Перебранка продолжается... Беренгарий:
"Наполнили примасы мира сего, философы глотки, бочки своим вином, жар которого так бросился им в мозги, что глаза всех погрузились в оцепенение сна. Между тем как чтец выкрикивал, слушатели храпели. Один опирается на локоть для того, чтобы облегчить сон глазам своим. Другой на мягкой подушке старается нагнать дрему на вежды свои. Третий спит, склонив голову к коленям. Поэтому, когда чтец отыскивал у Петра что-нибудь достаточно колючее, он кричал в глухие уши прелатов: "Осуждаете?" ("Damnatis?"). Тогда некоторые, едва пробужденные при последнем слове, говорили сонным голосом, с опущенною головой: "Осуждаем!" ("Damnamus!"). Остальные же, растревоженные голосом осуждающих, не разобрав первый слог, говорили: "...плывем!" ("na-mus!"). Истинно плывете, но плавание ваше - буря, плавание ваше утопание... Тот, кто стоял на страже закона господня днем и ночью, ныне осуждается священнослужителями Вакха. Так больной лечит врача. Так утопающий осуждает стоящего на берегу. Так приговоренный к виселице, когда его уже ведут к ней, - обвиняет невинного". Примечательнейшее место! Филологически текстовая, на вербальном уровне, игра: Damnatis? - Damnamus! - Namus! Осуждаете? - Осуждаем! - Плывем! - Казалось бы, в пределах текста; но текста, изменяемого не критическим его прочтением, а искажаемого полусонным "почитанием". Ведь "оцепенение сна" - и есть результат безмысленного почитания текста. И здесь же - убийственное социально значимое обличение: "Так больной лечит врача..."
Далее:
"Что же могли сотворить таковые, что могли постановить подобные правоведы? Утешает чтение Евангелия. Оно говорит: "Первосвященники фарисеи собрали совет и сказали: "Что мы сделаем? Этот человек творит много чудес. Если отпустим его так, все уверуют в него". Один же из них, по имени аббат Бернар, так как он был первосвященником этого совета, пророчествовал, сказав: "Полезно для нас, чтобы был удален один человек от народа и не погиб бы весь народ". И с этого дня они решили осудить его, говоря по Соломону: "Устроим ковы праведнику, опровергнем благодать уст его..." "Отыщем корень слова против праведного". Задуманное вы свершили и обнажили языки ехидны против Абеляра... Таким образом осуждаются эти уста, сокровищница разума, труба веры, приют Троицы... Осуждается, о горе! Отсутствующий, невыслушанный, неизобличенный ..." Посмотрите, как ловко Беренгарий переиначивает текст Евангелия (подумать только - Евангелия!), вместо "некто Кайафа" - "аббат Бернар" "был первосвященником этого совета ..." (замечание комментаторов). Переиначивающее чтение текста. В самом деле, ученик, достойный своего учителя. В результате текст сохранен как матрица; но как смысл - вывернут в открыто сатирической его тональности. Беренгарий, как и Бернар с сослуживцами, - люди, конечно же, из одного века, из тех же земель. Все они - ученые люди, но читать научены по-разному.
Папский суд вершится заочно, а судимый - не выслушан, и потому безмолвен. Вопреки всем церковным установлениям даже не выслушан. Судим, что было неприемлемо и тогда, заочно.
Чудес, конечно же, Петр Абеляр не творил. Он жил, просто жил... То есть просто читал тексты; умело их читал; ученым образом разрабатывал эту науку. Что и было самым большим чудом. Оно, чудо самостоятельно осуществляемой ученой жизни, состоящей в таком вот чтении текстов, должно быть осуждено. А тот, кто так живет, должен быть наказан. Так было раньше в Суассоне ("Если отпустим его так, все уверуют в него"). Так есть теперь в Сансе: удалить одного человека от народа, дабы весь народ не погиб. Так и поступили. Административно-церковная, если можно так выразиться и как уже сказано, высылка в монастырь Клюни. Горькая доля в те далекие внеправовые времена!
Кажется, теперь уже почти ясно: жил не по тексту, который следовало чтить, не только Абеляр. Не по тексту жили и его супостаты, ибо рассвирепеть и ожесточиться можно только не по тексту. Ибо по тексту можно быть кротким и добродетельным, помышляя лишь о благе ближнего, сколь бы греховным он ни был. Действительно, для его же пользы. У Бернара с коллегами коренным образом не так. А вот так: "Но защитники аббата говорят, что он хотел исправить Петра. Блаженный муж, если ты предполагал возвратить Петра к чистому состоянию веры, почему ты заклеймил его печатью вечного проклятия перед лицом народа? И опять, каким образом ты думал исправить его, если ты отнимал у Петра любовь народа? Из всего этого, в общем, следует, что ты воспылал к Петру не любовью исправлений, но жаждой личного мщения. Прекрасно сказано пророком: "Да обличит меня праведный в милосердии", ибо там, где отсутствует милосердие, там налицо не исправление со стороны праведного, а дикое варварство тирана". Страсть на страсть. Жизнь на жизнь. Бернар на Петра, едва и лишь вида ради стилизуя тональность кухонной свары под как будто пристойно-общепринятые обертона кафедрального текста, привычного уху тогдашней аудитории. А как же иначе, если "Петр всегда потрясает церковь, всегда измышляет новшества"?! Это мнение врагов Абеляра было мнением среди этих врагов неоспоримым. Беренгарий как раз и цитирует эту формулу. Но всё это вместе и было ученой жизнью эпохи.
