Тело вьетнамца последний раз дернулось и затихло — Киеу носком тяжелого ботинка отшвырнул змею и принялся раздевать труп.
* * *
Лишь половина площади офиса Делмара Дэвиса Макоумера в здании фирмы «Метроникс инкорпорейтед», что на Голд-стрит, могла бы рассматриваться как рабочая. На другой же половине господин Макоумер расслаблялся и обдумывал перипетии своего нелегкого рабочего дня. Львиную долю этой зоны отдыха занимали парная, которой Макоумер предпочитал пользоваться зимой, и сауна, излюбленное место Макоумера в душный летний полдень, когда сограждане как полудохлые мухи ползают по вспотевшим улицам и задыхаются от безумной влажности. Он был абсолютно убежден, что финны, сделавшие слово «сауна» международным, недооценивали целебное действие своей бани.
Макоумер удобно расположился в сауне, размышляя об ошибках древних финнов. В дверь постучали. Увидев через вделанное в дверь смотровое стекло размытую фигуру, он сделал жест рукой.
В дверях выросла фигура Эллиота. Сейчас он ничуть не походил на того молодого человека, которого так умело и расчетливо соблазнила Кэтлин Кристиан: волосы его торчали перьями, под глазами виднелись черные круги.
— Ты, кажется, хотел видеть меня. Это был не вопрос.
— Ты ужасно выглядишь, — на лице Макоумера появилось подобие улыбки. — Ты что, не спал?
— И не спал, и не ел, — безжизненным голосом отозвался Эллиот. Не пробыв здесь и минуты, он уже весь вспотел. Невыносимо зудела кожа.
— У тебя есть все основания считать себя несчастным, Эллиот, — рассудительно заметил Макоумер, — честно говоря, я тебя ни в чем не виню.
Эллиот дернул головой, брови его удивленно поползли вверх:
— Бог ты мой! Да ты просто эталон цивилизованного человека! — чувствовалось, что он еле сдерживает себя. — Почему ты не повышаешь голос? Дай волю своему гневу и...
— Очень неразумно находиться здесь в вечернем костюме, — в голосе Макоумера появились язвительные нотки. — Разденься и возвращайся. Тогда поговорим.
Эллиот повернулся, и Макоумер добавил:
— Не забудь вначале принять холодный душ. Кожа должна быть влажной, когда входишь в сауну.
Вновь оказавшись в одиночестве, он прислонился спиной к деревянной стенке, руки его неподвижно лежали на коленях. Он изо всех сил старался не думать о Киеу и Кампучии, — он гнал мысль о том, что послав в этот ад названого сына, он ставит под удар «Ангку». Но, самое главное, ни в коем случае не думать о Тисе. Все что угодно, но только не Тиса!
Увидев входящего Эллиота, он криво усмехнулся:
— А мы-таки достали Лоуренса. Последние данные опроса общественного мнения свидетельствуют о том, что его рейтинг — тридцать восемь процентов. Падение на тридцать пунктов, это не шутка. Стоило Джеку Салливену немного пооткровенничать перед журналистами, и мы торпедировали Президента. Мне сообщили, что в демократических кругах уже пошли разговоры о том, что его кандидатуру не следует выставлять на перевыборы.
— Решение слегка запоздало, тебе не кажется? — Эллиот сел рядом с отцом. Он опустил голову и уставился на сливную решетку в полу. Бедра его были обернуты махровым полотенцем; Макоумер же сидел совершенно голый.
— Если ты в отчаянном положении, ничто и никогда не поздно.
Он молча разглядывал сына. Наконец мягко произнес:
— Мне очень жаль, что все так кончилось, Эллиот. Правда, очень жаль.
Он немного наклонился вперед, расслабляя мышцы. Слова едва не сорвались с его губ, но он отчаянно сжал зубы. Хотя, почему? Если таким образом он сможет вернуть себе сына, почему бы и не попробовать?
— Я прекрасно понимаю твои чувства по отношению к ней.
В глазах Эллиота стояли слезы:
— Надо же. А вот Киеу этого не понимал.
— Его заботила исключительно неприкосновенность «Ангки». Его не в чем упрекнуть.
— Он не человек! Он не в состоянии что бы то ни было чувствовать!
Макоумер откинулся назад и вперил взгляд в потолок:
— Она хотела этого, Эллиот. — Он говорил сейчас о Кэтлин. — Она хотела проникнуть в «Ангку» и шантажировать Атертона. Она представляла собой огромную опасность.
— Но она сделала так, что я почувствовал себя живым. Это пока никому не удавалось.
— Я все понимаю, но...
