Дверь открыла мама. У нее были двойные мешки под глазами и скорбный вид, как у работника похоронного бюро. Я вручила ей шоколад, чем сильно ее удивила:
— В честь чего это?
До последнего времени меня защищала броня моей правоты. Теперь, безо всяких стараний с ее стороны, я почувствовала свою вину. Я вспомнила, сколько раз приходила сюда, только чтобы поесть. Готовила всегда Анжела, Роджер только разыгрывал щедрого хозяина. Я высокомерно — как же, я член семьи! — наблюдала, как другие гости вручали ей цветы или шоколад, я же не считала, что обязана чем-то отблагодарить хозяйку. Я брала, брала, брада, даже не благодаря, потому что обе мы знали: она в долгу передо мной уже двадцать пять лет, так что, сколько бы бесплатных обедов я ни проглотила в ее доме, она никогда не возместит мне того, что отняла. Сначала я хотела сопроводить подношение шоколада глупой фразой: «Я решила, что это именно то, что тебе сейчас нужно», подыгрывая немного унизительной семейной шутке — мол, мы, женщины, падки на шоколад, он для нас — панацея от всех бед, хо-хо-хо, вот такие мы трогательные. Тебя оставил любовник? Дом перезаложен? Заболела раком груди? Разверни плитку «Молочного»! Тебе сразу станет легче! Но вовремя остановилась.
— Не хотелось приходить с пустыми руками, — объяснила я.
— Спасибо. — Чуть улыбнувшись, она взяла обе плитки. Я пошла за ней в кухню, в гостиной она никогда не сидела. — Так неловко себя чувствую, — проговорила она, глядя на меня через плечо. Потом обернулась, и мы неожиданно оказались непривычно близко друг к другу, лицом к лицу.
— Почему?
Она смотрела на меня, и я увидела зеленые пятнышки в ее карих глазах. Чуть приподняв одну бровь, она сказала размеренно, отчетливо, как для непонятливого ребенка:
— Из-за вчерашнего вечера… Я не видела его с тех пор… после того дня. И не знала, помнишь ли ты… кто он. А вчера вечером, когда мы увидели, кто там сидит… я поняла, что ты тоже поняла. И увидела, что ты от меня убегаешь. — Помолчав, она сказала: — Ты всегда только и делала, что убегала от меня.
Мне показалось, что я сейчас же превращусь в камень от ее слов. С другой стороны, это не так плохо: тогда я не смогу больше от нее убежать.
— Мне всегда будет стыдно, — договорила она.
— Тебе нечего стыдиться. Перестань, пожалуйста, — попросила я.
— Пить хочешь? — сощурившись, спросила она.
Я отрицательно покачала головой:
— Это Роджер должен стыдиться. И я.
— Что ты! Почему ты так вдруг? Папа всегда был твоим лучшим другом!
Она как будто хотела его оправдать.
— Перестань! Я знаю, что он сделал.
— Джонатан рассказал? — полным ярости голосом спросила она.
— Нет. Сама вспомнила.
Она сокрушенно качала головой. Я постаралась объяснить:
— Понимаешь, я как будто старалась вспомнить сон. Он где-то близко, но его никак не схватить, он ускользает. А когда не стараешься напрягаться, он тут как тут.
— Господи… — прошептала она.
— Мне жаль, что ты мне ничего не рассказывала.
— Зачем? Чтобы ты начала ненавидеть обоих родителей?
Меня царапнуло ощущение вины, и вдруг мгновенно, как вспыхивает нефть, нахлынуло ощущение стыда, мне показалось, что оно накрывает меня с толовой. Вот тут рядом со мной — моя любящая мать, готовая пожертвовать собой ради ребенка. Именно этого мне недоставало всю жизнь, этого я ждала от нее. Хотя все это было у меня. А я своим поведением выражала только свою бесконечную обиду. Я была противна себе: я осуждала ее за то, что лишь однажды ее взрослые интересы оказались для нее важнее моих забот. И за это она расплачивалась всю жизнь. С тех пор она ни разу не подумала о себе. Поняла я это только теперь.
И мне стало ясно, что в нашей жизни все сложилось неправильно.
— Я не могу сказать, что ненавидела тебя по-настоящему. — Мама ничего мне на это не ответила. — Иногда в глубине души чувствуешь одно, а сам себя убеждаешь, что чувствуешь совсем другое. — Она все молчала. — Мне это объяснил Джейсон.
— Дружище Джейсон, — сказала мама, и мы обе рассмеялись. А потом стояли, неловко улыбаясь.
— Садись, я сварю тебе кофе.
Она уселась и проговорила:
— Мне будет очень больно, если ты решишь начать ненавидеть Роджера.
Я обернулась рывком:
— Такое нельзя решить. Это ведь чувство.
Анжела покачала головой:
— Знаешь, как говорит Олли: «Я сам себе хозяин».
Я сварила для нее кофе в кофеварке, подала его в фарфоровой чашке с блюдцем. Без меня она обошлась бы чайной ложкой растворимого кофе. Я же не Олли. Никак не могу забыть, как я встретила его в Тоскане за чашкой «Нескафе». Это не где-то, а в Италии! Это было похоже на плевок в лицо Папе Римскому! Сейчас я с удовольствием смотрела, как моя мама пьет настоящий кофе, который приготовила для нее я.
— Надо посмотреть, смогу ли я вообще как-нибудь к нему относиться.
Мама опустила голову. Тут мне в голову пришла страшная мысль:
— А что… э-э-э… он мой отец?
— А как же, Ханна, конечно! Бедняжка моя! Когда ты… в тот раз… это было всего, один раз… хотя какое теперь имеет значение…
У меня сердце забилось:
— По-моему, тебе надо уйти от Роджера.
— Ханна!
— А почему бы и нет? Он ужасен!
— Ханна, неделю назад ты не позволила бы слова сказать против него.
— Неделю назад я не знала, какой он на самом деле.
— Мне кажется, что иногда не мешает заглянуть поглубже в человека.
Я напряглась, чтобы понять ее мысль.
— Это как в фильме «Охотник на людей»? Как он там говорит: «Я оплакиваю ребенка, а взрослый — это больная тварь», и так далее, да?
Отпивая кофе из чашки, мама сказала:
— Не уверена, что видела этот фильм. Но точно знаю, что твоего папу в детстве воспитывали очень жестко, в строгости, он рос грустным одиноким малышом. Ему всегда казалось самым важным, чтобы его семья была сплоченной и дружной, чтобы каждый был совершенством, чтобы все были счастливы, любой ценой. Боюсь, что я ему все испортила. Мои настроения часто бывали такими… непредсказуемыми. Ему было трудно со мной.
Я кивнула и сдержанно спросила:
— Почему… почему ты это сделала… испортила ему все?
— Не стоит говорить об этом, — вздохнула мама и покачала головой. — Зачем? — Я ждала. — Все прошло, — сказала она, когда увидела, что я жду ответа. — Все, все в прошлом. С этим покончено.
Я вздохнула:
— Вовсе нет. Посмотри на последствия этого прошлого. Посмотри на меня, на Оливера. У нас обоих задержка в эмоциональном развитии!
— О! Мне тяжело это слышать. Не говори так! — Но ведь так и есть, — настаивала я.
— Разве все мы на самом деле не являемся суммарным итогом своего прошлого?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
