Численность “евреев по религии” довольно стабильно оказывается больше, чем число таковых по национальности. Частично это объясняется еврейской традицией считать евреями всех членов еврейской общины независимо от их религиозных взглядов, а частично характером иудаизма, породившим эту традицию. Иудаизм – не универсальная религия, он идентифицирован с евреями как группой, связанной родством или общим происхождением. Однако в чрезвычайных условиях военного времени крещение стало естественным выходом, спасением от окружающей евреев враждебности. Например: Венгерский Статистический Обзор за 1944 г. оценивает число христиан еврейского происхождения в Великой Венгрии приблизительно в 100 тыс. [458] Кулишер замечает [459] , что число “евреев в Австрии снизилось с 222 тыс. в 1923 г. до 180 тыс. в 1938 г.”, и добавляет, что частично это было вызвано сменой религии.
Эти способы спасения могут объяснять значительную долю сокращения числа евреев в послевоенной Европе. Официальная еврейская статистика, которая на сегодня является почти единственным доступным источником для расчетов послевоенного населения, по-видимому, отражает численность лишь тех евреев, кто проживал в организованных общинах или конгрегациях. Многие из таких общин по разным причинам развалились, перестали существовать как устойчивые группы и их члены более или менее широко рассеялись по разным странам. Если они приняли “защитную окраску” и теперь классифицируются в других группах, то они могут еще долго не появиться в статистике»[460].
Когда Ханкинс пишет о спасительных для евреев способах избежать гибели, он, в сущности, имеет в виду факторы, которые могли иметь следствием статистическое затушевывание еврейства. Но все его три «способа» вместе взятые едва ли потянут больше чем на десятки или первые сотни тысяч людей, а списать на них Ханкинс хотел бы миллионы!
К тому же ни один из трех способов не был простым или хотя бы надежным. Действительно, католическая церковь пыталась быть щитом для «своих» еврейских конвертитов – пыталась, но не смогла: отсюда сведения о приблизительно 100 тыс. «мадьяризированных» евреях-католиках[461], значительная часть которых, несмотря на все кардинальские протесты, с легкостью была уничтожена. (Папа же римский возмущался исключительно у себя в апартаментах за завтраком и то лишь перед обслугой, а так – помалкивал себе в тряпочку.)
Ханкинс рассуждает о «принятой у евреев» манере скрывать и даже модифицировать свою рискованную идентичность. Это, мол, отрицательно сказывается на статистике: некий еврей «сменил» свою национальность и, став поляком, чехом или даже немцем, тем самым, возможно, спасся и остался жив, но он перешел в другую статистическую графу, а из еврейской – выпадал, оставаясь в ней как бы «пропавшим без вести». Иными словами, он указывает на феномен номинально-статистической мимикрии и навязанного евреям «беженства» от самих себя.
Однако влияние этого фактора никак не могло быть сколь бы то ни было широким, если только вспомнить, насколько не просто все это было проделать практически[462]. И уж тем более не могло быть спасительным без массового сочуствия и солидарности со стороны тех, кто евреев постоянно окружал – соседей, сослуживцев и т. д. Но среди них всегда находились желающие вывести такого «поляка» или такого «чеха», или такого «украинца» на чистую воду – иногда за «30 сребреников», а чаще всего и бесплатно, ради удовольствия. Так что еврею со средствами гораздо надежнее и практичнее было инвестировать их в какие-нибудь экзотические гражданства, например, в гондурасское или сальвадорское, а евреям победнее никто (если бы и захотел) и ничто помочь уже не могли.
Иными словами, утверждая, что приводимые им «способы спасения могут объяснять значительную долю сокращения числа евреев в послевоенной Европе», Ханкинс игнорирует те реальные препятствия, что вставали перед теми евреями, кто захотел бы ими воспользоваться – препятствия, которые сводят реальное влияние его «ста способов уцелеть» до статистически маловесомого обстоятельства[463].
Очень чувствуется, что работа писалась в разгар Холодной войны. С удовольствием (и без всякой критики источников) он берет на веру любые цифры, дискредитирующие то, что он называет «за Железным занавесом» – СССР: «…В начале 1940-х годов от приблизительно 250 тысяч до 300 тысяч евреев было направлено русскими в лагеря принудительного труда или сослано в Северную и Азиатскую Россию»[464].
