Но на сцене собакам приходится проделывать трудные, сложные фокусы, они не любят их, они ненавидят все эти штуки. Возможно, что им нездоровится, они простужены, заболели чесоткой или же у них просто нет настроения. Что же вам тогда остается делать? Просить у публики снисхождения? Да, кроме того, на сцене все ведь идет как по заведенному. Представление начинается по звонку, и вам приходится иногда по семи раз повторять ваш номер в зависимости от условий вашего ангажемента. Все дело в том, что вашим собакам приходится быть наготове и исполнять все, что вы от них потребуете. Их нельзя ни ласкать, ни бранить, ни ждать, когда у них появится настроение. У вас в руках есть могущественное средство. Они должны знать, что если вы хотите начинать представление, то вы своего добьетесь.
— Собаки совсем не так глупы, — заметил Джонни. — Они отлично знают, серьезны ли вы или только шутите с ними.
— Да, конечно, — утвердительно кивнул Коллинз. — Как только вы их распустите, они черт знает что делают на работе. Вы начинаете ласково обращаться с ними — и они сразу путают и нечисто исполняют свой номер. Вам нужно внушить им страх — они должны вас бояться. Если это вам не удастся, то в один прекрасный день вам придется бегать, искать ангажементов по всяким захолустьям.
Полчаса спустя Майкл, ни слова не понимая, слушал, как бог дрессировки вкладывал другому помощнику один из основных законов ремесла.
— Нам, Чарльз, надо работать со скрещенными породами и дворняжками. Из десятка чистокровных псов нам не подойдет и один, разве что в нем бьется сердце труса, но этим как раз чистокровные псы отличаются от всех остальных. У них кровь так же горяча, как и у породистых лошадей. Они чувствительны и горды. Их гордость мешает нам больше всего. Слушайте меня, Чарльз, хорошенько. Я родился в семье дрессировщика и всю жизнь изучал это дело. И я преуспел в нем. А преуспел я оттого, что по-настоящему его знаю. Зарубите себе на носу — я знаю это дело!
Кроме того, дворняги очень дешевы. Вам нечего бояться, что они подохнут или надорвутся на работе. Вы всегда достанете сколько угодно новых по дешевой цене. С ними много возиться не приходится и учить их нетрудно. Внушать им страх ничего не стоит. В этом вся загвоздка при работе с чистокровными псами. На них вы страха не наведете.
Задайте хорошую трепку дворняжке — и посмотрите, что за этим последует. Собака будет лизать вам руки, ползать перед вами на животе и покорно сделает все, что вы от нее потребуете. Такая у этих собак рабская душа. Они трусливы, но вам для дела храбрость и не нужна. Вам нужно, чтобы собака вас боялась. Теперь попробуйте задать трепку чистокровной собаке, что же у вас получится? Иногда такая собака подыхает от оскорбления и ярости. Я знал таких. А если они выживают, то что же с ними делается после? Они или становятся упрямы, или злы, а иногда и то и другое вместе. Бывает, они бросаются на вас с пеной у рта. Вы можете убить их, но до последней минуты они будут бросаться на вас и пытаться вцепиться в вас зубами. Или же они замыкаются в своем упрямстве. Это уже конец. Я называю это пассивным сопротивлением. Они не желают бороться с вами. Вы можете засечь их насмерть, но это вам ничего не даст. Они похожи на первых христиан, которые давали себя жечь на кострах и бросать в кипящее масло. У них свои убеждения, и вы ничем на свете не сдвинете их с места. Они лучше подохнут… и подыхают. У меня бывали такие собаки. Я изучал их… и научился оставлять чистокровных собак в покое. Они выбивают вас из колеи. Они своего добиваются, но вам ничего не удается от них добиться. Они отнимают у вас время, терпение, и, наконец, они очень дороги.
Возьмите этого терьера, — кивнул Коллинз на Майкла, стоявшего несколько поодаль и мрачно поглядывавшего на все происходящее на арене. — В нем совместились все качества чистокровного пса, и поэтому он не годится. Я никогда не задавал ему настоящей трепки и никогда не задам. Это было бы только потерей времени. Если вы на него приналяжете, он будет бороться с вами до смерти. Он слишком умен, чтобы бросаться на вас, пока вы его на это не вызовете. И если вы его не будете трогать, он так и будет стоять на месте, отказываясь чему-либо научиться. Я бы охотно сплавил его с рук, но Дель Map знал, что у этой собаки своя специальность, какой-то особенный, замечательный трюк, а мне необходимо найти его.
— Может быть, эта собака не боится львов? — пришло в голову Чарльзу.
— Да, эта порода львов не боится, — согласился с ним Коллинз. — Но интересно, что же он проделывает со львом? Может быть, он сует ему в пасть свою голову? Я еще не слыхал, чтобы собака такое проделывала, это — идея! Мы можем испытать его. Мы уже столько всего с ним перепробовали.