Петр - камень; но не апостольский камень-основание. Еще раз: камень этот следует сточить, подогнать, встроить. Но... нашла коса на камень.
Вспомним: "...ты отнимал у Петра, - говорит Беренгарий, обращаясь к Бернару, - любовь народа". Ход точный и верный, ибо "законным является глас народа, провозглашенный издревле как бы законом природы..." Но сделать это можно только с помощью ученых слов, утопив в них жизнь, столь неопределенную вне формулы-ярлыка, а в ярлыке-формуле как раз и проясняющую в себе свой смысл, должный войти как нож в масло: в доверчивые головы с промытыми, прополощенными и запудренными мозгами: "Пышная поросль слов заглушает посевы мыслей. Или, может быть, говоря одно и то же много раз, он (Бернар. - В. Р.) хотел подражать Одиссею, о котором написано:
Он любил другим часто о том говорить".
Беренгарий ссылается при этом на Писание, - как и полагается, если ты шьешь дело. (Ведь Беренгарий, как и Бернар, равно шьют оное: только Бернар Абеляру, а Беренгарий - Бернару.) "Иисус <...> не окутывает света мысли мраком красноречия, как Бернар, который величие чтимого скрывает в облаках изысканного словоблудия. "Мудрый муж, - говорит Гораций, - мыслит, как получить свет из дыма, а не дым из пламени". На это Бернар обращает мало внимания, отводя словесным туманом от стези понимания то, что Иисус высказал просто и открыто. Полную и насыщенную меру этих и подобных забав, Бернар, ты включил в недра твоих книжиц. Подвергнуть это критике легко сможет тот, которого ученость сделала зрячим ..." Вновь пафос критического чтения науки читать.
Теперь уже слово Бернара, этого светоча тьмы, темно. Оно - "мрак красноречия". Поразительно точный оксюморон: красное - черно, если не дано в свете истины, а дано во тьме лжи. И тогда сколь угодно махровые, узорчатые цветы красноречия - черные цветы злоречия, ибо без любви. Пламя от горящих Абеляровых текстов - источник дыма и чада; но дым, учит Гораций, должно получить из пламени, а свет из дыма. Выяснение, высветление темного слова, чем, собственно, и занят Абеляр, которого "ученость сделала зрячим". Вновь ученая метафизика света, прямо противоположная световой метафизике Бернара из Клерво (глазами Беренгария, конечно).
Антиурок Беренгария, отправляющегося от умело читаемого текста, продолжается. Беренгарий действует - учит! - от имени текста пошатнувшегося. Он - живой схоластик Беренгарий, никак не умещающийся в шаткий, неустойчивый текст (в том числе и в свой собственный), как, впрочем, не умещается (хотя и по-другому не умещается) его противник и оппонент - Клервоский аббат, только-только этот текст создающий (восстанавливающий). Живая страсть, явленная в сатирическом пафосе автора "Апологии", выбивается из текста "Апологии" и потому свидетельствует о том, кто этот текст произносит, говорит слово, указывающее на социокультурный смысл средневековой эпохи, понятой как эпоха-культура текста. Ища подтверждений сего, если предшествующих извлечений маловато, выпишем еще одно место из Беренгариевой "Апологии":
"...Спрашивает у тебя (Бернара. - В. Р.) преисполненный спеси муж с римской выей, что и как надлежит любить. Ему ты отвечаешь так: "Обычно ты просишь от меня, Гаймерик (тот самый - один из адресатов Бернара. - В. Р.), молитв, а не исследований", и немного дальше: "Ты спрашиваешь, что надлежит любить? Отвечаю на это кратко - бога". Конечно, это остроумный ответ и достойный ученого человека. Но какая отверженная бабёнка, какой последний невежда не знают этого? Так философствуют старушонки в прядильнях. Так с насмешкою мы привыкли дивиться фразам Дагания. Из высказываний его я приведу кое-что для примера. Так, он говорит: "Я - сын своей матери; лепешки - это хлеб; голова моя толще моего кулака; когда наступил полдень, наступил и день". Отыщется ли кто-нибудь, у кого губы не содрогнутся от смеха после того, как он услышит столь смешные истины? Точно так же, когда Бернар сказал, что надлежит любить бога, конечно, он сказал истиннейшее и истинно достойное уважения слово; но для высказывания этого он открывал свой рот напрасно. Ведь никто и не сомневается в этом ... Однако в то же время, сокровенно провозглашая, что надлежит любить бога, он поражает римлянина, который в папской курии научился любить не бога, но золото.
