Костик запахнул пальтишко, промчался через двор, затопал вверх по лестнице и, наконец постучал в обитую клеенкой дверь.
Долго не открывали. Тускло горела у потолка лампочка, пахло керосином, и холодно было как на улице. Костик потоптался, поколотил валенок о валенок и решил постучать снова. Тут дверь открылась.
Ее отворила высокая женщина со строгим лицом, с шерстяным платком на плечах.
— Ты к кому, мальчик?
— Володя дома? — спросил Костик слегка оробев: женщина была похожа на учительницу.
— Ты пришел поиграть? К Володе сейчас нельзя, он болеет.
— Я не играть. Я вот… — Костик протянул кулек.
— Что это?
— Подарок. От военкомата.
— А-а… — Женщина чуть улыбнулась. — Спасибо.
— Пожалуйста, — сказал Костик и почему-то слегка обиделся. — До свиданья.
— Подожди. Тебя, кажется, зовут Костя? Приходи к нам как-нибудь потом. Может быть, Володе станет лучше. Хорошо?
— Приду, — сказал Костяк и сразу перестал обижаться. — Он поправится, и я приду.
Но Володя не поправился. В марте он умер. Двор притих. Ребята с тревогой и смутным страхом поглядывали на крайнее окно третьего этажа. Там в маленькой комнате случилось непоправимое и непонятное. Был такой солнечный день, с крыш бежало, и лужи сверкали изо всех сил, а он умер.
Вообще-то смерть была не в новинку, но люди умирали где-то далеко, от осколков и пуль, а сюда только приходили по почте серые бумажки с напечатанными буквами. И каждый раз сквозь горе пробивалась крохотная надежда: вдруг это ошибка?
А сейчас не было никакой надежды…
Володя был такой же, как все мальчишки. Ему бы сейчас кораблики мастерить и радоваться близким каин купам. Ведь он же не какой-нибудь старик. И не солдат. При чем же здесь смерть?
— Почему он умер? — спросил Костик у Борьки.
Борька не ответил.
Они стояли на крыльце, и Борька хмуро смотрел, как две женщины в ватниках вносят в подъезд большого дома красный маленький гроб. Этот гроб привезли на телеге, и маленькая брюхатая лошадь терпеливо ждала у ворот, когда люди управятся со своим непонятным делом.
Костик не хотел смотреть на гроб. Он стал смотреть на свои разбитые дырявые ботинки. И настойчиво повторил:
— Почему он умер?
— Не смог поправиться, вот и умер, — неохотно сказал Борька.
— А какая у него была болезнь?
— Я ведь не врач, откуда я знаю. Что-то отбило, на верно, у него внутри, когда с крыши сбросило…
— С крыши?
— Ты, что ли, ничего не знаешь? — с досадливым удивлением спросил Борька. — Его в Ленинграде сбросило с крыши взрывной волной, когда он зажигалки тушил.
Костику почему-то представилось, как фашисты в касках со свастиками скрытно ползают по ленинградским чердакам и рассовывают по углам зажигалки с горящими фитилями. Зажигалки такие же, как у курсанта Казанчука, который смастерил ее из трофейного немец кого патрона…
А Володя пробирается следом за немцами и задувает огоньки.
Но, конечно, все это были не так. И Костик спросил:
— Какие это зажигалки?
— Ну, лопух, — беззлобно сказал Борька. — Неужели не знаешь? Которые немцы сбрасывают с самолетов, чтобы дома поджигать.
— Так бы и говорил, что зажигательные бомбы, — ловко вывернулся Костик.
Но Борька не ответил.
И спорить не хотелось. Костик думал о Володе.
«Значит, он не просто так умер. Он погиб из-за бомбы, когда тушил зажигалки. Его фашисты убили. Он — как солдат…»
— Говорят, что он целых сто зажигалок потушил. А может, больше, вдруг сказал Борька. И прозвучала в его голосе гордость. Будто и сам Борька гасил фашистские зажигалки. Будто он такой же, как Володя. Ну, а разве нет? Зажигательных бомб он не тушил, но зато делал корпуса для мин, и, может быть, уже не один танк вздрогнул и осел в дыму, напоровшись на Борькин ящик со взрывчаткой.
А кроме того, Володя и Борька состояли в одном отряде. Володя, оказывается, записан был в тот же класс, где учился Борька. Только в школу он ходил редко, болел все время…
— Борька, — сказал Костик тихо, но очень твердо, — как мне записаться в пионеры? И так же серьезно Борька ответил:
— Я подумаю. Это можно. Я давно на тебя смотрю, ты уже не маленький. Только надо тебе какое-то пионерское задание выполнить.
— Я хоть какое выполню. Можно, я буду с тобой ящики для мин сколачивать?
— Вообще-то я спрошу в цехе. Только мы пока не работаем. Гвоздей не хватает. Просто беда.
