— Что поделаешь, каждый день что-нибудь новое случается, — оправдывался Ашот. — Но теперь мы непременно это сделаем. Ребята, берите каждый по большому кому глины.
Когда они подходили к пещере, аромат зреющего молодого вина, приготовленного их руками, радовал, веселил, обнадеживал. Настроение, в общем, было совсем неплохим.
Однако вскоре оно самым неожиданным и неприятным образом резко изменилось.
Ребята застали дверь в пещеру открытой.
— Что это? Кто мог сюда войти? — обеспокоился Ашот.
— И хорошо, что дверь открыли, — сказал Гагик, — проветрили, по крайней мере, помещение. А то у меня от этих волнующих винных паров голова кругом идет!
Но до шуток ли было сейчас? Ребята осторожно вошли в пещеру и остановились пораженные. Кувшин с вином был опрокинут, связки винограда исчезли, в пещере царил полнейший беспорядок. Какие-то невидимые существа поели все запасы…
Ребят словно молнией поразило. В одно мгновение рухнул рай, расписанный Гагиком, вдребезги разлетелись все надежды. Истощенные, оборванные дети оказались сейчас с глазу на глаз с суровой зимой, голодной, холодной.
— Барс? — шепотом спросил Гагик.
— Барс не выпьет вина, не съест винограда, — задумчиво произнес Ашот.
Окаменев, стояли они посреди своей опустевшей пещеры и горько думали: «Кто же, кто же это так жестоко враждует с ними?»
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ О том, как в горах бродил козел с шапкой на голове
На хребтах Малого Кавказа зима вступила в свои права. Там царили сейчас метели и бураны. Но на южных склонах гор, в ущельях и котловинах, выходящих в Араратскую долину, снег таял и мутными потоками сбегал в Араке.
Дикие козы и бараны спустились с холодных вершин в приветливые ложбины, поближе к деревням. Если бы охотник Арам в поисках любимого сына не уехал на Дальний Восток, он, как всегда, поднимался бы по утрам на плоскую крышу своего дома и смотрел с нее на диких коз, величественно стоящих на верхушке холма, у подножия которой лежит село.
Гонимые вьюгой, животные спустились с плоскогорий в долины и в поисках пищи вскапывают копытами колхозные озимые поля. Они собираются и на заброшенном кладбище, где вылизывают древние плиты, хотя пастух Авдал посыпает эти плиты солью вовсе не для них, а для овец.
Сошли вниз и пасутся на пестрых и просторных склонах холмов стада колхозной фермы.
Только ведь козам, шаловливым и неспокойным, всюду тесно. Они убегают из котловины повыше, забираются на скалы и порой встречаются здесь со своими дикими собратьями. А бывает и наоборот: дикие козы или горные бараны-муфлоны, чем-то напуганные, возбужденные, целой стаей врываются в колхозное стадо и, взбудоражив его, снова стремительно уносятся в скалы. С бешеным лаем бросаются за ними овчарки, но куда там — за муфлоном и арабский жеребец не угонится.
…Небо снова затянулось тучами, снова время от времени хлопьями падал снег.
Пастух Авдал сидел под утесом и, прислонясь спиной к его холодным камням, наигрывал на старенькой свирели свои любимые мелодии.
«Ло, ло, ло, ло!» — пела его свирель, и послушное ей стадо то направлялось на богатые травами луга, то шло на водопой. А когда надо было, Авдал той же дудочкой усмирял своих коз: ведь бывает, что в головах у них начинает шуметь дикий ветер.
Как и все пастухи-езиды[33] нашей страны, Авдал родился в шатре на горном пастбище, вырос среди овец. Они понимали и любили его, покорно выполняли все его приказания.
Посмотришь на Авдала, когда он стоит на выступе скалы, высокий, в широченной бурке, и кажется, что в этих краях он властелин всех стад. Черные глаза, густые черные усы, обожженное солнцем бронзовое лицо — настоящий бедуин!
Наружностью Асо в отца, но своим мягким характером больше походит на мать, скромную и трудолюбивую женщину, которую до революции Авдал за двадцать баранов и три русских золотых купил у курдов, живущих у подножия горы Алагез.
Сидит под утесом пастух Авдал и дует в свою дудочку, изливая всю скорбь своего сердца, тоску по пропавшему сыну. И хочется ему, чтобы и горы вокруг, и небо, и скалы переживали его горе, вместе с ним проливали слезы.
Эй, вах, где же ты, львенок мой?
Сдвинув на ухо черную каракулевую папаху, Авдал подпирает рукой висок, закрывает глаза и, покачивая головой, на мотив жалостливой курдской песни поет хвалу своему пропавшему мальчику:
«В жертву я готов принести себя стройному стану, ясному лбу, ласковому слову моего юного сына…» — говорит эта песня.
Вдали на склонах бдительными стражами стоят овчарки и как будто прислушиваются к звукам знакомой песни. Верные друзья и радостных и суровых дней жизни своего хозяина, они понимают, какое великое горе переживает он, и, кажется, тоже тоскуют по Асо.
Вот одна из них — волкодав с пегими боками — ласково виляя хвостом, нерешительно подошла к Авдалу, лизнула ему ладони и легла у ног, положив голову на передние лапы. Сколько печали в глазах животного, устремленных на пастуха!
— И ты грустишь по Асо, Чало-джан? И твое сердце стонет по нем? — взволнованно сказал Авдал. — Ушел, пропал наш Асо. Улетел из рук моих мой тарлан.[34] Нет больше у меня сына, Чало-джан, — горько жаловался пастух. — Кто же будет поддерживать огонь в моем очаге, когда состарюсь я и уйду из жизни?
Невыносимая тяжесть давила на сердце пастуха, слезы подступали к горлу. Он умолк, и только тяжелые вздохи вырывались из его груди.
«Где-то, где, под какой скалой, под каким камнем остался мой сынок, мой синам[35] бесценный?…» — с глубокой печалью думал Авдал. Он старался подбодрить себя, скинуть груз, томивший его сердце, он пытался отвлечься от своих мыслей, хоть на час забыть об утрате. Но нет… Каждая балка, каждая ложбинка, каждый куст, ручеек, из которого Асо пил воду, — все напоминало о сыне. Вот тут, сзывая овец, надевал Асо свой колпак на пастуший посох и, размахивая им, оглашал ущелье звучным, звенящим голосом. Вон на тот большой камень садился и брал в руки свирель. Как горный ручей, журчала его песня.
Как забыть? Как освободиться от гнетущих сердце дум? Нигде, ни на одну минутку не покидают они пастуха.
Попадал ли он на ферму, встречал ли приятелей, кормил ли собак, усмирял ли расшалившихся коз, принимал ли ягнят, — все время стоял перед ним образ Асо, верного помощника, хорошего, доброго сына. Хоть бы поговорить о нем с кем-нибудь, поделиться бы болью своей. Но с кем? Жизнь пастуха проходит в одиночестве. Горы да камни, трава да цветы — вот его собеседники.
