Так и мы сегодня можем назвать того, кто говорит с апломбом, – Апломбовым, болтуна – Балалайкиным и даже Емелей Балалайкиным, а того, кто щедр на посулы, – Обещалкиным. Ср.: «Кажется, что это не Горький, а какой-то нудный Апломобов нарочно канителит и бубнит, чтобы надоесть окружающим…» (К. И. Чуковский. Две души Максима Горького, 1924); «Плюнул на докторскую профессию, перешел к другой <стал адвокатом>… – Продажная душа! Бесстыжий язык! Балалайкин!..» (Л. Андреев. Я, 1913); «Жена обзывала его при детях пустобрехом и обещалкиным.…» (Е. Воробьев. Охота к перемене мест); «Курочников, у которого Лосев принимал дела, выпивоха и “обещалкин”, тоже ведь оставил после себя память…» (Д. Гранин. Картина); «…еще более опасна необязательность, под которой стоит официальная подпись дирекции или администрации. Ведь в этом случае люди видят не одного конкретного Обещалкина, а целый коллектив» (Правда, 10 февраля 1985 г.). Ср. также: «…особенности таланта Федора Михайловича <Достоевского> едва ли позволят ему сойтиться с литературными закройщиками, вроде Брамбеуса, и виляевыми, вроде Греча, Булгарина и им подобных…» (С. Д. Яновский – О. Ф. Миллеру, 8 ноября 1882 г.); «От чего только и от кого не п<етерпевал бедный камбузяра, или камбузевич, как прозывали его помощника кока> в моряцкой среде, самая неквалифицированная личность на пароходе…» (А. Старков. Как я был камбузником); «– Ну, чего уставился? – Держи, говорю, лаптевич! – глаза его резанули меня. Я смолчал, опустил ведро и, наматывая веревку на руку, набрал воды… – Чего там у вас было? А? – спросил он. – Собрание, что ли? Чего так смотришь? Не узнал, босяковский?…» (Э. Ставский. Камыши, 1, 2); «…“Нельзя”. “Не положено”. “Запрещено”. Сколько любимых слов у бюрократа! Копнуть поглубже, окажется, что за иным “нельзя” нет ничего разумного, кроме желания застраховаться от любых неожиданностей… И ревностным Нельзяиным может заделаться самый рядовой служащий…» (А. Ильин. Хозяин ли Нельзяин?)
Очевидно, что рассматриваемые фамильные имена Полежаев, Сопиков, Храповицкий и другие используются и не как обычные фамилии, и не как фамильные прозвища реальных людей или литературных персонажей вроде только что приведенных Сердечкина, Балалайкина и Обещалкина и не как так называемые «говорящие» (а вернее было бы сказать – «кричащие») фамилии литературных героев типа Скотинин (у Фонвизина), Вороватым и Грабилин (у Булгарина), Криворожим, Надулин, Ворышев (у В. А. Соллогуба), Дикой и Лютое (у Островского) (ведь за такими именами стоят тоже люди, хотя и вымышленные). Эти гоголевские фамилии скрывают под собой обычные нарицательные имена – названия предметов, действий и состояний. Они выступают как своего рода маски. Словесные маски. И поскольку собственные имена людей наука обозначает термином «антропоним», можно назвать эти словесные маски антропонимическими.
* * *
Совершая такие переименования, Гоголь играет словом и создает веселый словесный маскарад, опираясь на многовековые традиции русской народной смеховой культуры, которая вырабатывалась в древней карнавально-скоморошьей речи, в комическом слове шутов, гаеров ярмарочных балаганов, странствующих школяров, сказочников. Это их веселая фантазия создала хоровод ряженых, который в русской сказке ведут животные, выступающие под масками-личинами собственных имен в личных именованиях различных типов: лиса Лисавета, кот Котофей, филин Филимон Иваныч, петух Петухан Куриханыч, гусь Гаган Каганович, заяц Виляюшкин, медведь Михаил Потапович Топтыгин и многие другие. В пословицах, поговорках, присловьях и загадках также обычно шутливое замещение названий предметов и действий собственными именами, похожими на географические названия – топонимы. Ср., например, топонимически замаскированный рассказ об ударе по лицу: «Съездить кого в Харьковскую губернию, Зубцовского (Мордасовского) уезда в город Рыльск, в Рожественский приход» (Даль В. И. Пословицы русского народа). То же в позднейшей вариации: «– Не обнаруживать себя, ни немцев, ни полицаев не задевать. Помните только о своей задаче. – Ну, а если крайность? – спросил сержант. – Ну, в таком случае, – засмеялся Корбут, – вас ведь трое, значит тихонько: по Харьковской губернии, да в Мордасовский уезд, в Рыльск, а если надо, так и сразу в Могилевскую область!..» (Я Чернов. Саперы//Октябрь. 1986.№ 7. С. 174).
Способность выступать в качестве шутливо-смеховых словесных масок у разных типов собственных имен оказывается различной. Крайне ограниченны такие возможности у личных имен, маскарадное использование которых целиком определяется их звуковой близостью к тем или иным нарицательным именам (таковы приведенные выше сказочные имена животных). Иначе обстоит дело с такими собственными именами, как отчества и фамилии, а также топонимы, которые свободно образуются от любой основы. Так, фамильные суффиксы – ин (ср. Малинин), – инский (ср. Белинский), – ицкий (ср. Искрицкий), – ов (ср. Кусков), – овицкий (ср. Маловицкий), – ович (ср. Носович), – евич (ср. Межевич) и другие обслуживают все типы основ, и, следовательно, любое нарицательное имя может быть преобразовано в фамильное имя-маску Вот несколько примеров таких фамильных антропонимических масок из современной художественной литературы: «Немного успокоившись, Дашка с обидой думала: “Вот дурья башка, с ним уже и пошутить нельзя… Пусть бы попробовал, сунулся, я бы ему такого пощечинского закатила”…» (В. Сукачев. Чудной); «– Везет же людям, – …позавидовал Самогорнов. – Небось коньячишку плеснет или ромишевича…» (Е. Марченко. Год без весны); «[Командированный] Тогда зайдем ко мне. Послушали бы музыку, есть бутылочка сухаревича. Можно продегустировать…» (А. Кургатников. Ракурсы); «– А вот и наш дипломат на своем “Жигулевиче” появился…» (Огонек. 1988. № 27); «– А что со стариком? – Ракевич… И такой, что ему уже не выкарабкаться…» (Г. Семенов. Федор Терентьевич); «Когда я служил в десантных войсках, у меня друг был один. Виктор звали. Русак… Такой здоровый парень был <…> Что такое мандраж, вообще не понимал! В самой ужасной ситуации он говорил свое любимое слово: “Нормалевич”.…» (Ф. Искандер. Бармен Адгур); «– Я думал, мы до “Праги” дойдем, посидим по случаю знакомства… – Отпаданский, – сказал Шармантский. – Я жене в кино обещал…» (А. Белов. Марш на три четверти, I, 4). Ср. у В. Шукшина (о ситуации игры в шахматы): «– Так, Славка… Ты так? А мы – так! Шахович.…» (Вянет, пропадает). Или у В. Хлебникова в поэме «Зангези» – слова мыслителя в ответ на голоса его критиков: «Я такович!». Ср. также у Писемского: «В настоящее время предметом его преследования был правитель канцелярии губернатора, и он говорил, что не умрет без того, чтоб не разбить в кровь его мордасово…» (Тысяча душ, 4, V). Или у Гоголя (в связи с врачебными рекомендациями не садиться и не ложиться после обеда, а стоять на ногах): «…чтоб это было непременный закон, как послушание, наложенное на послушника, то же, что после обеда Стойкович» (Н. В. Гоголь – Н. М. Языкову, 15 февр. 1844 г.). То же с лично-предметными нарицательными именами: «Зуев сидел в кресле нога на ногу. Он говорил по телефону <…>. – Старшевич, разве я против?…» (В. Белов. Все впереди, 1, 6); «Все мы были под наблюдением. На каждого находился свой Стукачевич…» (Ю.Давыдов. Интервью // Московские новости. 1991. № 23).
Очевидно, что во всех подобных случаях фамильные суффиксы не изменяют значение трансформируемого в фамилию слова. Они лишь формально преобразуют основу, придавая ей внешний облик фамильного имени, что и позволяет таким образованиям функционировать в качестве антропонимических масок. Осознавая противоречие между антропонимической формой имени и нарицательным его содержанием (отсюда свидетельствуемая приведенными выше текстами проблема выбора между прописной и строчной буквой), читающий или слушающий пытается устранить это противоречие, вновь и вновь переходя от формы к смыслу и обратно. В этих переходах как раз и заключен комизм антропонимических масок, их игровая, смеховая сила.
Их внутренняя двойственность и противоречивость проявляются также в колебаниях по отношению к категории одушевленности-неодушевленности. Они, обозначая неодушевленные предметы и действия, должны использоваться как существительные неодушевленные. Ср. устроить скандал и – в соответствии с этим – устроить скандалевич: «Устроил же он скандалевич дома из-за того, что ему не купили розу…» (В. Шукшин. Боря). Однако, имея форму русских мужских фамилий, они могут вести себя и как существительные грамматически одушевленные: «…такого пощечинского (а не такой пощечинский) закатила». Ср. устаревшее выражение платить глазопялова (а не глазопялов) ‘пялить глаза’ – от глазопял – «праздный зевака, кто стоит выпучив глаза» (В. И. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. I. С. 354) – у писателя второй половины XVIII и начала XIX века А. Т. Болотова: «…и как не было никого, с кем бы можно было мне заняться разговорами, то принужден был я, по пословице говоря, только “платить Глазопялова”.…» (Жизнь и приключения Андрея Болотова, XXIV).
