он ничего не понял, а потому трубку взяла другая женщина. Он спросил, можно ли ему поговорить с соседкой. Та в постели, ответили ему, у нее только что случился сердечный приступ, Квинси, и мы ждем скорую, чтобы отвезти ее в больницу. Он не осмелился спросить, что там с матерью. И услышал мужской голос — тот говорил про инсульт. Чувак, наверное, стоял в коридоре, а дверь материной квартиры была открыта. Квинси поднес руку ко лбу и ждал, не вешая трубку, чтобы кто-нибудь ему что-нибудь объяснил. Два женских голоса пеняли кому-то за божбу. Мужчину назвали по имени, но Квинси не сумел его как следует расслышать.
Женщина, сидевшая за соседним столом, спросила, все ли у него в порядке. Он поднял руку, словно бы прислушиваясь к чему-то важному, и покивал: да. Женщина продолжила писать. Через некоторое время Квинси повесил трубку, надел пиджак, висевший на спинке кресла, и сказал, что ему надо отъехать.
Когда он вошел в квартиру матери, там оказалась лишь девочка-подросток лет пятнадцати; сидела на диване и смотрела телевизор. Она поднялась, когда он вошел. В ней, наверное, было метр восемьдесят пять росту, и она была очень худенькая. На ней болтались джинсы и черное с желтыми цветами платье, очень свободное, прямо как блузка большого размера.
— Где она? — спросил Квинси.
— В комнате.
Мать лежала на кровати с закрытыми глазами, в одежде, словно собралась выйти на улицу. Ей даже губы подкрасили. Только туфли еще не надели. Некоторое время Квинси стоял в дверях, глядя на ее ступни: два больших пальца с мозолями, мозоли на стопах, большие — наверняка ей было очень больно ходить. Но тут он припомнил, что мать часто посещала ортопеда на улице Льюис, какого-то мистера Джонсона, только его, — значит, не особо страдала. Потом Квинси перевел взгляд на лицо: оно казалось восковым.
— Я пойду, — сказала девочка; она так и стояла в гостиной.
Квинси вышел из комнаты и протянул ей двадцать долларов, но девочка сказала, что не хочет брать деньги. Он стал настаивать, и девчонка в конце концов взяла купюру и засунула ее в карман джинсов. Платье при этом задралось по самое бедро. «Прямо как монахиня, — подумал Квинси. — Или адептка какого-то деструктивного культа». Девочка протянула бумажку, на которой кто-то написал телефон местной похоронной конторы.
— Они сделают все, что нужно, — сказала она очень серьезно.
— Очень хорошо, — ответил он.
Потом спросил, как там соседка.
— Она в больнице. Кажется, ей там ставят кардиостимулятор.
— Кардиостимулятор?
— Да. В сердце.
Когда девочка ушла, Квинси подумал, что его мать очень любили соседи и другие люди в этом районе, но соседку, чье лицо он никак не мог вспомнить, любили еще больше. Он позвонил в похоронную контору, ответил ему некто Тремейн. Квинси сказал, что он сын Эдны Миллер. Тремейн посмотрел записи, а пока искал нужную бумагу, несколько раз выразил свои соболезнования. Потом попросил подождать минутку и передал трубку некоему Лоуренсу. Тот спросил, какого рода церемонию прощания Квинси предпочитает.
— Что-нибудь простое и для узкого круга друзей. Очень простое и чтобы народу поменьше.
В конце концов они пришли к согласию: мать кремируют, а церемония прощания, если все будет идти как должно, состоится на следующий день, в похоронной конторе в семь вечера. К без пятнадцати восемь все должно закончиться. Квинси спросил, можно ли сделать это поскорее. Но ему ответили твердым «нет». Потом мистер Лоуренс с большой деликатностью перешел к денежному вопросу. Тут тоже не возникло никаких проблем. Квинси поинтересовался, нужно ли звонить в полицию или в больницу. Нет, ответил мистер Лоуренс, этим уже занялась мисс Холли. Квинси спросил себя, что это за мисс Холли, но не сумел ответить.
— Мисс Холли — соседка вашей покойной матушки, — сказал сеньор Лоуренс.
— Точно, — кивнул Квинси.
Некоторое время оба молчали, словно пытаясь вспомнить или восстановить в памяти лица Эдны Миллер и соседки. Мистер Лоуренс вежливо покашлял и спросил, не знает ли Квинси, к какой церкви принадлежала его матушка. Спросил, были ли у нее какие-либо пожелания касательно религиозной стороны дела. Он ответил, что мать была прихожанкой Христианской церкви падших ангелов. Или она как-то по-другому называлась. Он не мог вспомнить. Точно, сказал мистер Лоуренс, она называется иначе — Христианская церковь исцеленных ангелов. Точно, кивнул Квинси. И добавил, что у нее не было никаких предпочтений, пусть это будет обычная христианская церемония — этого более чем достаточно.
Той ночью он спал на диване в доме матери и только один раз зашел в ее комнату и оглядел труп. На следующий день рано утром приехали из похоронной конторы и увезли ее. Он встал, чтобы встретить их, вручить чек и посмотреть им вслед, когда они спускали сосновый гроб по ступенькам. Потом снова улегся на диван и уснул.
Проснувшись, припомнил, что снился фильм, который он не так давно посмотрел. Но там все выглядело по-другому. Герои стали черными, так что приснившееся кино выглядело негативом кино настоящего. И всякое другое там тоже поменялось. Нет, сюжет остался таким же, байки и байки, но вот развивался он иначе, и в какой-то момент происходил неожиданный поворот и все менялось окончательно. А самое страшное тем не менее заключалось в другом: во сне Квинси прекрасно знал, что все необязательно должно развиваться именно так, он видел сходство с реальным фильмом, понимал, что обе картины исходят из одних и тех же предпосылок, и если тот фильм, что он посмотрел, был настоящим, то фильм, который ему приснился, вполне мог быть разумным комментарием, разумной критической репликой — и совершенно необязательно кошмаром. Всякая критика в конце концов превращается в кошмар — так он думал, пока умывался в доме, где уже не лежал труп матери.
Также он задумался: а что бы мать сказала в такой ситуации? Будь мужчиной и неси свой крест.
На работе все его знали как Оскара Фейта. Когда он вернулся, никто ничего не сказал. Правда, причин с ним заговорить тоже не было. Он некоторое время созерцал собранные заметки о Барри Симене. Девушки за соседним столом не было на месте. Потом Фейт положил заметки в выдвижной ящик, запер его на ключ и отправился обедать. В лифте встретился с редактором журнала, которого сопровождала молодая полная женщина, писавшая о подростках-убийцах. Они поприветствовали друг друга, а потом разошлись каждый в свою сторону.
Фейт пообедал луковым супом и омлетом в дешевом и хорошем ресторане в двух кварталах от работы. Со вчерашнего дня он ничего не ел, и обед пошел ему впрок. Он уже заплатил по счету и хотел было уходить, но тут его
