Меджиссон вспомнил, что из его лаборатории давно уже не выходило ничего нового, что незаконченные немецкие работы дали немного, а свежих теорий не появлялось. Но сейчас же пришла трезвая мысль: "Да врет же, все врет этот проходимец! Ну кто же заплатит пятьсот фунтов стерлингов за двадцать унций пусть самой драгоценнейшей крови? Ясно, врет!"
- Ну, так слушайте, как вас, - сказал Меджиссон боцману. - Я уже хотел было вам помочь, но теперь вижу, что не стоит. Вы просто лжец! (У Джона кусок застрял в горле). Стефана Рогоффа я знаю лично. Он хирург, а не микробиолог. Прочь отсюда, мошенник!
Боцман завопил:
- Господин профессор! Господин профессор, я расскажу всю правду! Я не мог рассказывать, - мне запретили в разведке. Но теперь я расскажу, - все равно пропадать!
И он рассказал все как было - не выпуская ни единственной детали, ни слова из разговора.
Профессор, все еще не веря ему, снял трубку. Он был достаточно знаком с тем заведением, которое интересовалось научными проблемами, разрабатываемыми учеными других стран, поэтому лишь спросил:
- Джон Кэмпбелл у вас зарегистрирован? А вещественные доказательства есть?.. Адрес Онкологического института?..
Меджиссон положил трубку и постоял несколько минут, барабаня пальцами по столу.
- Хорошо. Бог велит нам помогать ближним своим, - я помогу вам. У вас действительно редкая и почти неизлечимая болезнь. Лечение будет стоить больших денег, но я помогу вам достать их. Только никому ни слова. Это первый пункт моего условия.
Джон ушел от профессора Меджиссона с полным желудком, позвякивая в кармане мелочью. Он не удержался, чтобы не зайти в таверну и не пропустить стаканчик доброго виски. И оттого, что день был таким удачным, а впереди мерещились прекрасные картины, оттого, что приятно кружилась голова, мысли стали спокойными, светлыми. Даже проклятый туман больше не угнетал.
Джон шел, рассуждая сам с собой, и хвалил себя за уменье поговорить, приврать, где нужно.
Ловко он ввернул про жену и детей! А старикашка тоже, пожалуй, врет: он и в глаза не видел этого Рогоффа... Сразу догадался, куда нужно позвонить. И ответили. Что ж - важная персона! Обещал вылечить, - ну, этот вылечит, раз запросил десять тысяч долларов. Но еще останется десять тысяч, и можно славно пожить в свое удовольствие!
Джон чувствовал себя так, словно обещанные двадцать тысяч долларов уже лежали у него в кармане. Но где-то в глубине сознания, не заглушенная алкоголем, билась тревожная мысль: "Двадцать тысяч долларов! Какая ничтожная цена за частицу живого человека, за живой человеческий глаз, умеющий смеяться и плакать, видеть и чувствовать. Ах, Джон, бедный Джон, что же ты - мясная туша, что тебя раскупают по кусочкам? Бедный Джон, мой бедный Джон!"
Мысль становилась отчетливее, вот она уже стонет голосом матери, давным-давно умершей, ласковой, доброй... Это она перед смертью так стонала, обхватив голову Джона руками, зная, что оставляет сына одного в неуютном, злом мире - беспомощного, маленького...
А Джон - большой, но такой же беспомощный, как в детстве, идет по улице, сжимая кулаки, стараясь заглушить в себе этот стонущий голос, и, не выдержав, вновь заходит в таверну.
Его выносят оттуда под утро мертвецки пьяного, без гроша в кармане, и кладут на холодный мокрый тротуар.
Над узкой улицей, над грязной Темзой нависла непроглядная пелена. Она колышется, превращая все в бессмысленный хаос, проглатывает звуки, угнетает, давит. И стирается грань между холодной жуткой ночью и наступающим днем - серым, как безысходная тоска.
В этот день из Лондона на Восток выедет человек, у которого в кармане рядом с детальной биографией доцента Великопольского, будет лежать адрес Онкологического института, где был на практике Степан Рогов.
В этот день боцман Джон Кэмпбелл понесет свой живой глаз покупателю - американскому одноглазому мистеру. Боцману даже не дадут обычных двадцати тысяч долларов: его глаз ненадежен. Боцман получит лишь полцены и будет долго умолять доктора Меджиссона уступить тысячу долларов за лечение... И Меджиссон уступит, взяв с Джона Кэмпбелла подписку о том, что ввиду неизученности "мраморной болезни", он, Джон Кэмпбелл, не будет возбуждать судебного дела против профессора Меджиссона, если ему, Меджиссону, по прошествии одного года и после применения всех известных средств не удастся вылечить вышеупомянутого боцмана Джона Кэмпбелла.
Но все это будет днем. А сейчас, в предрассветных сумерках, Лондон все еще тих и молчалив, а боцману Кэмпбеллу на холодном тротуаре снится чудесный сон.
Глава XV
ВИРУС ИВАНОВА
Вечером десятого октября Степана Рогова вызвали на визефонный пункт. Карпов высказал предположение, что вызывает профессор Кривцов: в Москве у Степана знакомых не было.
Ровно в двадцать два тридцать, как указано было в извещении, на двери девятой кабины зажглись буквы: "Москва- по вызову № 44-12", и Степан с Колей поспешили к визефону.
Кабина была почти пуста. Не было аппарата, не было телефонной трубки. На столике у стены виднелась небольшая черная кнопка да врезанный в стену тускло поблескивал стеклянный экран. Неярко горела настольная лампа под темным козырьком.
Но вот Степан нажал кнопку, и экран вспыхнул золотистым светом. По нему быстро пробежали разноцветные тени, остановились... И вот уже виден столик, на столике лежит портфель и шляпа и над всем этим - рука. Степан сразу узнал - это была рука профессора Кривцова. А вот появился он сам, и в тот же момент в кабине послышался его голос:
- Ну, здравствуй, Степан! Э, да ты не один? А ну-ка подвинься, - кто там с тобой? А, здравствуй, Коля! И как вам не совестно: открыли вирус Иванова, а я об этом должен узнавать от профессора Ивлева.
Голос звучал настолько естественно, что и Степан, и Николай машинально повернули головы, как бы желая удостовериться, что профессор не прячется за матерчатой обивкой стены.
Профессор Кривцов захохотал:
- Друзья, не вертите головами! Ведь это установка объемного звука. Вот что, Степан, наклонись ко мне, я выдеру тебя за уши!.. - Он протянул руку вперед, и Степан с Колей испытали ощущение, что рука отделяется от экрана, выходит в воздух, тянется к их волосам. Изображение было также объемным.
Профессорский бас рокотал уже примирительно:
- Ну, хорошо... На этот раз прощаю, - не дотянусь рукой за тысячу километров.
Степан оправдывался:
- Я ведь не знал вашего адреса...
- Не знал! Академия наук, конференция! Почему я, когда услышал сегодня утром о вашем открытии, сразу же нашел тебя?
Затем он сказал уже совершенно серьезно:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
