Он достал из кармана кожаный футляр и вынул из него какой-то предмет, завернутый в папиросную бумагу. Развернув, он подал мне кусок мягкого золота величиной с монету в десять долларов. Я мог разглядеть сероватое вещество, которым он был покрыт с одной стороны.
— Я отколол это от одного конца скалы, — продолжал Джонс, завертывая кусок золота в бумагу и пряча его в кожаный футляр.
Я только что положил его в карман, как сзади меня послышался громкий голос, более похожий на треск, чем на голос. Я обернулся и увидел того худого старика с орлиным клювом, который как-то раз приходил к Ване. С ним было около тридцати индейцев — все молодые и сильные.
Вана упала на колени и начала стонать, но я сказал ей: «Встань и помирись с ними ради меня». — «Нет! нет! — закричала она. — Это смерть. Прощай, amigo»…
Здесь миссис Джонс вздрогнула, а ее муж резко сократил свой рассказ.
— Ну, коли так, будем драться с ними, — сказал я ей.
Вана послушно встала. Она дралась, как фурия, кусая, царапая, работая и зубами, и когтями, как настоящая кошка. Я же не терял времени и работал вовсю топориком и своими длинными руками. Но индейцев было слишком много, а я не мог даже прислониться к какой-нибудь стене спиной. Когда я очнулся после удара по голове… вот пощупайте-ка это!
Сдвинув шляпу, Джулиан Джонс провел моей рукой по своим желтоватым волосам, по тому месту, где чувствовалась впадина дюймов трех в длину, уходившая в самую кость черепа.
— Когда я очнулся, то увидел Вану, распростертую на скале, и старика с орлиным клювом, который бормотал что-то, точно совершал религиозный обряд. В руке он держал каменный нож, тонкий, острый, из какого-то похожего на агат камня, — индейцы делают из него наконечники для своих стрел. Я не мог шевельнуться — меня держали индейцы, да и слаб я был… И… словом, они убили ее этим каменным ножом, а меня не удостоили этой чести, не хотели убивать «белого» на священной вершине. Они сбросили меня ногой, как падаль.
А все же я не достался хищным птицам! Как сейчас вижу перед собой освещенные луной снежные горные цепи, когда я летел вниз. Да, сэр, лететь мне пришлось бы футов пятьдесят, но я задержался на пути, попав в снежный сугроб в расщелине горы. Когда я очнулся (спустя много часов, так как был уже день), то увидел, что нахожусь в настоящей снеговой пещере, или тоннеле, промытом водою тающих снегов. В том месте, где я упал, выдвигалась скала. Немного в ту или другую сторону — и я бы погиб. Я спасся каким-то чудом.
Но я дорого заплатил за спасение. Прошло больше двух лет, пока ко мне вернулась память. Я помнил только, что я Джулиан Джонс, что я был занесен в черный список во время большой забастовки и что я должен жениться на Саре. Больше я не помнил ничего, и когда Сара пыталась расспрашивать, у меня начинала болеть голова. В голове у меня было неладно — я сознавал это сам. Но однажды, когда я сидел на крыльце домика отца Сары в Небраске, в лунный вечер, Сара вышла ко мне и подала этот кусок золота. Кажется, она только что нашла его в порванной подкладке чемодана, который я привез с собой из Эквадора… А я уже два года не помнил, что был когда-то в Эквадоре. Я смотрел на этот кусок при лунном свете, вертел его в руках и старался вспомнить, откуда он мог попасть ко мне. И вдруг точно кто стукнул меня по голове — и память вернулась ко мне… Вана, распростертая на большой золотой скале, старик с орлиным клювом, размахивающий каменным ножом, и все… все, что случилось с того времени, как я оставил Небраску, и до того момента, когда я полз по снегу, выбираясь из трещины в горе. А что было потом, не помнил совершенно. Когда Сара сказала, что я ее муж, я не хотел ее слушать. Пришлось призвать всю семью и священника, который венчал нас, чтобы убедить меня в этом.
Позднее я написал Сэту Менерсу — его тогда еще не убила железная дорога, — он заполнил много пробелов в моей памяти. Я покажу вам его письма. Однажды, писал он, совершая свою очередную поездку, он увидел меня ползущим у линии железной дороги. Я не мог стоять, а только полз. Сначала он принял меня за теленка или большую собаку. Во мне не было ничего человеческого, писал он, я не узнал его и ничего не понимал. Насколько я могу сообразить, Сэт подобрал меня дней через десять после истории на горной вершине. Чем я питался в эти дни, я не знаю. Может быть, я не ел совсем.
В Квито я попал к докторам и Палома ухаживала за мной (это она, вероятно, положила золото в мой чемодан), пока все не убедились, что я лишился рассудка; тогда меня отправили в Небраску. Во всяком случае так Сэт пишет мне об этом. Я же ничего не знаю о себе самом. Но Сара знает. Она переписывалась с железнодорожными властями, прежде чем меня отправили на пароходе.
