Они пошли на сделку. Элли могла возвращаться на «Аргус», конечно, уже не в качестве директора, и заниматься любым интересующим ее вопросом. С ней, так сказать, заключили пожизненный контракт.
– Будем разумными, – провозгласил Китц, соглашаясь на компромисс. – Вы даете нам солидные, убедительные свидетельства, и мы сами поможем вам распространить заявление. Будем считать, что мы просто попросили вас помолчать, пока у нас не появится абсолютная уверенность в вашей правоте. И в пределах разумного будем поддерживать все ваши исследования. Если мы объявим обо всем немедленно, когда схлынет волна энтузиазма, скептики тотчас начнут требовать доказательств. Это будет компрометировать как вас, так и нас. Собирайте доказательства, если сумеете.
Похоже, это президент потребовала от него изменить тон. Едва ли Китц сам пошел на мировую.
Но при этом она не должна распространяться обо всем, что произошло в Машине. Пятеро посидели-посидели, поговорили и вышли из Машины. И если она осмелится проронить хоть слово или намекнуть… правительство немедленно обнародует врачебное заключение, и тогда, выражая всяческие сожаления, ее немедленно уволят.
Она думала, чем пытались купить молчание Питера Валериана, ВГ, Абоннемы. И просто не представляла, как можно заставить молчать остальных, если только не расстрелять следственные группы и весь персонал консорциума. Дело во времени. Значит, решила Элли, они покупают себе передышку.
Она удивилась, почему их пытались припугнуть столь незначительными наказаниями, но, с другой стороны, Китц не допустит нарушений соглашения. Впрочем, править ему уже оставалось недолго. Через год в соответствии с Конституцией истекал второй срок правления администрации Ласкер. Китц уже вошел партнером в юридическую фирму, известную в Вашингтоне своей военно-промышленной клиентурой.
Но Элли считала, что Китц способен посягнуть и на большее. Его не слишком беспокоило все, что происходит в центре Галактики. Он страдал – она была уверена в этом, – потому что тоннель оставался открытым, и не от Земли, а к Земле. Элли подумала, что сборочное предприятие на Хоккайдо вскоре демонтируют. Инженеры вернутся на заводы и в университеты. Что-то они еще будут говорить… Додекаэдр наверняка выставят в научном городке в Цукуба. А потом через какое-то время, когда внимание мировой общественности будет приковано к иным вопросам, на том месте, где собирали Машину, произойдет взрыв… ядерный, если Китц сумеет подыскать удобное объяснение. После ядерного взрыва под предлогом радиоактивного заражения все это место можно будет объявить запретной зоной. По крайней мере там не будут шататься зеваки, и никто ни на что не наткнется. Возможно, небезразличное отношение Японии к ядерному оружию заставит Китца ограничиться обычной взрывчаткой. Все обставят как очередную катастрофу на угольных копях Хоккайдо. Хотя сомнительно, чтобы даже ядерный взрыв мог нарушить целостность тоннеля, думала Элли.
Впрочем, может быть, Китц ни о чем таком и не помышлял. И она просто недооценивает его. В конце концов и он уже наверняка заражен Машиндо. У него есть семья, друзья, любимые люди. Ну хотя бы что-то он должен понимать?
На следующий день президент наградила ее Национальной медалью Свободы. Публичная церемония состоялась в Белом доме. Посреди беломраморной стены в камине пылали поленья. Изрядную часть своего политического капитала и куда более обыденной его разновидности президент нажила на Машине и потому намеревалась сохранить лицо перед всей страной и миром. Вложения в Машину приносили доход и в Штатах, и во всем мире. Новые предприятия процветали, новые технологии сулили людям едва ли не большие блага, чем изобретения Томаса Эдисона. Мы обнаружили, что мы не одни, что в космосе существуют создания куда более разумные. И наши представления о себе тоже изменились навеки, заметила президент. От своего имени и, безусловно, от лица всех американцев она берется утверждать, что открытие лишь укрепило ее веру в Бога, творящего жизнь и разум на многих мирах, и это, по мнению президента, не противоречит воззрениям ни одной из религий. Но самым большим благом, дарованным нам Машиной, оказался дух, воцарившийся на Земле с ее появлением, дух сотрудничества и взаимопонимания среди людей, наконец осознавших, что все мы – лишь пассажиры на утлом суденышке посреди волн пространства и времени. Дух, воплотивший в себе глобальное единство планеты как всеобщую цель, известную всем под именем «Машиндо».