— Нет, ты ничего не понимаешь, — грубо произнес Эллиот. Он встал, и опоясавшее чресла полотенце слетело на пол:
— Было бы удивительно, если бы ты что-то понял. Воспитали меня няньки, ты давал рекомендации самому доктору Споку и, одному Богу известно, сколько детей загубил почтенный профессор, прежде чем тебя удовлетворили его методы. Как же, ты нуждался в гарантиях!
— Я не скупился на тебя, — в голосе Макоумера послышались стальные нотки.
— О да! — Эллиот уже почти кричал. — Сколько пафоса! Ты не скупился, это верно, но думал ли ты обо мне?! Ты обращался со мной так, словно я был одной из глав твоей настольной «Что и почем» книжки. Мне не было места в твоем мире, я был не из тех, кто дышит, мыслит, чувствует. Для тебя я был одним из капиталовложений, не более. Тебе это неприятно? Понимаю, ответственность — это не то, чем можно ущемить такого человека как ты. Ты в состоянии один управлять целой империей, но твой единственный сын — это предмет более чем неодушевленный, и даже такой неодушевленный предмет — вне сферы твоих талантов.
— Как ты можешь так говорить? Твоим воспитанием занимались самые опытные специалисты и...
— Но это же был не ты, неужели это непонятно? Все мое воспитание — теории и философия совершенно чужих людей.
Он ткнул указательным пальцем себя в грудь:
— Я это я! Личность, по-своему уникальная и неповторимая. Если бы ты принимал меня таким, какой я есть, уверен, общение доставляло бы нам радость. Но ты всегда отталкивал меня, соблюдал дистанцию, убеждая себя при этом, что я получаю наилучшее воспитание... Обо мне могла позаботиться только мать, я знаю это, — он на мгновение запнулся. — Но она умерла, — он закрыл глаза. — Слишком рано. Слишком рано, черт возьми.
Он в изнеможении опустился на деревянную скамью, грудь его вздымалась от гнева.
Макоумер смахнул со лба капельки пота, провел ладонью по усам, протянув руку, дернул за цепочку с деревянной ручкой. На раскаленные камни в нагревательном колодце хлынула ледяная вода, помещение заволокло клубами пара. Температура заметно поднялась.
Макоумер вдруг заметил, что разглядывает руки сына. Как они похожи на его собственные. Он перевел взгляд на свои ладони, сжал пальцы — как будто видел их в первый раз.
— Не отцовское это дело убеждать сына, что он настоящий мужчина.
— Вот в этом-то все и дело, — Эллиот пристально посмотрел на него. — Ты не меняешься, и никогда не изменишься. Когда же ты поймешь, что быть отцом означает быть самим собой, не больше и не меньше?!
Он произнес эти слова совершенно спокойно, в голосе его не было гнева.
Макоумер откашлялся:
— Мне очень жаль, право. Вот уж никогда не думал... — поймав горящий взгляд сына он осекся и решил сформулировать свою мысль иначе. — Может, я и не очень хороший отец. Но не можешь же ты всю жизнь обвинять меня в этом. Пора начинать жить самостоятельно.
— Я знаю.
— Да? Иногда я в этом сомневаюсь. Ты всячески избегаешь ответственности и...
— Всю ответственность берет на себя семья, — Эллиот криво усмехнулся. — Знаешь, я очень рано понял, что обязан идти по твоим стопам, нравится мне это или нет.
Он вдруг рассмеялся:
— В школе я, наверное, был единственным мальчишкой, который боялся своих собственных способностей. Мне все давалось чертовски легко, я не понимал, в чем дело, и боялся.
Ты платил за колледж, и на последнем курсе я вдруг понял, что оправдываю все твои ожидания. Было совершенно ясно, что следующим этапом станет «Метроникс», а это означало конец меня как личности. Ловушка, которую я разглядел слишком поздно; я хочу сказать, что меня даже привлекали некоторые сферы деятельности компании.
— Поэтому ты не явился на выпускные экзамены. За полгода до выпуска ты бросил колледж, только для того, чтобы досадить мне.
— Вовсе нет, — ответил Эллиот, — я был испуган, неужели ты не понимаешь? Я чувствовал, что в жизни у меня нет выбора и никогда не будет. Это проистекало из того простого факта: я — твой сын, а, значит, запрограммирован стать еще одним тобой.
— Именно этого я и хотел, — голос Макоумера звучал почти равнодушно.
— Я это знал.
Макоумер отвел взгляд:
— Видимо... в общем, я никогда не задумывался о твоих чувствах на этот счет. Я никогда... я всегда хотел, чтобы ты преуспевал так же, как и я, — нет, чтобы ты был еще более удачлив во всех начинаниях. Я хотел, чтобы мы работали с тобой рука об руку. Я считал, что сын должен быть рядом с отцом, по-моему, это совершенно нормально, — он поднял глаза. — Или я ошибаюсь?
У Эллиота вырвался такой глубокий вздох, словно он несколько лет не мог продышаться:
