин ресторана. Если он просил меня, я злилась на него за то, что он поручает грязную работу мне, а не Самихе, но, если он просил Самиху, расстраивалась, что он подумал о ней первой.
Мевлют знал, что я ревную. Он старался избегать оставаться в магазине наедине с Самихой или проявлять излишний интерес к ней. «Если он так осторожен, ему, должно быть, есть что скрывать!» – думала я и все равно ревновала. Однажды Самиха сходила в магазин игрушек и принесла моим девочкам водяной пистолет, будто мальчикам. Вечером дома Мевлют начал с ними играть. На следующий день, когда девочки ушли в школу, а Мевлют в магазин, я начала искать пистолет, чтобы выкинуть его (они изрядно и меня забрызгали), но не смогла найти – Фатьма унесла его в портфеле в школу. На следующую ночь, пока все спали, я достала его и хорошенько спрятала. В другой раз Самиха принесла нам куклу, которая пела песни и моргала. Фатьме почти двенадцать, ей уже неинтересно играть в куклы, подумала я, но ничего не сказала. Девочки эту куклу почти не замечали. А потом кто-то ее, должно быть, куда-то задевал.
Главную боль, однако, причиняло то, что я все время гадала, не находятся ли прямо сейчас Мевлют с Самихой в магазине наедине? Я знала, что ошибаюсь, но не могла выкинуть эту мысль из головы, потому что Сулейман, который знал все сплетни Бейоглу, рассказал Ведихе, что Ферхат приходит домой очень поздно и топит свою печаль в барах по всему городу, как это делают в кино мужчины, сердце которых разбито.
Ферхат. Старый лифт – позолоченная клетка с зеркалом – остановился. Я все еще помню тот день, который теперь кажется далеким, как сновидение. Отключив у очередных должников электричество, я всегда находил особое удовольствие в том, чтобы постучаться к ним в дверь вместо того, чтобы звонить, вроде какого-нибудь мушкетера, пришедшего удовлетворить честь в историческом фильме.
Дверь открыла горничная и сказала, что у ханым-эфенди лежит в постели больная дочка с температурой (это самая популярная ложь), но ханым-эфенди выйдет ко мне через минуту. Я сел на стул, который горничная подала мне, и принялся любоваться видом Босфора. Причина моего будущего счастья вошла в комнату, как луч света, одетая в черные джинсы и белую блузу.
– Здравствуйте, инспектор. Эрджан, наш привратник, сказал мне, что вы пожелали встретиться.
– Мы больше не правительственные инспекторы, – сказал я.
– Вы не из комитета по электроснабжению?
– Электричество теперь приватизировано, госпожа…
– Вот как!
– Я был вынужден отключить вам электричество. У вас есть неоплаченные счета.
– Благодарю вас. Пожалуйста, не беспокойтесь. Это не ваша вина. Вы просто следуете своим инструкциям, вне зависимости, работаете ли вы на правительство или на частную компанию.
Я смолчал. Я влюбился мгновенно и не мог думать ни о чем, кроме того, как быстро это произошло. Я собрал остаток сил.
– К сожалению, мне пришлось опечатать счетчик внизу, – солгал я. – Если бы я знал, что ваша дочь больна, я бы никогда вас не отключил.
– Ну что теперь об этом говорить, инспектор, что сделано, то сделано, – сказала она.
– Десятидневный национальный праздник официально начнется через двадцать минут, – напомнил я, посмотрев на часы.
– Господин инспектор, – сказала она строго, – боюсь, я за всю жизнь не давала взятки никогда и никому, и я не выношу тех, кто делает это. Я живу, чтобы быть примером своей дочери.
– Как бы то ни было, госпожа, – сказал я, – таким людям, как вы, надо понять, что те инспекторы, о которых вы составили неправильное мнение, на самом деле ценят свою честь больше, чем вы можете себе представить.
Я пошел к двери, кипя внутри, понимая, что женщина, в которую я влюбился, никогда не скажет: «Стойте». В ту минуту я уже знал, что моя любовь безнадежна.
– Посмотрите на всех здешних людей, господин инспектор, – сказала она мне в спину. – Вы лучше меня знаете, что эти десять миллионов собрались здесь в Стамбуле ради хлеба насущного, гоняясь за прибылью, собирая свои счета и проценты. Но только одна вещь может сохранить личность – это любовь.
Она ушла, прежде чем я успел повернуться. В этих старых домах уличным торговцам и инспекторам по счетчикам не разрешается пользоваться старинными лифтами, чтобы спускаться. Так что я шагал вниз по лестнице, обдумывая произошедшее.
Я спустился в душный цоколь, в самый конец коридора. Моя рука протянулась опечатать счетчик, который я уже отключил. Но мои шустрые пальцы сделали ровно противоположное, и в следующую минуту провода, что я обрезал, были сплетены друг с другом. Счетчик квартиры номер одиннадцать ожил.