Миссис Джонс кивнула утвердительно. Затем она вздохнула и проявила явные признаки того, что хочет идти.
— Я не могу работать с тех пор, — продолжал ее муж. — И не могу придумать, как мне добраться до того самого самородка. У Сары есть деньги, но она не дает мне из них ни одного пенни.
— Он никогда не поедет в ту сторону… — сказала она.
— Но, Сара, ведь Вана умерла… ты знаешь это, — воскликнул Джулиан Джонс.
— Я об этом ничего не знаю, — ответила она решительно, — знаю только, что там не место женатому человеку.
Она плотно сжала губы и пристально посмотрела невидящим взором туда, где вечернее солнце начинало пылать перед закатом. Я с минуту смотрел на ее личико — беленькое, пухленькое и упрямое — и признал ее безнадежной.
— Но как же вы объясните, что там оказалась такая масса золота? — спросил я Джулиана Джонса. — Золотой метеор, что ли, упал с неба?
— Нисколько, — покачал он головой. — Туда принесли его индейцы.
— На такую высоту? И такой огромный самородок? — возразил я.
— Совсем не огромный, — улыбнулся он. — Я сам не раз ломал голову над этим вопросом, после того как ко мне вернулась память. Когда я, наконец, догадался, я почувствовал себя безнадежным идиотом, так все это было просто.
Он подумал немного и сказал:
— Им не пришлось тащить туда самородок.
— Но ведь вы только что сказали, что его туда втащили.
— И да и нет, — ответил он загадочно. — Конечно, никогда не поднимали они на вершину этот чудовищный самородок, но они носили туда золото постепенно, по частям.
Он подождал, пока не увидел по моему лицу, что я понял.
— А потом, конечно, сплавили золото в одно целое. Вы знаете, что первые испанцы, основавшиеся в Эквадоре, были под предводительством вождя своего Пизарро шайкой разбойников и головорезов. Они прошли по чужой стране, как чума, убивали индейцев, как скотину. Вы знаете, что у индейцев было золото. Так вот то, что испанцы не отняли у них, они и спрятали в виде того огромного слитка на вершине горы, и золото ждет там меня… и вас, если только вы захотите поехать туда со мной.
Но здесь, у лагуны Дворца Изящных Искусств, так и оборвалось мое знакомство с Джулианом Джонсом. На мое согласие финансировать предприятие он обещал прийти ко мне в отель на другой день, захватив с собой письма Сэта Менерса и письма администрации той железной дороги. Мы должны были выработать план действий. Но он не пришел. В тот же вечер я позвонил по телефону в его отель и узнал, что Джулиан Джонс и его жена уехали днем, взяв с собой свой багаж.
Может быть, миссис Джонс увезла его насильно и спрятала в Небраске? Я помню, когда мы прощались, на ее лице промелькнула улыбка, напомнившая мне хищную, лукавую улыбку Моны Лизы.
Комментарии
Сборник рассказов, посвященных Смоку Беллью, печатался в журнале «Космополитен Мэгэзин» в 1911–1912 годах и в конце 1912 вышел отдельным изданием в Нью-Йорке.
Эти годы принято считать годами духовного кризиса писателя и ослабления литературного потенциала его творчества.
Дело в том, что имидж Джека Лондона в сознании рядовых потребителей искусства неизменно связывался с Клондайком, и этого требовали у него издатели, не желавшие рисковать. Вот и приходилось в который раз возвращаться к дорогим ему Доусону, берегам Дайи или Юкона, собачьим упряжкам и северным индейцам. Но литературное творчество, как и всякий другой вид искусства, нуждается в постоянной подпитке свежими конкретно-чувственными впечатлениями. Отсюда необходимость прибегать к обкатанным ситуациям и представленным уже конфликтам, и даже — к пейзажным зарисовкам, характерным для прежних произведений.
Существенной поддержкой в этой его теме служили писателю путевые дневники, которые он вел в своей деревянной избушке в устье реки Стюарт, в 70 милях от Доусона. Из дневников мы хорошо знаем, как четверо товарищей — Д. Лондон, Ф. Томпсон, Д. Гудман и М. Слоупер преодолевали чертовы пороги в водовороте Бокс-Каньона и на «Гриве» Белой лошади, как чудом они спаслись, а потом, взбодрившись, начали помогать и другим, рискуя собственной жизнью. Немало незадачливых авантюристов-золотоискателей сложили свои жизни и в каньонах Юкона и на озере Линдерман, сколько лодок их ушло на дно или застряло навеки в ледяных торосах… Отчаянным и молодым парням (двое из них — Гудман и Томпсон были воистину «сухопутными моряками»), никогда не державшим в руках руль, удалось-таки на своих прочных и кое-как сколоченных лодках из сырой древесины добраться до своей «земли обетованной», пусть даже изрядно простуженными и обмороженными. В дневнике это представлено как рискованное и вполне благополучное путешествие задорных парней, которое высоко оценили даже аляскинские старожилы, высыпавшие на берег наблюдать за картиной ледостава.