— Гвоздей всегда не хватает, — вздохнул Костик.
Володю хоронили через день. Гроб поставили на грузовик с опущенными и обтянутыми красным ситцем бортами. Машина выехала со двора и остановилась на дороге. Пришел оркестр — старшеклассники в одинаковых зеленых телогрейках, с трубами и большим барабаном. И солнце сияло на помятых, но блестящих трубах так, будто никто не умирал, а наоборот был праздник. И желтые облака отражались в лужах, и весело шуме ли воробьи.
Кто-то плакал в толпе. Володино лицо было совсем как живое, только очень-очень спокойное.
Пришли ребята, Борькины одноклассники, с венком и пионерским знаменем, с которого свисала черная лента. И еще много незнакомых ребят было. Какой-то мальчишка в шапке с полуоторванным ухом дернул Костика за рукав и шепотом спросил:
— Правда, что у этого пацана орден Красного Знамени был?
— Правда, — сердито сказал Костик.
Оркестр играл почти без перерыва, и музыка была такая печальная, будто на свете не осталось совсем ни чего хорошего.
Потом оркестр на минуту замолчал, и стало совсем тихо. Только со двора доносился стук. Это Иван Сергеич Протасов обивал опять фанерой излишки дров. Чтоб не растащили.
Знамя качнулось над людьми, двинулось в голову колонны, машина заурчала и тихонько поехала вдоль тротуара. Володина голова качнулась на белой подушке. Опять заиграли трубы — медленно и сурово. И Костик вдруг увидел, что люди на дороге — это уже не беспорядочная длинная толпа. Ребята и взрослые шли ровными почти солдатским строем.
Опасаясь, что ему не найдется в этом строю места, Костик прыгнул с тротуара и хотел уже встать между незнакомой девчонкой и пятиклассником Впадиком Солдатовым. Но откуда-то со стороны появился Борька. Он строго сказал:
— Котька, ты с нами не ходи.
— Еще чего. Тебе можно, а мне нельзя? Нашел место где распоряжаться! Раскомандовался!
— Тебе нельзя, — твердо подтвердил Борька.
— Я тебя, что ли, обязан спрашивать?
— Дурень, — совершенно по-взрослому сказал Борька. — Смотри, у тебя ботинки раскисли и ноги насквозь мокрые. А идти-то нам туда и обратно целых десять километров. По лужам.
— Тебе-то что…
— А то, что потом еще и тебя хоронить придется. Думаешь, я не слышу, как ты по ночам от кашля крутишься?
Много обидных слов мог сказать в ответ Костик. Можно было, например, ответить, что Борьку ночью даже корабельными пушками не разбудишь, не то что кашлем. Можно было посоветовать, чтобы заботился не о чужих ногах, а о своей голове. Но все эти ответы перепутались у Костика, и он только сказал:
— Ты для меня не командир.
— Нет, командир, — сказал Борька.
— Ты?! — сердитым шепотом спросил Костик. — Думаешь, если заступался за меня, значит, командовать можешь? Все равно пойду, не указывай.
— Не пойдешь, — таким же шепотом ответил Борька. — Если хочешь знать, я имею право командовать. Ты сам говорил, что собираешься в пионеры вступать.
— Ну и что?
— А я в совете дружины, вот что. Значит, ты должен подчиняться.
Можно было сказать, что он, Костик, еще не пионер и поэтому ничего не должен. Но Костик не сказал. Четкое воспоминание о шеренге мальчишек с винтовками заставило его промолчать. И когда Борька совсем уже не по-командирски попросил: «Останься, будь человеком», Костик тихо сказал:
— Есть.
И вышел из шеренги на тротуар. Он стоял, а мимо проходили люди и нескончаемую печальную мелодию повторял оркестр. И Костику представилось, что это уходит армия, а он оставлен для ее прикрытия.
Армия уходила, унося с собой убитого фашистами Володю, а он оставался, чтобы держаться до конца. И отомстить.
Но ведь Володя убит не «понарошку», а всерьез. Это же не игра. А если всерьез, то что мог сделать Костик?
Ну как он мог отомстить не игрушечным, не из снега слепленным или нарисованным, а настоящим фашистам?
Бомбу придумать не удалось, а больше он ничего не умел. И знакомое ощущение острой беспомощности опять кольнуло его.
Володя, пока мог, тушил зажигалки. Борька ящики для мин сколачивал, пока гвозди были… Пока были… Гвозди!
Их сейчас нет, и мина, которая должна взорвать фашистский танк, взорвет его. А Протасов свежими, новенькими гвоздями прибивает к своим дровам фанеру.
Сколько надо гвоздей, чтобы сколотить корпус для мины? Хотя бы один. Может быть, именно эта мина попадет под гусеницу «тигра» или «фердинанда», и стальное чудовище заполыхает оранжевым огнем, бессильно уронит длинный орудийный ствол…