Президент представила Элли прессе и телерепортерам, сообщила о ее упорных 12-летних трудах, о проявленных в ходе работы выдающихся способностях, о смелости, потребовавшейся, чтобы вступить на борт Машины. Ведь никто не знал, что выкинет этот механизм. Доктор Эрроуэй сознательно рисковала собственной жизнью. Она потрудилась больше, чем кто-либо другой. Но Машина не заработала, и в этом нет вины доктора Эрроуэй. Она заслуживает благодарности американцев и всех живущих на Земле. Элли – очень скромный человек. Но когда потребовалось, она, оставив привычное уединение, возложила на свои плечи этот тяжкий груз – и истолкование Послания, и сооружение Машины. И продемонстрировала такое уважение к прессе, что ей самой как президенту остается только завидовать. А теперь доктору Эрроуэй следует дать возможность спокойно заняться своей научной работой. Все заявления для прессы, брифинга и интервью уже сделали министр обороны Китц и советник по науке дер Хиир. Президент надеется, что пресса не будет возражать против пожелания доктора Эрроуэй, чтобы пресс-конференции не было. Но фотокорреспондентам она предоставит возможность для съемки. Элли покинула Вашингтон, так и не поняв, что же собственно знает обо всем президент.
***
Обратно ее везли на аккуратном реактивном самолетике Объединенного авиатранспортного управления и даже согласились остановиться в Джейнсвилле. Мать Элли была в своем старом стеганом халате. Кто-то слегка подрумянил ей щеки. Элли прижалась щекой к подушке возле головы матери. Способность говорить медленно возвращалась, и она даже сумела чуть заметно погладить Элли по голове правой рукой.
– Мам, я кое-что должна тебе сказать. Это очень неожиданная вещь. Попытайся быть спокойной. Я не хочу волновать тебя. Мам… я видела папу. Видела. И он говорил, что любит тебя.
– Да, – старуха медленно кивнула, – был здесь вчера.
Джон Стогтон вчера навещал ее, Элли знала об этом. И он настоял на том, чтобы Элли отправилась в приют одна… Он сослался на занятость, но нельзя было исключить, что Стогтон просто не хотел мешать ей. И тем не менее с некоторым раздражением Элли проговорила:
– Да нет же. Я говорю о папе.
– Скажи ему, – с трудом выявила старуха. – Скажи ему. Платье с шифоном. Хватит прибирать… пусть едет домой из магазина.
Там, в ее вселенной, отец Элли до сих пор торговал скобяным товаром. Впрочем, и сама Элли так считала.
Проволочная ограда широкой дугой тянулась от горизонта до горизонта, мешая расти невысоким кустам. Элли была рада вернуться, заняться новым, конечно, куда менее важным делом.
Джека Хибберта назначили исполняющим обязанности директора, и она почувствовала облегчение, освободившись от административных забот. Теперь, когда после прекращения сигнала с Веги освободилась бездна времени для наблюдений, в целой дюжине полузадохшихся отраслей радиоастрономии ощущался заметный прогресс. Ее сотрудники ни в коей мере не разделяли мнения Китца. Послание не могло быть подделкой. Она гадала, что Валериан и дер Хиир говорят ее друзьям и коллегам о Послании и Машине.
Элли сомневалась, чтобы Китц осмелился высказать хоть слово из своих предположений где-нибудь за пределами пока еще собственного кабинета в Пентагоне. Однажды она была там. Охранник во флотском мундире с кожаной кобурой на поясе, сложив руки за спиной, перегораживал вход, вероятно, чтобы какой-нибудь случайный гость этого лабиринта не поддался внезапному иррациональному порыву.
Вилли сам перегнал «Тандерберд» из Вайоминга, так что машина ждала ее. Соглашение предусматривало, чтобы все ее разъезды ограничивались территорией обсерватории, представлявшей достаточный простор для подобного рода увеселений. Теперь не будет ни поездок в Западный Техас, ни кроликов, выстроившихся вдоль дороги; больше не удастся ей заехать в горы, чтобы глянуть на южную звезду. Вообще-то она жалела только об этом. Впрочем, зимой все равно нечего было надеяться на внимание кроликов.
Сперва обсерваторию осаждало целое подразделение журналистов: они надеялись либо докричаться до нее, либо снять ее через телеобъектив. Но она намеренно держалась в уединении. Новые сотрудники, отвечавшие за контакты с прессой, орудовали эффективно и не проявляли ни малейшего сострадания к журналистам. В конце концов так приказала президент.