— У нас ведь есть Ганнибал, — сказал Чарльз. — В труппе Сэйл-Синкера он проделывал этот трюк с женщиной.
— Но старик Ганнибал совсем свихнулся, — возразил Коллинз. — Я наблюдаю за ним все время и стараюсь сбыть его с рук. Всякое животное в конце концов может свихнуться, особенно часто это случается с хищниками. Вы понимаете, этот образ жизни им не подходит. Но когда это с ними случается — до свидания! Вы теряете ваши деньги, и если недостаточно опытны в этом деле, то еще и жизнь.
И Майклу, наверное, устроили бы испытание, и он потерял бы свою голову в громадной пасти дикого зверя, если бы не вступилась за него сама судьба. Едва Коллинз успел договорить начатую фразу, как ему пришлось выслушать спешный доклад надзирателя за хищными зверями. Этому человеку было около сорока лет, но ему можно было дать вдвое больше. Его лицо было покрыто глубокими вертикальными морщинами, и, казалось, они были проведены когтями хищника, а не сложились естественно, отражая хищную натуру этого человека.
— Старик Ганнибал взбесился, — был краткий смысл его доклада.
— Глупости, — сказал Коллинз. — Это вы состарились и дали ему взять над собой верх. Я докажу вам это. Пойдемте все к нему. Мы минут на пятнадцать прекратим занятия, и я дам вам такое представление, какого еще не бывало ни на одной сцене… За него всюду бы предложили по десяти тысяч в неделю, но его не повторишь. Старик Ганнибал себе все лапы перегрызет от оскорбленного достоинства… Идите все! Все решительно! Пятнадцать минут перерыва!
И Майкл последовал по пятам со своим последним и самым жестоким хозяином; эта пара пошла впереди, а за ними последовала целая толпа служащих и посетителей-профессионалов. Все знали, что Гаррис Коллинз выступает лишь перед избранными, перед сливками профессионального мира дрессировщиков.
Надзиратель за хищниками, с лицом, отражавшим свирепость его нрава, взвыл, когда увидел, как Коллинз собирается приступить к укрощению льва; все приготовления Коллинза заключались в том, что он взял палку от обыкновенной метлы.
Ганнибал был уже стар, но был известен как самый крупный изо всех укрощенных львов, было известно, что у него целы все зубы. Пока толпа заполняла пространство перед клеткой, Ганнибал тяжело расхаживал вдоль нее, раскачиваясь, как это делают все хищники в неволе. Он не обратил на людей ни малейшего внимания и продолжал мерить шагами клетку, мотая головой из стороны в сторону. Доходя до перегородки, он легко и гибко поворачивался, всем своим видом демонстрируя какое-то определенное, принятое им решение.
— Он последние два дня все время так бродит по клетке, — хныкал надзиратель. — А когда подойдешь к клетке, он сразу бросается на тебя. Посмотрите, что он мне устроил. — Надзиратель вытянул правую руку, приподнял порванный в клочья рукав рубашки и показал параллельные полосы запекшейся крови — следы когтей льва. — Я к нему вовсе и не заходил. Я хотел только вычистить клетку, а он высунул лапу — да как хватит меня по руке! Если бы он еще при этом рычал! Но от него ни единого звука, только ходит взад и вперед.
— Где у вас ключ? — спросил Коллинз. — Так. Теперь впустите меня. Затем заприте клетку и выньте ключ. Забросьте его, забудьте о нем. Я могу сколько угодно ждать, пока вы найдете его и выпустите меня.
И Гаррис Коллинз, этот человек, живший в постоянном страхе, что мать его детей опрокинет за столом ему на голову тарелку с горячим супом, вошел в клетку льва перед критическими взорами своих служащих и профессиональных дрессировщиков, вооруженный лишь палкой от метлы. Затем дверцу закрыли, и, бросив небрежный, но острый взгляд на льва, он повторил свое приказание и заставил надзирателя вынуть ключ из замка.
Ганнибал раз шесть прошелся взад и вперед по клетке, не обращая никакого внимания на вошедшего к нему человека. Тогда Коллинз, подождав, чтобы лев очутился к нему спиной, заступил ему дорогу и остановился. Возвращаясь, Ганнибал увидел на своем пути препятствие, но рычать не стал. Его мускулы как бы переливались под рыжей шкурой, и он собрался ударом лапы убрать с дороги мешавший ему предмет. Но Коллинз, знавший наперед все, что лев будет делать, действовал первый — и сильно ударил его по носу палкой от метлы. Ганнибал с рычанием отступил и снова собрался ударить человека своей мощной лапой. Но Коллинз опять опередил его и ударом по носу заставил отступить.