Если вычитанного у коллег кажется ему недостаточно, то он щедро поправляет от себя. Так, если Е. Кулишер оценивает общее число эвакуированных в СССР в 12 млн чел., из них 1,2 млн евреев, то Ханкинс, не мелочась, тут же добавляет от себя еще 40 % – 800 тыс. душ: «Поскольку их эвакуировали для того, “чтобы спасти от немецких зверств”, разумно предположить, что, по крайней мере, 2 миллиона из них были евреями»[465]. И это – после мелочных торгов о тысячах или десятках тысяч потаенных евреев![466] И далее, в полной гармонии с собственными опасениями о неаргументированной тенденциозности, он пишет: «Лишний миллион евреев за Железным занавесом изменил бы картину для всей Европы»[467].
Далее он переходит к вопросу о феномене повышения смертности и понижения рождаемости у евреев, пребывающих в состоянии решения Германией их – еврейского, а не какого-нибудь там еще – вопроса! Для начала Ф. Ханкинс выговаривает Г. Фрумкину за отнесение всех еврейских потерь в категорию «убитых», а не «пропавших без вести», например[468]. Но главное не в этом: его праведный гнев и возмущение вызывает то, что в мартиролог заносится и не вычленяется та сверхсмертность («excess mortality», или «чрезвычайная смертность», как он ее называет), которую «…евреи разделяли, пусть и в увеличенном масштабе, с остальным гражданским населением»[469] и которую тем самым нельзя списывать на нацистов. Он даже не исключает того, что погибших под рубрикой «чрезвычайной смертности было больше, чем «чисто» нацистских жертв. Да и в концлагерях «чрезвычайную смертность» никто не отменял: погибших от нее там, не исключает ученый, тоже было больше, чем жертв «прямого истребления». Немного подумав, он сообщает реалистический, на его взгляд, коэффициент сверхсмертности: 10 %, или 0,1. Тем самым совесть у Гитлера, уничтожившего в Польше 3,5 млн евреев (а саму цифру лично Ханкинс не оспаривает!), облегчается сразу на 350 тыс. душ.
Ханкинс полагает, что «…численность еврейского населения, сосредоточенного в центре восточной зоны военных действий, должна была уменьшиться в той же пропорции, как и численность всего остального населения, даже если бы с ним обращались точно так же, как и со всеми остальными. В чрезвычайной смертности нельзя обвинять “нацистские убийства”»[470].
Браво, профессор!.. Но дело в том, что методологическая банальность, о которой он тут вспоминает, предусмотрительно была «отменена» Гитлером: в условиях окончательного решения еврейского вопроса она решительно не могла действовать! С еврейским населением на оккупированной немцами территории обращались вовсе не точно так же, как и со всеми остальными!
Если 70-летнюю старуху, которая, может быть, и так умерла бы через полгода, отправляют в газовую камеру, если беременную еврейку с грудничком на руках (а ведь младенчик мог через неделю заболеть скарлатиной и умереть, а не рожденное еще дитя, как и она сама, запросто могли бы умереть и при родах) расстреливают у противотанкового рва, если над вчера еще крепким евреем-счастливчиком, прошедшим селекцию, издеваются, бьют его, морят голодом, изнуряют непосильным трудом, – то что это? – все еще «чрезвычайная смертность» от суровостей жизни в условиях войны или уже геноцид?!.. Ответ очевиден, – а 350 тысяч «душ» прошу незамедлительно вернуть!
Работа Ханкинса с источниками, увы, столь же «образцова». Излюбленный прием: взять нерелевантный источник, выдать его за релевантный и – с блеском его погромить[471]. Иногда Ханкинс делает вид, что не до конца понимает смысла приводимых им же сами цифр: «Во-вторых: обстановка катаклизма, с массовыми перемещениями, высылками и эвакуациями, делает весьма вероятным некоторое дублирование в подсчете “пропавших” или “уничтоженных”. Эвакуируемые “за Железный занавес”, например, если они не вернулись, легко попадают в число последних, по крайней мере, в большей своей части. Тот, кого немцы вывезли в польские лагеря, легко мог быть зачислен в “потери” тех стран, из которых они были высланы, и вновь внесен в список тех, кого убили в Польше. О том, что так бывало в некоторых случаях, сигнализирует тот факт, что по оценкам в Польше было убито больше 3,1 миллиона евреев – то есть больше всего еврейского населения этой страны в 1939 году»[472].
